НЕУРАВНОВЕШЕННОСТЬ РАВНОВЕСИЯ

“Есть в мире лишние, добавочные, не вписанные в окоём…” - писала о пути поэта Марина Цветаева. Эти слова в полной мере можно отнести к судьбе Григория Перченкова, художника, прожившего короткую и трагическую жизнь. Он родился в 1947-м, а в январе 80-го года его не стало. За свои тридцать два года он мало успел в жизни и очень много - в искусстве. В творчестве Григория Перченкова словно бы не было периода “детского рисунка” в привычном понимании. Или, вернее, наоборот - детский рисунок с его чистым и непосредственным видением остался у него на всю жизнь. Он рисовал непрестанно, запоем, не думая о престиже, о манере, о творческой карьере. Григорий начал заниматься рисунком и акварельной живописью в конце 50-х годов в детской художественной студии при Центральном доме архитектора у художниц Розы Моисеевны Рабинович и Нины Осиповны Лурье, благодаря которым он вошел в круг Р.Р. Фалька. После студии были годы учения в детской художественной школе у А. Глускина и М. Рогинского, творческая дружба с которыми, несмотря на разницу в возрасте, сохранилась до конца. По окончании школы Григорий поступил в театрально-художественное училище, но не проучившись там и года ушел, не сумев согласиться с требованиями и традиционными методами преподавания и образом мыслей соучеников и педагогов. “Люди очень часто живут двойной жизнью, особенно это процветало в то время. А Гриша был абсолютно к этому неспособен, - вспоминает брат художника, заслуженный архитектор России Евсей Владимирович Перченков. - Если он видел какие-то отрицательные стороны, то всегда об этом прямо говорил”. Время активной работы художника пришлось на 60–70-е годы. Экспрессивная и отнюдь не реалистичная живописная манера Григория Перченкова не вписывалась в царивший в те годы соцреализм. А его тонкая и ранимая душа не вписывалась в мещанский мир двойной морали и равнодушия. Обращение Григория к религии было естественным, потому что в семье по материнской линии во всех поколениях были раввины. И он впитал эти семейные традиции, соблюдал все обряды и чувствовал свою причастность к этому. Это тоже находило отражение в его живописи. Есть у него, например, картина “Поколения раввинов”. В ортодоксальном иудаизме не поощряется изображение человека, и художник даже обратился к главному раввину синагоги на улице Архипова, которую посещал, и получил благословение на свои работы. “Но когда он стал ходить в синагогу, его начал мучить страх репрессий и ареста, - рассказывает Евсей Владимирович. - Его напряженная внутренняя жизнь занимала его настолько, что он переставал замечать все внешнее. И однажды его даже действительно забрали в отделение милиции за то, что он вышел на улицу в странном и неопрятном виде – весь перепачканный в муке. В то время он устроился помогать выпекать мацу и таскал мешки с мукой. Этот случай красноречиво говорит о неприспособленности художника к быту и реальной жизни. Брат воспринимал жизнь очень непросто. Все свое внутреннее неустройство он передавал в своих работах - как в живописи, так и в графике. В живописи это сказалось в экспрессии цветовых соотношений, и я назвал это состоянием “неуравновешенного равновесия”. В его работах все словно бы в движении, и движение это бесконечно”. В его работах, живописных и графических, читается не только и не столько осуждение мещанства и двойной морали, сколько щемящее чувство сострадания к одиночеству каждого в мире коллективного. После неудачных попыток экспонировать свои работы на молодежных выставках художник все более замыкался в себе. Он считал, что все его работы должны быть в Израиле, и подал документы на выезд. Но в 1977–1979 гг. почти никого не выпускали, отказали и ему. С тех пор он больше не пытался выставляться, перестал показывать свои работы - у него началось психическое расстройство, и, в конце концов, он не выдержал, ушел из жизни… Когда в 1993-м в ЦДХ на Крымском Валу состоялась наконец большая выставка работ Перченкова, то после нее десять картин художника были взяты в Третьяковскую галерею. Конечно, время расставляет все на свои места, но, к сожалению, чаще всего это случается слишком поздно. Сегодня, без сомнения, очевидны и истинное мастерство художника, и талант. Его работы нужны зрителю, нужен этот необычный взгляд на окружающий мир, нужна мифологическая мудрость и поэтическая наивность его искусства.