У МИХАИЛА ТУРЕЦКОГО НАПОЛЕОНОВСКИЕ ПЛАНЫ

Их официальное название — арт-группа ХОР ТУРЕЦКОГО, хотя порой его, по старой памяти, называют и еврейским хором. 15 лет назад Михаил Турецкий, будучи руководителем нескольких популярных ВИА и музыкальным директором театра Юрия Шерлинга, собрал ансамбль, исполнявший духовные кантаты в стенах Большой московской хоральной синагоги. И за эти годы сделал его одним из самых популярных и востребованных вокальных коллективов страны, оставаясь при этом независимым от музыкальной моды и хит-парадов. Десять молодых мужчин, десять неповторимых голосовых тембров, десять творческих индивидуальностей в едином творческом конгломерате, и их бессменный руководитель. Новая программа, которую хор представил в Кремле, называется «Когда поют мужчины». В ней приняли участие две звезды мирового уровня — Глория Гейнор и Эмма Шаплин. О роли женщины в жизни мужчины-артиста, о еврейском вопросе и возможном сотрудничестве с Мадонной перманентно улыбающийся Михаил Турецкий откровенно рассказывает читателям «Алефа». — По старой памяти вас называют «еврейским хором». Насколько «пятый пункт» помогает или мешает в карьере? — Мы создавали наш коллектив в 89-м, когда у народа и тем более у интеллигенции резко возрос интерес к национальной культуре. В годы горбачевской перестройки стали возрождаться русские православные музыкальные традиции, настоящие народные ансамбли и хоры. Появилась и начала пробивать дорогу на большую сцену аутентичная мусульманская музыка. И мне захотелось создать хор, исполняющий настоящую духовную еврейскую музыку. Не секрет, что она была в абсолютном загоне все семьдесят лет советской власти. Именно с нее и начался наш хор. Мы держались за название, потому что с этого начинали. Но мы не стоим на месте, развиваемся, как любые нормальные честные артисты, и сегодня наша цель — донести до зрителя искусство разных культур и разных национальностей. Чисто еврейская музыка в нашем репертуаре занимает не более тридцати процентов. Евреи всегда жили на территории разных государств, обогащая их народы своей культурой и по максимуму заимствуя, впитывая их культурные традиции. А что касается пятого пункта, то цепляться за национальность — значит серьезно себя ограничивать. Верность традициям — святое дело. И я еврейский человек, но мне близки и понятны итальянская опера, американский блюз и джаз, испанское фламенко и французский шансон. Иосиф Давыдович Кобзон — тоже еврейский человек, но он великий русский певец, советский певец в лучшем, правильном смысле этого слова, и кто, скажите, тоньше него понимает душу русской песни? А вот Юрий Михайлович Лужков — не еврейский человек, но у него любимая песня — «Тум-балалайка». Главное, как преподать эту национальную культуру. В Нижнем Новгороде, где мы часто бывали с гастролями и где нас хорошо знают и, надеюсь, любят, был совершенно анекдотический случай. После концерта ко мне подошел хмурого вида мужчина и сказал: я был антисемитом, но после того как послушал ваше пение, перестал им быть. И ушел. История эта реальная, честное слово. В Питере однажды, когда объявили «Еврейский хор», был легкий посвист, а потом десятиминутная овация. Это изначальное неприятие — от незнания. Мы исполняем одну старинную молитву, «Сим Шалом», просим зал подпеть, а потом оказывается, что вальс Марка Фрадкина «На минуточку» — прямое продолжение этой темы. Советскую массовую песню создавали кто? Дунаевский, Блантер, Цфасман, братья Покрассы, Колмановский, Островский, Фельцман, Минков, Тухманов, Книппер («Полюшко-поле»)... В этот список не вошли только три композитора — Пахмутова, Туликов и Богословский. Мелодика у всех этих композиторов базируется на еврейской классике. Лет десять назад я слушал молитву во время Б-гослужения (поет): «Адойшем, Адойшем...» И понимаю, что это «Соловьи, соловьи!»* (смеется). — А насколько вам интересен клезмер, современная еврейская музыка? В Америке, где вы долго работали, она переживает настоящий бум... — Нет, эта музыка мне не очень интересна, она в основном инструментальная и к духовным кантам не имеет никакого отношения. Подобные вещи в нашем репертуаре единичны — это «Семь сорок» или «Хава нагила». Это наднациональные хиты, и все это понимают. Хотя, если нас кто-то увлечет этой музыкой и мы на нее западем... В Америке, кстати, мы исполняли в основном фрагменты из опер и духовную программу. В этой музыке есть жизненная сила, настоящая мощь. У такой музыки, на самом деле, нет национального ограничения, как и у «Реквиема» Верди или «Мессы» Баха. У нас же в хоре очень сильные артисты, с великолепными голосами — на уровне лучших образцов итальянской и французской школы. В Америке ничего подобного нет, у них классический вокал вообще «на троечку» — нет школы. Соул, блюз — да, в этом им нет равных, но не опера. Знаете, сколько мы учились, сколько сил было потрачено? Поэтому наши певцы и уезжают туда, им готовы предложить фантастические контракты. Мы произвели там подлинный фурор, работали два года, нам предлагали остаться, но мы вернулись. Правда, не все (смеется). Хор в Россию приехал ополовиненным, тогда, в 95-м, и произошла его реформация. — А что тогда случилось? — Мы не стремились стать частью многонациональной американской культуры, хотя выгодные предложения сыпались одно за другим. Мы возвратились в Россию после почти двух лет отсутствия, и это был уже совсем другой ансамбль, никак не хор из синагоги. И страна была, как ни странно, тоже другая — перестройка кончилась, начался дикий капитализм. Как я уже говорил, половина наших певцов остались за океаном и само существование коллектива было поставлено на карту. Именно тогда к нам, в частности, пришли Михаил Кузнецов, обладатель уникального тембра тенор-альтино, на стыке мужского и женского голосов, и Валентин Суходолец, обладатель настоящего итальянского бельканто. Мы работали по шестнадцать часов в сутки и сознательно пошли на расширение нашей публики. В этом нам очень помог Иосиф Давыдович Кобзон, взявший нас в свой концертный тур по стране. Это была безумно интересная работа, и к тому же мы познакомили с нашим творчеством многие регионы бывшего СССР. А чуть позже Юрий Михайлович Лужков дал нам статус государственного коллектива. Так в 97-м появился Московский еврейский хор Турецкого. — Когда вы поете, у вас на лицах ощущение, близкое к наслаждению... — А разве можно иначе? Это счастье — делать любимое дело, делать на высоком уровне. Поэтому и фонограмма для нас совершенно неприемлема. Коллектив наш поет произведения на восьми языках, мы используем жанры и направления, которые для одного исполнителя просто несовместимы. Классика, эстрадная классика, фольклор, джаз, рок, этника, юмор, шуточные песни. Музыкальная эксцентрика, музыкальные коллажи. Сегодня нет той ниши, которую мы не смогли бы взять и качественно заполнить (смеется). На СТС была такая программа «Хорошие песни» — редкий случай, когда мы попали на экраны, и там была такая шутка — «вы поете все, что шевелится», корректная или некорректная, но я ее цитирую. Говорят, вы можете спеть даже телефонную книгу. Да, отвечаю, можем. Принесли нам книгу, нашли какую-то страницу, там реклама стоматологической клиники, и мы этот «текст» спели на четыре голоса. Очень стильно. А главное, в зале пошла такая реакция, такая волна восхищения, потому что зрители поняли, что это полная импровизация. Сегодня нет запрещенных музыкальных тем, и нет тех жанров, которые нельзя было бы освоить с профессиональной точки зрения. — На концертах в концертном зале «Россия» с вами на сцене было много почетных гостей — Басков, Киркоров и другие... — Да, еще Лайма Вайкуле, Олег Газманов, Борис Моисеев, Максим Галкин, Анастасия Стоцкая. Но на концертах в Кремле мы смогли отказаться от российских звезд эстрады. Дело не в них — они шоумены колоссальные, дико популярны в нашей стране, они и сейчас готовы с нами работать, и это не материальная заинтересованность, поверьте; в прошлый раз все было по любви (смеется). Рейтинг, особенно на телевидении, определяется отнюдь не нашими лицами, наши лица еврейской национальности (смеется) не слишком известны широкой массе телезрителей. Мы просто твердо решили сделать сольную программу — все эти вставные номера, не отрепетированные как следует, сильно снижают энергетику, качество концерта. У нас свой путь, отдельный. А вот усилить программу западными звездами — совсем другое дело. — А почему для выступлений в Кремле с чисто мужским хором вы пригласили двух женщин? — Замечу, это не просто две женщины, а две великие певицы. Глория Гейнор — настоящая королева диско, я ее давний и горячий поклонник, ее вещь «I Will Survive» признана лучшей песней о разлуке всех времен и народов. И я с этим абсолютно согласен. Ее, кстати, великолепно исполняет наш Олег Бляхорчук, у него фантастический, вкусный, попсовый такой тенор. Да у нас все голоса, что называется, от кутюр, в единственном исполнении. У Жени Кульмиса бас-профундо, ниже которого, может, и в мире нет, ну ладно, сейчас не об этом. Эмма Шаплин работает в поп-классике. Красивая молодая женщина, обладательница яркого голоса. Идеальная партнерша. — На этом сотрудничество с западными звездами заканчивается? — Отнюдь нет. Всегда приятно работать с людьми, которые нас знают, и которым близко наше творчество. Близкие доверительные отношения важнее денег. Нам неинтересно работать, к примеру, с Элтоном Джоном, хотя он высказывал определенную заинтересованность в нашем творчестве. Или с Марком Алмондом, который тоже хотел... м-м... переговариваться, когда писал в Москве свой «Русский альбом». Искусство не безгранично. Это особый уровень, высшее проявление творчества. Вот с Барброй Стрейзанд или с Мадонной, например, сделать нечто совместное было бы просто замечательно. По крайней мере, так она нам сообщила через своих агентов. Мирей Матье была согласна, но мы немного не в ее формате. Роберта Флэкк — но она мало известна в России. А Мадонна — совершенно уникальная артистка, Певица с большой буквы, и если мы сделаем совместную программу, то это будет концерт столетия. Хотя и с Глорией Гейнор тоже можно сделать настоящую феерию; я с ней общался лично по-человечески после двадцати лет фанатства, я это понял. Она сказала — жду встречи! А вообще у нас большой послужной список работы с реальными звездами — с Пласидо Доминго на фестивале в Мадриде, с Хулио Иглесиасом. Но с женщинами сотрудничать предпочтительнее. — С каким пылом вы о них говорите... — А что, я должен с пылом говорить о мужчинах (смеется)? Мы — мужской хор в самом широком смысле этого слова. У нас на концертах люди объединяются, идет марево такое всеобщего восторга. Праздник для всех, и для женщин в первую очередь. А вообще мужчины поют не тогда, когда у них есть голос, а когда у них творческая зрелость, хорошее настроение, нравственная гармония. — Вы в родном коллективе диктатор? — А как же? Кто репертуар будет определять, концепцию? Демократия тут неуместна, просто глупа. Знаете, как называют мой тембр голоса? Тембр того, кто в хоре главный (смеется). Однозначно требую — на вас на сцене должно быть приятно смотреть. Обязаны следить за собой, ходить к стилисту, поддерживать спортивную форму. У нас строжайшая дисциплина, сухой закон на маршруте; за запах алкоголя — штраф 300 долларов, за помятый вид наутро, «плохой видеоряд» — тысяча. А как иначе, чего стоит все наше шоу, если артист не соответствует? Тут без дисциплины нельзя. — Что пожелаете читателям «Алефа»? — Слушайте музыку, и становитесь лучше, и становитесь счастливыми. Жизнь прекрасна!

---

* Во избежание возмущенных откликов и судебных исков редакция «Алефа» просит г-на Турецкого включить в еврейскую сборную СССР Хайта («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»), Френкеля («Русское поле»), Баснера («На безымянной высоте»), Колкера («Опять плывут куда-то корабли»), Шаинского («Травы, травы»), Листова на «Тачанке» и Шварца на «Тройке». А нееврейское трио дополнить до камерного оркестра такими именами, как Мокроусов, Мурадели, Новиков, Захаров, Хренников, Лепин, Бабаджанян, Пономаренко, Петров, Таривердиев, Мартынов и, разумеется, Соловьев-Седой («Соловьи, соловьи»).