ЭФИРНОЕ СОЗДАНИЕ

Матвей Ганапольский: «Самый крутой театр — наша жизнь» С ним можно говорить обо всем. Политика, культура, строительство и даже рецепты вкусной и здоровой пищи — блестящий рассказчик, едва ли не на каждую тему он готов петь соловьем. Легкий собеседник, жесткий интервьюер, глубокий аналитик, Ганапольский демонстрирует свои таланты практически круглосуточно: на радиостанции «Эхо Москвы» и на телеканале RTVI. Там-то мы с Матвеем Юрьевичем и повстречались. Перед записью очередной его телепередачи «Российская панорама». — Матвей, как выглядит сегодня Российская панорама? Что самое главное? — 4 ноября прошел «Русский марш». По ТВ мы показали два сюжета на эту тему. В этом году на «Русский марш» вышло гораздо меньше радикалов, чем в прошлом, потому что власть четко дала понять, в отличие, кстати, от прошлогоднего 4 ноября, что подобные выступления не поддерживает. Дело в том, что некоторые радикалы хотели выйти на улицы с портретами Путина и скандировать «Путин, мы с тобой!» Естественно, президенту это не понравилось. — Но есть еще и четвертая власть — ваша, журналистская. А вам без разницы: выходить в радиоэфир или в теле-? — Это смешно! Как будто вид СМИ формирует мировоззрение. Ты всегда говоришь об одном и том же. О том, что тебя волнует. Я ведь не диктор, не читаю текст, составленный редактором. Говорю, что думаю. Поэтому разницы нет. Вот и наш разговор мог быть радио- или телепередачей. Например, у нас на «Эхе» есть программа «Ищем выход», каждый день идет. И мы там разговариваем о России. Вы сейчас берете у меня интервью, но так или иначе мы с вами тоже разговариваем о России. А если сюда поставить телекамеру, то будет обычная телевизионная передача. Кстати, зря вы называете меня теле- и радиоведущим. Я не ведущий, ничего не веду. Понимаете? Я сам создаю программу. Я — и есть сама программа. Потому что в «Ищем выход» тема всегда согласуется со мной, и я выбираю ту, которая чисто по-человечески мне интересна. И в программе «Утренний разворот» только те темы, которые придумываю я. Рано утром садимся втроем: моя соведущая Маша Майерс, я и обозреватель прессы. Слушаем, что нам рассказывает последний, смотрим новостные сайты. И выбираем самое интересное, о чем можно подискутировать со слушателями. — Неужели вы ни перед кем не отчитываетесь, ни с кем ничего не согласовываете? — Согласовываю только гостей эфира, — и то лишь для того, чтобы одни и те же люди не приходили на несколько эфиров в течение одного дня. Мне импонирует что и как говорит Борис Немцов, Ирина Хакамада. Но не только ими живет мир. Мы считаемся либерально-демократической радиостанцией, отстаиваем демократические ценности. Но смысл демократии не в том, чтобы давать слово только демократам. А всем… Кроме фашистов, конечно, — да и то потому, что их осудил Нюрнбергский процесс. — С кем вам больше нравится общаться: с политиками или с людьми культуры? — Лишь бы человек был интересный. Лишь бы он рассказал что-нибудь неожиданное. Рогозин ничуть не хуже в этом смысле Немцова и Хакамады. А Зюганов — вообще кладезь народной мудрости. Как скажет что-нибудь, — упасть можно. К тому же, не стоит забывать, что живем мы согласно информационной ленте новостей. Сегодня ньюсмейкер один человек, а завтра тот, которого мы и не знали никогда. — А не было мысли бросить все и заняться прекрасным? Вы же по первому образованию режиссер? — Ну, фильм я снял. А вот что касается театра, то я потерял к нему всякий интерес. Может, если б я не работал в журналистике, делал то же самое, но через театр. Театр же — это всегда механизм, с помощью которого режиссер проводит свои идеи. Через актеров, художественное решение спектаклей, декорации… У меня же нет нужды доносить до людей то, о чем я думаю, через посредников. Знаете, какая главная проблема режиссеров в эпоху гласности? Им приходится голову ломать над тем, чтобы привлечь зрителя. В советские времена зритель в зале намеки ловил. А сегодня какие могут быть намеки? Сегодня мы заточены только на сиюминутную информацию. Да и не интересен мне современный театр. Он пошел по пути пост-модернизма, поиска новых форм. Вот есть «Гамлет» — давайте поставим его так, как не ставил никто. Конечно, напрямую режиссер так не говорит. Он говорит: будет думать о художественной целостности спектакля, копать в глубину. То есть тут соревнования формы. Для меня образцом в театре был и остается Марк Григорьевич Захаров. Все его постановки — виртуознейший театр. Отдана дань и форме и содержанию. Но все же самый крутой театр — наша жизнь. — Вы регулярно ведете круглый стол «Ассоциации строителей России». Как удалось такой специфической темой овладеть? — Я выучил по этой тематике все. И что им мешает строить, и что помогает… Знаете, я часто поражаюсь футбольным комментаторам. Представьте только. Они знают фамилии всех футболистов, узнают их со спины, — при этом сидят очень далеко в своих комментаторских кабинах. Они чувствуют, в какую секунду будет подан мяч, знают всю историю футбола и вспоминают матч какого-нибудь 1983 года, где была подобная ситуация. Вот это для меня непостижимо, я просто не понимаю, как они это делают. А строительство… Чего там особенного? — А вы амбициозный? Не хотелось бы вам, к примеру, вести большие ток-шоу на федеральных каналах? — Здесь важно понять: мы говорим о форме или о содержании? Дело в том, что большое шоу о политике уже было — называлось «Свобода слова», вел Савик Шустер. Он сейчас в Украине, большого шоу нет. Во многом наша жизнь определяется властью. Тем и прекрасно радио — оно дает многие вещи, которые не дает телевидение. Во-первых, более спокойную, не зависящую от твоей внешности, дружественную атмосферу в эфире. Во-вторых, не нужно постоянно заботиться о том, как выглядишь. А потом, что же такое большое шоу? Стоять в центре кадра и чтоб тебя видела вся Россия?.. Да, не скрою, этого, конечно, хотелось бы. — Матвей, угораздило же вас жить в наше время: жена из Грузии, вы еврей… — Да мне замечательно живется. — А вас в субъективности не обвиняют? — Конечно, обвиняют. А кого не обвиняют? Во время передачи передо мной — экран компьютера, на который поступают пейджинговые сообщения радиослушателей. 10 процентов — антисемитских, 20 я ксенофобских. Они идут бесконечно, но не на них же мне ориентироваться! Это такой радиомусор. А супруга, конечно, сталкивается с некоторыми проявлениями национализма. Или теща моя, которая была в Москве в разгар антигрузинских настроений и не могла улететь в Тбилиси. Пришлось добираться через Киев. А брат жены: молодой, но уже известный режиссер Резо Гигинейшвили. Он снимал с Бондарчуком «9 роту», другие фильмы, — а приходится ездить с охранником. Боится, что нападут. Да и потом, ну когда мне еще было родиться? Что, мне больше бы повезло, если б родился в годы Гражданской войны? А если бы зрелость моя пришлась на годы сталинских репрессий? Мой отец, Юрий Матвеевич, умер уже в довольно преклонном возрасте, ему было 86 лет. Мы как-то с ним разговаривали, и он сказал: «Ну, что моя жизнь? Вот я родился в 1912 году. Революция, коллективизация, сталинское время, война, брежневское время…» А когда началась перестройка, он был уже старым, слепым человеком. Понимаете? Поэтому я считаю, нашему поколению просто невероятно повезло. Мы счастливые люди. Думаем о власти только тогда, когда власть начинает нас пинать. Мы родились в пору каких-то позитивных перемен. Я вот смотрю на молодых ребят: они не знают кто такой Брежнев, а Ленин для них — все равно, что Хан Батый. Это же замечательно! — Знаю, хоть и в Москве живете, но на исторической родине бываете регулярно. По крайней мере раз в год — точно. — Я вам объясню. Раз в год в день Победы, накануне 9 мая, в Тель-Авиве, в одном из парков, ставится гигантская эстрада, на которой выступают артисты из России. Зрителей — по сто, сто пятьдесят тысяч — огромное поле заполняют. Эта программа называется «Из России с любовью». Обычно выступает премьер-министр Израиля. Пока не слег, это делал Ариэль Шарон, теперь Ольмерт. Кстати, Шарон говорил по-русски. Плохо, по бумажке. А я веду программу и у меня еще несколько соведущих. Это все организовывает Владимир Гусинский. Шоу стало хорошей, доброй традицией. — У вас с в семье кто главный? — Вот скоро у моей жены будет день рождения. И она сказала: «Мы будем праздновать на даче и сделаем классический грузинский стол». И может быть, даже где-то, с тайных складов главного санитарного врача Онищенко украдем несколько бутылок конфискованного грузинского вина и будем его пить. Так что в кухне я целиком и полностью отдаю пальму первенства супруге. Мне очень нравится грузинская кухня, в ней много зелени. Знаете, почему грузины живут долго? Совсем не потому, что пьют вино. А потому, что кушают много зелени… Знаете, в советское время народ любил отмечать все праздники. Так и у нас в семье. Встречаем застольем русские, грузинские, еврейские праздники. Не очень-то понимаем их смысл. Но в конце концов, если повод есть, почему бы ни выпить?