АМПЛУА — СМЕШНОЙ ЕВРЕЙ

Анатолий Равикович: "В "Покровских воротах" я не играл, а мучился" Глядя на него, сердобольные тетеньки у экрана невольно смахивают скупую слезу. Неуклюжий смешной человечек, интеллигентный очкарик, безнадежный романтик — именно таким его запомнили по всенародно любимым "Покровским воротам". С такой внешностью, кажется, ему на роду было написано ходить в вечных неудачниках. А между тем Анатолий Равикович хоть и не избалован лучами вселенской славы, на судьбу не в обиде. Он счастливый отец семейства, обладатель молодой красавицы-жены — известной актрисы Ирины Мазуркевич, не забыт кинорежиссерами, является ведущим актером питерского Театра комедии. Хотя началась его актерская жизнь именно с курьеза. Юного Толю Равиковича никак не хотели принимать в Ленинградский театральный институт и сжалились над бедолагой лишь благодаря тому, что он до слез насмешил приемную комиссию пением патриотических песен. Поначалу Равикович пытался играть героев, к чему его вынуждала, как он сам вспоминает, его "смазливая внешность". Но после того как в одном из студенческих этюдов он изобразил мышку (сидел за сценой и "скребся" на все лады), всем стало ясно: его призвание — комедия. — Я пришел в Театр Ленсовета в 26 лет, после окончания Ленинградского театрального института, отпахав свое в провинциальных театрах. И поступил с первого раза, потому как решил для себя: дважды поступать туда не стану. Стыдно с ходу не поступить в театральный вуз. — Почему? Ведь многие из ныне популярных актеров штурмовали "Щепки" и ГИТИСы по несколько раз! — Ну, разные люди — разные характеры... Многие себя не мыслят вне театра, испытывают настоящую страсть быть артистом. Но это не про меня — мне было совершенно наплевать. Передо мной стояла задача: обязательно устроиться в институт, причем абсолютно неважно в какой. — В общем, на актерстве не зацикливались. Но придя в Театр Ленсовета и отыграв в нем много лет, вы затем ушли искать актерского счастья в Театр комедии. С чем это было связано? — Ну, вы же знаете: всему на свете приходит конец. И пришел конец тому счастливому периоду в жизни, который был связан с именем Игоря Владимирова. Расцвет театра пришелся на период с 68-го по 75-й годы, когда у нас работали Алиса Фрейндлих, Миша Боярский, Алексей Петренко, Лариса Малеванная, Анатолий Солоницын одно время... Но Владимиров постарел, и ему надоело все. Начался полнейший застой: не появлялись новые спектакли, стало просто скучно. А наблюдать, как театр разваливается, было невыносимо. Театр, куда раньше попасть было невозможно: чтобы достать билет, люди по полночи выстаивали в очередях! — Однако популярность вы обрели благодаря не театру, а кино. Точнее — "Покровским воротам". И к тому времени вам исполнилось уже 46. Не обидно, что слава пришла так поздно? — К тому времени я очень много сыграл, был ведущим артистом труппы. И известность ко мне пришла гораздо раньше — естественно, питерского масштаба. А до "Покровских ворот" я играл роли второго плана, какие-то эпизоды: у Климова в "Агонии", еще где-то. Собственно, я и не мог ничего играть в те годы, когда главным героем являлся колхозник или рабочий. Просто с моей фамилией и лицом желательно было не показываться советскому зрителю. Меня же и в "Покровские ворота" взяли с определенными трудностями: фамилия у меня, дескать, неправильная. — Но у нас же было много звезд с "неправильными" фамилиями — Гердт, Ширвиндт, Гафт... — Существовала квота — на поступление в театр, институт, на работу, в том числе на съемки в кино. Евреи с русскими фамилиями еще как-то проскакивали. А с моей фамилией и рожей на что можно было рассчитывать?.. Поэтому на обсуждении моей кандидатуры на "Мосфильме", как мне рассказывал сам Козаков, был начальник актерского отдела Адольф Гуревич, который выполнял роль самого настоящего провокатора — он задавал вопросы типа: "А почему Равикович? Это имеет какое-то отношение к национальности персонажа?" Козаков как-то ушел от ответа. Он снова: "А что, Михал Михалыч, мы снимаем еврейское кино?.." — Многие актеры не любят свои коронные роли, потому что их потом в другом образе и не представляют. А уж своего Хоботова вы, наверное, должны просто ненавидеть. — Ну почему же? У меня двоякое отношение к Хоботову. Во-первых, я очень благодарен ему за то, что он избавил меня от комплекса неполноценности. Во-вторых, я стал известен режиссерам, и они обратили на меня внимание. А двойственное — потому, что я до сих пор не избавился от ощущения (наверное, ложного), что в "Покровских воротах" сыграл не я, а кто-то другой. Ведь я давным-давно привык, что в театре являюсь полноценным сотворцом режиссера: он говорит стратегические вещи, а я уже их воплощаю. А здесь все подчинялось Козакову, вплоть до мимики, поворота головы, интонации. Михал Михалыч говорил: "Здесь ты смотришь сюда, а тут — сюда. Здесь ты говоришь тихо, а тут — громче". И мне это казалось странным, обидным, что я не как артист выступаю, а как натурщик, кукла, заяц, которого научили стучать лапками по барабану. Поэтому я не могу спокойно смотреть "Покровские ворота". Это был не я: я не играл, а мучился. — Странно: от фильма веет легкостью, изяществом. Такое ощущение, что на площадке царила сплошная импровизация. — Ложное ощущение. Ничего подобного. Очень тяжелая, нудная работа, да еще в изнуряющий летний зной. Ничего в той картине не было сверхординарного, из-за чего следовало бы ожидать такого грандиозного успеха. — Сейчас с партнерами по "Покровским воротам" как-то общаетесь? — Только если по работе. Не так давно мы с Инной Ульяновой снялись вместе в фильме у Астрахана, а с Виктором Борцовым закончили картину "Свадьба Кречинского". С Меньшиковым виделись лет пять назад: он приезжал со спектаклем про Нижинского. Пришел к нам домой, всю ночь сидели разговаривали, вспоминали былое. Очень славный человек, большая умница. — Вы никогда не жалели, что ваша карьера в кино сложилась не так, как бы вам хотелось? — Конечно, можно было сделать и больше. Но я стал реалистом, научился смотреть на события, так сказать, немножко с другой стороны. Я считаю: то, что я снялся в "Покровских воротах", — несомненная удача. Пусть это будет всего одна такая роль, но в фильме, который известен всем и всеми любим. — Анатолий Юрьевич, у вас никогда не было желания переехать из Питера в столицу, где все на виду? — Нет, как ни странно, а вот предложения поступали. Меня и сейчас зовут в Москву, даже с жильем обещают помочь. Сначала я не переезжал, потому что очень любил свой "Ленсовет", который для меня всегда был самым настоящим домом, именно тем, о чем мечтают все артисты. Мне ведь и Товстоногов когда-то предлагал в БДТ перейти — было очень лестно, но я все же отказался. Потом меня звал Хейфец в Театр Советской армии, Плучек — в Театр сатиры. А сейчас уже поздно, не хочу. Я вообще питерский человек. — Вы познакомились со своей нынешней женой, актрисой Ириной Мазуркевич, уже в довольно солидном возрасте и бросили ради нее семью... — Да, так получилось. Ира приехала из Горьковского училища. Снялась в фильме "Арап Петра Великого" и еще в "Чуде с косичками" — про гимнастку Ольгу Корбут, и Владимиров пригласил ее к нам в театр. Ей было тогда 19, мне — 41. Мы стали репетировать, и такое случилось: я влюбился. Проклинал, ругал себя. Мне даже в голову не приходило, что между нами что-то может быть. Ведь у меня была семья: дочь, которую я любил и люблю, жена очень хорошая... Помню, у нас в театре Старый Новый год отмечали, 78-й год: банкет, танцы-шманцы... Мы с ней танцевали и, будучи выпивши, как-то незаметно объяснились. И у нас сразу начался роман, который длился около года. Причем она стала инициатором. Всем было непросто: и мне, и моей бывшей жене, да и Ире — у нее самой был муж. — А разница в возрасте в 21 год вас не пугала? — Нет. Тут такое счастливое стечение обстоятельств. У меня все время присутствовало ощущение, что мне очень повезло в жизни, раз я неизвестно за что получил подарок в виде женщины, которую я очень люблю, которая мне подарила свою молодость и красоту. Я поражаюсь тому, что Ира выбрала меня. Я ведь не очень здоровый человек: инфаркт, шунтирование, артроз... Да и кто я такой, чтобы за меня держаться: у меня нет каких-то безумных денег. Мы жили в коммуналке, в девятиметровой комнатушке, там у нас и родилась дочь. Это был старый питерский дом, высота потолка 4,5 метра. И мы, сделав наверху антресоль, забрасывали туда дочку на ночь спать. Так продолжалось два года. — После рязановского фильма "О бедном гусаре замолвите слово" в Ирину, красивую хрупкую девушку, влюбилось чуть ли не полстраны. С ума не сходили от ревности? — Я считаю, у Иры существует право на свою личную жизнь. Есть две категории мужей — одни из командировки специально возвращаются пораньше на день, чтобы жену застукать, а другие звонят заранее с вокзала и говорят: я приехал. Я — из вторых. — А Ирина вообще по жизни жесткий человек? — Не могу так сказать. Я поймал себя как-то на мысли, что мне не страшно ее оставлять одну после своей смерти: она не пропадет. У нее есть воля, хватка, умение. Если вдруг не театр — будет что-то другое. — Вы не ощущаете, что в семье она — глава? — Да, а что в этом особенного? Она все помнит: когда гастроли, где что лежит. У меня сейчас два проекта — она разговаривает с обеими киногруппами, сроки им назначает за меня. А я с удовольствием подчиняюсь, потому что я человек довольно неряшливый — в том смысле, что могу что-то и подзабыть, увлекшись книжкой или просто мечтая на диване. И мне, например, совершенно наплевать, как я одет. Было бы чисто. А она начинает: "Надень это, надень то..." Единственное, что я сам выбираю, — галстуки. — А ваша дочь в кого пошла? — Лиза совершенно не похожа ни на меня, ни на Иру. Когда мы принесли ее из роддома, соседка сказала: "О, видать, отец вьетнамец!" — черные волосы, густые, какие у новорожденных редко бывают, и немножко раскосые темные глаза. Сейчас ей уже 21 год, учится на четвертом курсе Института сервиса и экономики. Будет менеджером по туризму, гостиничному бизнесу. Она из другого поколения — совершенно нормальная современная девушка. — Вы, наверное, не строгий отец? Балуете дочурку? — Конечно, воспитанием ее занимается только Ира. — Говорят, возраст мужчины определяется возрастом его женщины. Согласны? — Может быть. Молодая жена — невольно приходится быть молодым, подтянутым внутренне. Я стараюсь быть лучше, но ничего своего не прячу. Конечно, хочется нравиться и жене, да и вообще женщинам. — Леность, забывчивость, главенство жены... Что-то уж больно вы напоминаете вашего Хоботова... — Ну уж нет. Я никогда бы не позволил манипулировать собой. Во мне есть жесткость, и я всю жизнь принимаю решения сам. И то, что жена мною, можно сказать, командует, — тоже мое решение. В этом для меня в конечном счете высшее проявление ее любви и заботы. И это мне нравится.