ФРИДРИХ ГОРЕНШТЕЙН: ТАЛАНТЛИВЫЙ И НЕВЕЗУЧИЙ

Многие золотые перья далеки от меня по времени и по возрасту. А вот Фридрих Горенштейн совсем близок, более того, он член виртуального «Клуба 1932» — так называется моя книга обо всех звездных ровесниках. Увы, встретиться с Горенштейном мне удалось лишь заочно, когда я писал рецензию на фильм «Солярис» в газете «Советская культура». К слову, Станислав Лем был крайне недоволен и сценаристом Горенштейном, и режиссером Тарковским, поскольку они вышли за пределы романа польского фантаста, остро нащупав болевые русские точки. В итоге космический Солярис получился слишком русским. Итак, Фридрих Горенштейн, который мог и не стать Горенштейном. Когда у него возникли трудности с публикациями в СССР, ему советовали взять псевдоним. Но он не захотел превратиться в какого-то Федора Горева, а остался именно Фридрихом Наумовичем Горенштейном. В советско-русской литературе мало таких трагических фигур, как Горенштейн. По личной судьбе, по карабканью на Олимп, по гонениям и презрению властей. «Я вообще невезучий человек, — говорил Горенштейн. — С самого начала. Всего добиваюсь вопреки невезению...» Фридрих Горенштейн родился 18 марта 1932 года в Киеве. Его отец, профессор-экономист, был репрессирован в 1935 году и погиб в заключении. Мать от такой же участи бежала из дома с трехлетним сыном, несколько лет скрывалась и умерла в 1941 году во время эвакуации, в эшелоне под Оренбургом. Девятилетнего Фрица (враг даже по имени!) сдали в детский приют. Обо всем этом Горенштейн мужественно и печально поведал в повести «Дом с башенкой» (журнал «Юность», 1964, № 6). Но и дальше в жизни Горенштейна все было отнюдь не лучезарно. Из детдома мальчика вызволили родственники. После окончания школы в Бердичеве он пошел работать на шахту. Окончил горный институт в Кривом Роге. Был мастером на стройке. Однако его одолевала «одна, но пламенная страсть» — литература. Он мечтал о книгах и о своих фильмах. Поэтому писал, как говорится, в поте лица своего. Приехав в Москву, пытался поступить на сценарные курсы. Не приняли, но взяли в качестве вольнослушателя. Московские годы — неприкаянные годы. Пришлось писать в Некрасовской библиотеке — больше места не было. Повесть Горенштейна «Зима 53 года» долго обсуждалась в «Новом мире», но в конечном счете была отвергнута. Причина? Труд свободных людей очень напоминал труд в концлагере. Тут сказались самосознание сына репрессированного отца, роковая обездоленность, неприятие всей системы жизни — это постоянно ощущалось во всем творчестве Горенштейна. «Обида и злоба за годы, прожитые в страхе и узде», — эту ключевую фразу можно прочитать в рассказе «Мой Чехов осени и зимы 1968 года». А в интервью Дж. Глэду уже на Западе Горенштейн без обиняков и аллегорий сравнил себя с Данте и сказал: «Данте стремился отомстить своей жизни. Но при этом он понимал, что чем художественней он это будет делать, тем месть будет сильней. В какой-то степени чувство мести владеет и моей рукой». Одно время Горенштейн подвизался в качестве сатирика на страницах «Литературки» и писал свои излюбленные киносценарии. Всего он их написал 17, но известны лишь три, по которым были поставлены фильмы: «Солярис» Андрея Тарковского (1972), «Седьмая пуля» Али Хамраева (1973) и «Раба любви» Андрона Кончаловского (1976). Сценарии были крепко сбиты, добротно профессиональны, но не этого жаждала душа Горенштейна, по своей натуре он все же тяготел к романным формам, к эпическим полотнам. Им написаны романы «Искупление» (1967), «Псалом» (1975), «Место» (1985). А еще пьесы, не столь драматические, сколь мировоззренческие: «Споры о Достоевском» (1973), «Бердичев» (1976) и другие. Но с публикацией своих творений у Горенштейна ничего не вышло. Как отмечал Юрий Нагибин, «ответственные за литературу люди» обнаружили, что в их епархию ломится незаурядный писатель, платоновской, можно сказать, мощи и глубины, и перекрыли краны. Лежали без движения романы, повести, рассказы, статьи — не было жизни ни физической, ни духовной, пришлось уехать. Россия равнодушно рассталась еще с одной прекрасной головой. Что удивительно: у Горенштейна не было периода проб и ошибок, через который прошли почти все. Он как бы родился уже мастером, писал четко и мощно. Увы, все идеи и мысли Горенштейна, отраженные в его творчестве, не соответствовали советскому литературному процессу. Требовалось совсем иное: хоровое пение, пафос, замешанный на патриотизме и верности коммунистическим идеалам, писатели-коллективисты, а Горенштейн был одиноким мыслителем, жившим не по уставу общего монастыря, суровым реалистом, трезво глядящим на жизнь. А еще продвижению в советской литературе мешало его происхождение. Горенштейна по-настоящему волновала трагическая судьба евреев и еврейства в России. В этом смысле характерна судьба двух влюбленных — еврейского юноши из далекого местечка Миши Пейсехмана и сибирской девушки Тони Зотовой — они гибнут в Зоне, как некоем символе России (повесть «Улица Красных Зорь», 1985). И уже живя на Западе, Горенштейн вынужден был признать, что понимает себя, свое творчество только в «треугольнике — Россия, Германия, еврейство». Известный западногерманский славист Вольфганг Казак отмечал в «Лексиконе русской литературы XX века»: «Горенштейн пишет бегло, несколько размашисто, с большой душевной отдачей. В большинстве его произведений ставятся внутренние еврейские вопросы, проблемы антисемитизма и русского шовинизма». Все то, что оказалось невостребованным в советские годы. И далее о себе: «Юность» отказалась иметь со мной дело. «Горенштейн нам не нужен. Нам нужны Аксенов, Владимов, Войнович...» Они начали опять этих ребят раскручивать. Многие из них талантливы. Войнович талантлив. Но, к сожалению, он потерял... Ну, нельзя работать на одном и том же... Я никогда так не делаю. Это тяжело — менять прием. Я каждый раз придумываю что-то новое. Самое главное качество шестидесятников — они знали заранее, какой материал взять, чтобы понравиться публике... эти ребята легко работают. Они получают удовольствие от работы... А у меня тяжелая работа...» С 1977 года Горенштейн начал публиковаться за рубежом — в эмигрантских журналах. В 1979-м принял участие в альманахе «Метрополь» (философская повесть «Ступени»). Начавшиеся гонения на метропольцев только усугубили и без того бедственное литературное положение Горенштейна. Помог случай: он получил академическую стипендию в Западном Берлине, там и остался жить. Шел 1979 год. Горенштейну исполнилось 47 лет, и надо было привыкать к новой жизни. У него получилось, он не страдал особой ностальгией, ибо был не признан на родине, был чужаком в стане шестидесятников. Экзистенциальный стиль Горенштейна больше подходил Западу, чем России, и поэтому как писатель Горенштейн состоялся именно на Западе. Его охотно печатали. Рекламировали. Почитали, как одного из самых крупных русских писателей. Роман «Псалом», написанный в середине 70-х годов, впервые увидел свет в 1984 году на французском языке, в 1986-м он вышел на немецком. После перестройки Горенштейна стали печатать в России, вышел даже трехтомник его сочинений. Но он так и не влился в общий литературный поток. Что-то и по сей день мистически отторгает писания Горенштейна от России. Ну а Германия? «Германия — не эмиграция, — утверждал Горенштейн. — Германия — продолжение России. С Германией у меня взаимопонимание с малых лет. Они хотели меня убить маленьким — так это же не чужие люди... И мне интересно там жить». Так говорил и шутил Фридрих Горенштейн. В 90-е годы писатель несколько раз приезжал в Россию (по местам неудавшейся славы?) и дал несколько интервью. В «Независимой газете» (октябрь 1991-го) он сказал про Германию, что в ней его привлекает «воздух, дер люфт» — воздух свободы. — А есть ли желание вернуться? — А куда, куда вернуться? Я уехал с улицы. Вернуться на три вокзала?.. и сил уже, знаете, нет — играть взад-вперед. И какое это имеет значение? В интервью «МК» в августе 97-го Горенштейн отметил после посещения книжных магазинов: «Моих книг нет». И далее: «Моя личная судьба в России не сложилась. И благодаря интеллигенции в особенности». В один из первых приездов Горенштейна в Москву Виктор Ерофеев спросил его, читает ли он современных писателей. «Я их не знаю, — признался Горенштейн безо всякого сожаления. — Я отщепенец. Мне некогда... и вообще современный литературный процесс мне не нравится. Слишком много истерии, другое дело — XIX век. Все, начиная от Пушкина...» Горенштейн — поклонник классической русской литературы, ее боли и сострадательности к простому народу. Молодое поколение россиян не знает, а старшее хорошо помнит последние десятилетия существования великой империи СССР, когда вся страна стояла в очередях. И об этом Горенштейн написал блистательный рассказ «Кошелочка» про Авдотьюшку — «типичную продовольственную старуху»: «...Советский магазин — это и история, и экономика государства, и политика, и нравственность, и общественные отношения... — Сколько дают? — Все равно всем не достанется... — По два кило... — Вы стоите? — Нет, я лежу… — Что? — Пошел...» Перманентная холодная война горячего копчения не затихает. Вот где раздолье борцам за мир. Вот где бы иностранным дипломатам изучать проблемы. Взять авоську, набить пустыми кефирными и винно-водочными бутылками, надеть грязную рубашку, постоять перед калорифером, вспотеть и идти в магазин. Надо уметь толкаться локтями, зло пялить глаза и знать по-русски одну фразу: «Пошел ты...» Молодежи, живущей сегодня в капиталистически-чекистской России, все это может показаться абракадаброй, а для среднего и особенно старшего поколения — воспоминанием о горькой жизни, когда тебя всюду толкали и унижали. Но хватит о борьбе и выживании. Каким был Горенштейн как человек? По воспоминаниям — суетным и одновременно сосредоточенным. Надменным. Безапелляционным в суждениях. Шутил зло, по-бунински. Отпускал почти брутальные колкости по поводу своих более удачливых коллег по цеху. Мало с кем дружил, в Германии, пожалуй, только с Ефимом Эткиндом. Принципиально избегал не только компьютера, но и пишущей машинки. Писал исключительно пером. Почерк был трудным, но это не смущало тех, кто хотел его читать и издавать. Обожал рыжую кошку Кристину. Горенштейн считал, что вывезенного из России багажа страданий ему хватит на сто лет. Ста лет не получилось. Он не дожил и до 70-ти. Умер в Берлине 2 марта 2002 года после тяжелой болезни, так и не дождавшись увидеть на экране фильмы по своим сценариям о Скрябине, Шагале и Тамерлане. Он мог бы еще много написать, но рок вырвал из его рук любимое перо. «Этот удивительно смешноватый и капризный Фриц Горенштейн угадал призвание своей жизни, став замечательным, талантливым, плодовитым и щедрым на замыслы писателем...» — подвел итог Василий Аксенов.