ХВАТИТ ПЛАКАТЬСЯ В ЖИЛЕТКУ!

С актером израильского театра «Гешер» Владимиром Халемским мы договорились встретиться на выездном спектакле в Герцлии в Клубе летчиков. Давали новый спектакль «Шоша» по роману И. Башевиса Зингера. Меня провели в гримерку Владимира Халемского, который еще был на сцене. На гримировальном столике лежали молитвенник и кипа. Вскоре зашел пожилой «галутный» еврей, естественно, бородатый. (Действие «Шоши» происходит в еврейском квартале довоенной Варшавы.) Я не сразу узнал в нем Халемского, которого помнил еще по Москве. Мы начали беседу. - Володя, ты вел в Москве концерты на центральных площадках. Фамилия крупно красовалась на афишах, успешно работал в Московском мюзик-холле, гастролировал по всей стране, в общем был в порядке. Что же тебя подвигло на переезд в Израиль? - Да, на жизнь мне было грех жаловаться. Но у каждого еврея - впрочем, наверно, не у каждого - вдруг внутри зазвенит звоночек, и ты начинаешь думать, что у тебя что-то не так. У меня был радиоприемник «Спидола», он был всегда настроен на волну Израиля. Я включал его и слышал голос: «Говорит Иерусалим». Меня это завораживало. Я слушал передачи Филиппа Кана, бывшего москвича Феликса Канделя, одного из авторов первых серий «Ну, погоди!», он рассказывал об Израиле, об истории евреев. Я не пропускал ни одной его передачи, записывал их на магнитофон. В 1989 году я, мама, моя жена Таня и двое сыновей выехали в Израиль. Была возможность поехать в Америку. Но я посчитал, что российский еврей должен жить либо в России, либо в Израиле. Театра «Гешер» еще не существовало. Я ехал в Израиль просто жить. Знал, что никакие конферансье не нужны, что еду в иную жизнь. Нам сняли отличную квартиру в Иерусалиме с шикарной мебелью. Я внес туда на руках моего младшего, ему было три года. Он осмотрелся и заплакал: «Хочу домой». И мы все заплакали вслед за ним. Может, это было щемящее прощание с прошлой жизнью... - А как началась трудовая жизнь? - Артист, как правило, ничего другого не умеет, это особенность профессии. В Москве у меня была машина, и я записался на курсы таксистов. Месяца через полтора - звонок в дверь. Спрашиваю: «Кто там?» И слышу голос, который целый год слышал по радио. Оказывается, Александр Левенбук, друг Феликса Канделя, позвонил ему с просьбой помочь мне. Феликс сказал: «Учи язык, а месяца через три приходи на радио». Благодаря ему я под псевдонимом Зеэв Бен-Яаков стал вести передачи на русском языке на зарубежные страны. А тут подкатила война в Персидском заливе. Мы дежурили на радио почти круглосуточно. Я стал диктором: объявлял, надо ли идти в бомбоубежище, надевать ли противогаз, передавал успокоительные приветы родным в Россию от их родственников. Был момент, когда в студии ночью находились лишь два человека: я и звукорежиссер, ни слова не понимавший по-русски. Объявили тревогу. Я включил микрофон и сказал: «Говорит Иерусалим» - те слова, которые я когда-то слышал. В этот момент я понял, что стал израильтянином. - А как получилось с «Гешером»? - Когда организовывался «Гешер» и стали подъезжать актеры из Москвы, мой знакомый Леня Каневский позвонил мне и предложил показаться. Евгений Арье меня не знал, я показывался на общих основаниях. «Гешер» делали люди театра, а я эстрадник. Правда, когда я учился в Киевском эстрадном училище, мой педагог известный режиссер, художественный руководитель Театра им. Леси Украинки Михаил Юрьевич Резникович как-то сказал мне: «Володя, боюсь, вы перепутали свое призвание – вы театральный, а не эстрадный артист». Он даже хотел занять меня в одном спектакле, но руководство училища воспротивилось этому. Ставя спектакль в Москве, он снова пригласил меня, но тут возник мюзик-холл, перед чем я не устоял. Показывать Арье мне было фактически нечего, сыграл нечто эстрадное. Он утешил меня тем, что собирается в будущем делать эстрадную группу и тогда вспомнит обо мне. Я собрался уйти ни с чем. И тут Арье предложил мне сыграть этюд, дал тему и партнершу. А этюды я хорошо делал и в эстрадном училище, и в ГИТИСе, где учился на эстрадном отделении. Вот тут я развернулся. Мой этюд длился 12 минут. На второй минуте я понял, что я - в театре, а на 12-й – мне уже наметили три роли. Конечно, во многом пришлось перестраиваться, в этом мне помогал Арье. - Есть ли любимые роли? - Я бы сказал – все. В русской классике – Лебедев в «Идиоте», Медведев «На дне», Тартаковский в «Городе», Клеант в «Тартюфе», Бутон в «Мольере» Булгакова. Очень люблю роль араба Саида - если бы арабский артист сыграл еврея так же любовно, как я Саида, мир между нами наступил бы скорее. В репертуаре - целый ряд израильских пьес. Пьесы «Город», «Деревушка» и «Раб» будут показаны в Москве (мы беседовали до начала октябрьских гастролей. – Е.З.). - А как происходил переход с русского на иврит? - Мы поняли, что хватит «плакаться в жилетку русского репатрианта», пора становиться общеизраильским театром. Стали бешено учить язык, причем не просто выучивали слова своей роли, а постигали особенности языка, которые должны были знать досконально. Мы впервые сыграли на иврите спектакль «Дрейфус». В зале сидели два человека. Один был ивритоговорящим и хорошо знал историю Дрейфуса. Второй тогда еще не понимал иврита и, думаю, мало знал о Дрейфусе. Первый - Исаак Рабин, второй – Миша Козаков. Оба нас похвалили. Года два спустя Рабин, который стал другом нашего театра (он приходил на все спектакли, извинялся, что сможет посмотреть только первый акт, — и оставался на второй), сказал, что на том первом спектакле он не понял ни одного слова на нашем иврите, но ему важно было нас приободрить. Сейчас мы играем в основном на иврите, но с русскими титрами. У нас есть спектакли, которые мы на иврите играем лучше, чем на русском. - В театре есть и новое поколение актеров. - Это уже выпускники израильских театральных школ. Они не знают русского, хотя и учат. Их иврит более быстрый, свободный. Арье пригласил педагога, который координирует нашу речь, чтобы не было разнобоя. Есть в театре и люди без еврейских корней, но они прекрасно знают язык и любят Израиль больше, чем иные евреи. - Где театр побывал на гастролях за рубежом? - Практически вся Западная Европа и Америка. Неоднократно. Во время поездки в Америку наш первый спектакль «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» произвел фурор. Мэр Тель-Авива не поверил этому, прилетел убедиться, после чего вручил Арье ключи от нашего первого стационарного театрального помещения. Не раз за рубежом к нам после спектакля заходили израильские послы и говорили: «Ребята, вы своими спектаклями сделали больше, чем все наше посольство». Ведь во многих странах израильтян показывают лишь в касках и камуфляже. И вдруг - театр довольно высокого уровня. - А этот молитвенник на вашем столе… - Он со мной на всех спектаклях. В России на этом месте у меня стояла бы бутылка пива. Я живу на Святой земле, которую когда-то дал нам Всевышний. Здесь, как нигде, нужно чтить его заповеди, не загрязнять эту Землю, не разбазаривать ее. Праведность человека, живущего на этой земле, должна соответствовать святости этой земли. Еврей должен понимать свою ответственность перед Всевышним. На том стоим.