БУЧА ПО ИМЕНИ БУЧЧ: К 33 годам Лена Погребижская стала мудрее

— Лена, вы никогда не чувствовали себя «белой вороной»?

 — Разве что в начальных классах школы. Папа у меня военврач, мы постоянно переезжали из города в город, из гарнизона в гарнизон. А так уж принято, что дети не очень любят новеньких. Особенно из других городов, особенно в провинции. Бывали конфликты, конечно. Но все это закончилось где-то в третьем классе. А потом очень скоро мне стало понятно, что все то, что отличает меня от большинства, и есть мои конкурентные преимущества. Интеллект, способности, таланты… То, чем я горжусь, и то, что помогает мне в жизни.

— Вы сказали: не любят новеньких, непохожих. А если еще и другой национальности…

— Не могу сказать. Надо, наверное, у брата моего спросить, который умудрялся существовать в такой классической среднерусской провинции, как Вологда, с именем Давид. И назвал дочку именем Ревекка. О чем он думал, я не знаю. А у меня вроде самое обычное имя: не Давид, не Ревекка. В общем, хочу сказать, что никаких проблем, связанных с национальностью, у меня не было. У родителей моих — да, были. Отца вроде не посылали в Германию или еще куда-то. А у меня… Наоборот — как только до меня дошло, что я лицо еврейской национальности, из этого проистекла масса плюсов, таких, как возможность куда-нибудь уехать: в Израиль, например, или в Германию, в Америку…

— Вы всерьез думали о том, чтобы эмигрировать?

— Нет, оказалось, что уезжать в общем-то никуда я не хочу, мне и тут хорошо. Вот родственники мои практически все уехали. Причем большинство — с моей подачи, потому что одно время я работала в Еврейском агентстве («Сохнуте»). Они уезжали из бывших советских республик: из Туркмении, из Узбекистана…

— А почему работали в «Сохнуте»? Разделяли идеологию или просто работа нужна была?

— Идеологию, имеете в виду, о возвращении в Израиль? Да нет, мне тогда было лет 20, я работала там пресс-атташе, налаживала связи с прессой, с телевидением. Вообще, интересно было. Совершенно незнакомая мне культура, определенные правила поведения, связанные с иудаизмом. Мы были очень ассимилированным семейством — ничего такого у нас не было и близко…

— Родители всегда вас понимали?

— С мамой мы всегда находили общий язык. С отцом… Сложно сказать. Когда мне было лет 13, папа с мамой разошлись. И разошлись не очень приятным образом, так что долгие годы с отцом мы не виделись. Честно говоря, и сейчас почти не видимся — примерно раз в два года. И перспективы, что опять увидимся, в общем, невелики. О чем, конечно, я сожалею. ***

— Какой у вас мессидж? О чем кричите миру?

 — У нас мессидж, сформулированный в таких песнях, как «Я все равно встану», «Войны не будет». Победить обстоятельства — таков наш посыл. В своих песнях мы стремимся дать людям такое настроение, такой эмоциональный подъем, который помогал бы им в жизни преодолевать трудности. Многие писали письма и до сих пор пишут, что наши песни помогли им справиться со сложными ситуациями. Как это ни печально, есть немало людей, которые хотели покончить с собой. И, как пишут, благодаря песне «Все равно я встану» они этого не сделали. Почему говорю «до сих пор», — потому что этой песне уже почти три года, а письма все идут. Или, например, одна из последних наших песен — «Войны не будет». К Израилю, кстати, напрямую относится. Потому что я считаю, что вопросы надо решать мирно, без войны. Даже если это очень сложно, все равно — только переговорами.

— Не чувствуете неприятия со стороны чаще всего агрессивного большинства?

— Да нет. Человек я, считаю, очень приятный в общении, обаятельный и, в общем, хороший. Поэтому никаких сложностей с коммуникацией у меня никогда не было. Наоборот — общаться с людьми всегда мне было легко и приятно. И количество тех, кто меня любит, за это время от нескольких человек выросло до теперь уже десятков и, возможно, сотен тысяч.

— Значит, не было желания противопоставить себя всем? Что в общем-то свойственно любой еврейской девочке. Сначала ей хочется доказать, что она не хуже остальных, а потом — что лучше.

— Да, есть такое. Вместо того чтобы заниматься какой-либо тихой деятельностью, все время выбирала такие профессии, где очень большой уровень влияния. Сначала это — телевизионная журналистика в главной программе новостей. Потом — шоу-бизнес. Сейчас снимаю документальные фильмы, пишу книги. В общем, экспансия продолжается. Причем книжка «Дневник артиста» реально стала бестселлером, что меня сильно удивило. А сейчас пишу вторую книгу — про современных рок-певиц. Трех женщин, которых я считаю очень интересными людьми.

— Земфира, так понимаю, — раз…

— Нет, там будут Ирина Богушевская, Анна Герасимова («Умка») и Света Сурганова. Вот три человека, у которых в жизни было очень много сложного и интересного, и чем они согласились поделиться со мной.

— Почему же Земфира не согласилась?

— Земфира мне сказала: пока я жива, не надо обо мне писать книгу. Ладно, говорю, я подожду. ***

— У вас ведь часто возникает желание все круто поменять?

— Видимо, с периодичностью раз в три с половиной года. Для меня, например, расставание с первым составом музыкантов было безумно сложным. Потому что эти ребята фактически ввели меня в мир музыки, все показали, объяснили, вселили в голову некие стандарты. И во многом они были моими учителями. В какой-то момент даже панические мысли в голову приходили: блин, а что же я буду делать без них, у меня ведь ничего не получится…

— Но сейчас вы сами пишете музыку.

— Да, уже три года. Тоже шаг непростой. Мне сейчас 33, то есть тридцать лет человек не писал музыку и вот теперь пишет. Но я, честно говоря, человек, который считает, что в этом нет ничего безумного. Потому что раз у меня есть способности к музыке, то, наверное, я могу ее писать. И если у меня есть способности к слову, наверное, я могу сочинять стихи. Конечно, я не Моцарт, но я ведь и не пишу оперы.

— Слышал, одно время вы преподавали в школе литературу и русский язык.

— Ну, это слишком громко сказано. Знаете, когда учатся в пединституте, проходят практику в школе. В общем, за пять лет учебы годика полтора в общей сложности довелось провести с учениками.

— Как думаете, они успели вас полюбить?

— Сложно сказать. Не осталось у меня никаких открыток, дескать: дорогая Елена Владимировна, мы вас так полюбили и т. д. Но я очень быстро нашла общий язык с детьми. Так что, думаю, мне даже понравилось бы работать в школе. Может быть. Если бы все это не ограничивалось жесткими рамками. Мне все-таки кажется, что учитель — такая профессия, где шаг влево, шаг вправо — практически расстрел. Ответственность очень большая, и ошибаться нельзя — последствия могут быть самые негативные. Учитель обязан быть педантом — это хорошо и правильно, но не по моему характеру. Я человек независимый, очень свободный и очень неформальный.

— А что не устроило на телевидении? Тоже не ваша профессия? Тоже слишком много условностей?

— Телевидение мне как раз гораздо роднее, особенно новости, — очень подходящая работа, и она мне нравилась. Плюс, конечно, приятно, что тебя каждый день видят какие-то страшные миллиарды людей и все континенты кроме Антарктиды. И что, в общем, мой репортаж способен поменять государственную политику…

— Сознательно искали приключения на свою голову, имею в виду командировки в горячие точки? Или просто: дан приказ — и вы под козырек?

— Нет, обычно девушкам такие задания не дают. Объясню: я человек очень амбициозный. Но передо мной не стоит задача быть номером один. Считаю, это вообще неважно, тем более что номеров один, на самом деле, очень много. Грубо говоря, ну Алла Пугачева в России — номер один? Номер один. Земфира — номер один? Жанна Агузарова? Тоже в принципе номер один. И группа «Звери». И «Фактор-2» для кого-то…

— А «Бучч» сейчас какой номер?

— Не могу сказать. С одной стороны, мы довольно далеко стоим от номеров один. Но при этом — на вполне доступном расстоянии. Два — три шага — и мы там… ***

— За время работы на ТВ вы не стали более циничной? Видели, к примеру, смерть?

— Слава Б-гу, нет. Хотя, если честно, тогда ко всему этому у меня было другое отношение. Если б увидела, наверное, меня даже это не сильно бы удивило. Помню, мы практически пошли уже по минным полям в Косове, уже договорились с партизанами. И только случайно оператор уговорил меня этого не делать. Сейчас, спустя уже семь лет, мне казалось, что это лишь фантазия моя, что никуда мы не собирались. Но вот недавно с этим оператором виделись, он сказал: как же здорово, что мы с тобой тогда никуда не пошли.

— А вам приходилось врать с экрана?

— В общем, да, приходилось. Особенно перед выборами, когда развязывается война компроматов. Начинается всеобщая мочиловка, и журналисты, конечно, в этом участвуют. Но в любом случае, мой уход из тележурналистики — шаг позитивный только потому, что это был уход в музыку. Одно из главных, считаю, решений в моей жизни. Мне всегда хотелось заниматься музыкой профессионально, и для моей биографии, как сейчас понимаю, это был очень правильный, смелый и хороший шаг.

— Еще об изменениях. В одном интервью вы сказали, что в возрасте 16‑19 лет вы всерьез подумывали о том, чтобы сменить пол.

— Ой, масса вариаций было на эту тему. Иногда даже удивлялась, почему не пишут, что у меня хвост. Ну как: у Витаса же были жабры — почему, собственно, у меня не может быть хвоста? В какой-то момент публикации были такими, что финальным завершением логичным было бы: ну да, такой вот хвост, такой-то длины, такого-то окраса. То есть дело доходило до такого бреда, что даже вспоминать не хочется…

— Но вы и сами говорили про себя много чего.

 — Но я же не пытаюсь откосить от ответственности. Безусловно, мы сами раздули из искры весь этот пожар. Просто наша птичка улетела и превратилась в гигантского птеродактиля, который практически нас же и склевал. Хорошо еще вовремя спохватились и почти уже подстрелили его.

— А чем отличается Бучч от Елены Погребижской, можете сказать?

— На самом деле, сейчас я гораздо больше Лена Погребижская, чем пять лет назад. А вообще, конечно, я стала гораздо мудрее. Это с одной стороны. А с другой — мне кажется, сейчас во мне гораздо меньше смелости. Может, оно и к лучшему. Потому что та смелость, которая у меня была тогда, могла привести в ситуацию, из которой можно и не выбраться. Сейчас я уже очень осторожно отношусь к разного рода рискованным историям…