Дора Яковлевна

Она всю войну провела на передовой, никогда не пряталась и не уклонялась. Сам Николай Нилович Бурденко, ее учитель, уважал ее за это. А его уважение многого стоило, человек он был суровый и нелицеприятный. В конце войны взял в свой госпиталь, а потом и в институт нейрохирургии.

До войны она дважды побывала в Средней Азии — на каких-то эпидемиях, довольно опасных. Хотя это было не по ее специальности (всегда была хирургом). Она не считала возможным отказываться или отлынивать. «Партия сказала — надо, комсомол ответил — АГА». Она так шутила, но от партии держалась подальше. Даже на фронте, после форсирования Днепра, когда чуть не погибла, и то уклонилась от лестного приглашения.

Она вспоминала эту переправу с ужасом. Родилась в Беларуси, реки близко не было, плавать не научилась. Через Днепр плыла на баркасе с маршевой ротой и двумя санитарными инструкторами. Тяжелый снаряд ударил рядом, баркас перевернулся. До правого крутого берега еще оставалось метров сто или двести. Сам Днепр в этом месте чуть ли не на километр разлился. Как доплыла, сама не помнила, цеплялась за какие-то пустые ящики. Когда приблизилась к берегу, увидела, что никогда на него не заберется — отвесная крутизна. Так бы и «потопла», если бы не красноармейцы — по живой цепочке передали ее из рук в руки. Она была с тремя маленькими звездочками на погонах и эмблемкой — змея и чаша — старший лейтенант медицинской службы. Тогда и удостоилась боевой медали «За отвагу» — весьма уважаемая в войсках награда. Награждали смелых и отчаянных. Вот она такая и была.

После войны тем более не трусила, никогда. Как-то раз готовилась к операции. Уже помылась, натянула хирургические перчатки. Должна была ассистировать новому заведующему отделением. Николаю Михайловичу — в маленьких круглых очках в металлической оправе, под сельского учителя. Почвенник. Откуда-то недавно перевелся. Через партбюро его втиснули для укрепления рядов. А год, между прочим, 1952-й! Веселый год, убийцы в белых халатах, все сплошь космополиты, Джойнт, страдает простой русский народ. Представить — и то мороз по коже! А внутри этого процесса каково?

«Больной под наркозом, спит, — докладывает анестезиолог Витя Салалыкин, — можно операцию начинать, если не передумали (это он так мрачно, не улыбаясь, шутил каждый раз)».

«Ну что, прирежем жиденка?» — с гаденькой улыбкой пошутил «почвенник». Но шутка не прошла. Все вздрогнули. Кроме Доры Яковлевны. Она не вздрогнула, просто обошла хирургический стол, чтобы удобнее было, и дала заведующему по морде. Смачно, сильно и молча. Он еле устоял и дико испугался. «Вы меня не так поняли», — пролепетал он. Дора с хрустом сняла перчатки, бросила в таз и решительно удалилась. Это был поступок!

Ее заменил второй ассистент, операция началась с опозданием, больной оказался не то киргизом, не то корейцем. Все прошло хорошо. Ее перевели в другое отделение, но не наказали. Директор Егоров Борис Григорьевич, абсолютно русский интеллигент, сокращенно Б.Г., антисемитов не жаловал, брезговал. Коллектив размежевался — часть стала на сторону троглодита (в основном, партбюро и подпевалы), другая — на ее сторону — абсолютное большинство. Смелых уважают. Да и директор негласно был на ее стороне. А это решающая сила в любом коллективе.

Она ценила прямоту и справедливость. Однажды на ее дежурстве произошел случай. Она была старшей дежурной, а вторым хирургом выступал новый парнишка, недавно пришедший из общей хирургической клиники. Сейчас он даже академик, учебники пишет, руководит диагностической службой всего института. А тогда был молодой и рьяный. И, главное, умел довольно много — и полостные операции освоил, и первую хирургическую помощь в серьезных ситуациях мог оказать. Продвинутый доктор и, по молодости лет, абсолютно бесстрашный. Еще не нарывался по-настоящему на неприятности.

И вот глубокой ночью его зовут в детское отделение. Так полагается — сначала вызывают третьего дежурного, невропатолога (я в этом качестве частенько дежурил), тот кличет второго хирурга, а уж если оба не справляются — то первого. Это важная деталь. Так заведено.

А здесь невропатолог был занят у другого тяжелого больного, и опытные сестры сразу вызвали нашего шустрого доктора! Он по бодрому духу и рвению даже прикорнуть не успел, не ложился и сразу побежал. А тут — ЧП. Да настоящее: у ребенка остановка дыхания и сразу же сердечной деятельности. Клиническая смерть. Дело почти безнадежное. Ребенок с гидроцефалией (повышенное внутричерепное давление), только-только готовили к операции. И не дождался.

Но молодой хирург не сдался, а решил побороться. Ввел ребенка в рауш-наркоз, раскрыл грудную клетку и прямым массажем «запустил» сердце. Потом подсоединил дыхательный аппарат. Малыш ожил и вполне оклемался. Он потом вообще благополучно дождался операции и выписался из клиники с улучшением. Так что все действа врача были обоснованы и дали отличный результат. Молодец, да и только!

Но! Но, но, но — он не поставил в известность старшего дежурного, даже не разбудил. Этой вольности Дора Яковлевна не перенесла и на утренней общей пятиминутке «вломила» младшему напрямик по первое число. А потом его вызвал директор Б.Г., отругал за лихость и вдруг поставил под сомнение возможность вообще поступления в аспирантуру — предмет честолюбивых планов. Возражений и оправданий не слушал, покрутил в огромной хирургической ручище граненные остро заточенные карандаши (такая у него была привычка), послушал их цоканье и сказал: «Идите, я вас не задерживаю», — таким тоном, что было ясно между строк: «Пошел вон!».

Это было несправедливо. И находившаяся поблизости от дирекции Дора Яковлевна, как конь при звуках боевой трубы, раздула ноздри и рванулась поверх криков секретарши в директорский кабинет. Как она там защищала провинившегося — неизвестно, вышла вся багровая, пылающая и гордо удалилась. Но инициативного и смелого доктора взяли-таки в аспирантуру, и он стал тем, кем стал — известным медицинским деятелем и даже лауреатом разных почетных премий. Оправдал надежды. И это было справедливо.

С годами у нее стало падать зрение, она реже оперировала, однако старалась обучать молодых всем тонкостям сложной профессии, учила тщательности и аккуратности. Запомнилась ее знаменитая фраза: «Маратик, соси, соси тщательно, черт побери, вдумчиво соси, обходи опасные места», — это она так обучала манипулировать вакуум-отсосом. Можно представить веселье молодых тридцатилетних жеребцов, получивших такие инструкции. Она этого, конечно, не понимала. К счастью.

Ей пришлось оставить хирургию — зрение катастрофически падало. Что-то с сосудами сетчатки и глазного дна. Она ушла из института, но не могла праздно проводить время. Устроилась туристическим гидом — возила по Москве экскурсии. Ей нравились парковые зоны — Кусково, Архангельское, Останкино. Говорили, что ее экскурсии были увлекательны и интересны.

Потом зрение совсем «село». Она оперировалась в федоровском институте, но без успеха. Очень расстраивалась от бездушия и механического подхода тамошних врачей. «Часы, и то починяют с большим вниманием и состраданием», — жаловалась она подругам. Подруги были тоже старые, фронтовые, понимали, что тяжелая молодость, контузии (она дважды лежала в госпиталях еще в военное время), напряженное «всматривание» в глубину операционной раны — совсем доконали ее глаза.

Дора Яковлевна с этим смириться не могла. Перестала есть, прекратила все контакты. И... тихо умерла. Скромная однокомнатная квартирка осталась безымянному племяннику. Но забыть ее нельзя. Достойный человек!