Двойная жизнь человека с псевдонимом

В. Гаевский пишет: «Владимир Ильич Голубов подписывал свои статьи псевдонимом В. Потапов, а почему он так поступал, мы поняли лишь после его смерти. Удивляла странная близость обеих фамилий: одинаковое число букв и слогов, одинаковое окончание на «ов», одинаковая первая гласная «о», одинаковая распространенность. Обычно псевдоним располагается на далеком расстоянии от подлинного имени, и в этом есть резон, особенно в нашей стране, когда надо было освобождаться от своего прошлого, скрывая социальное или национальное происхождение, чтобы безнадежно не испортить анкету. Но что скрывал Голубов-Потапов? По-видимому, что-то другое. Теперь мы знаем, что он вел двойное существование, делал двойную карьеру. Потапов был театральным журналистом, посещал балет, дружил с танцовщиками (близким другом был Ермолаев), ухаживал за танцовщицами и любил продолжительное застолье. А Голубов обслуживал некоторые неафишированные интересы своего отечества. Пути этих двух людей не пересекались вплоть до того рокового дня, когда театральный критик и секретарь Комитета по сталинским премиям Владимир Потапов был командирован сопровождать члена комитета Соломона Михоэлса в Минск, на просмотр спектакля-лауреата, а спецуполномоченный Владимир Голубов должен был повести Михоэлса в какие-то воображаемые гости по ночному полуразрушенному Минску, где их обоих поджидали нанятые убийцы (слово «киллеры» тогда еще не было широко известно).
Я видел Владимира Ильича за день до этой поездки: он вел у нас в ГИТИСе семинар балетной критики и обычно приходил вовремя и очень охотно. Но в тот день опоздал, был необычайно мрачен и даже пьян. Он сразу заговорил о Михоэлсе: «Старик много пьет, так что я репетирую», — объяснил он нам с невеселой усмешкой. Видно было, как он напуган, подавлен, совершенно выбит из колеи. Был он очень умным человеком.
Умный, насмешливый, в меру циничный, в меру удачливый, а в меру и смелый человек, он был терпеливым педагогом. Критиком же был первоклассным — трезвомыслящим, немногословным, почти всегда точным. Еще будучи студентом, я прочитал его лучшие довоенные статьи — сколько лет прошло, а отдельные пассажи и фразы я помню наизусть и нередко цитирую в своих текстах. По образованию он был путейский инженер, голова у него была ясная, а стиль мышления — инженерный. Не любил драмбалет и его лидера — Ростислава Захарова. Не очень жаловал балерину в фаворе — Ольгу Лепешинскую, но высоко чтил балерину в опале — Марину Семенову, оценивал артистов только по гамбургскому счету. Но в 1940 году и так ограниченной критической вольности пришел конец, были присуждены первые сталинские премии и была высочайше утверждена официальная табель о рангах, не до конца совпадавшая с неофициальной. Премии первой степени получили Уланова, Лепешинская и Чабукиани. Семенова была отодвинута на второй план, вместе с Дудинской и Мессерером, Ермолаев вообще не был назван (как, между прочим, и ни один балетмейстер). И Потапов, которому пришлось комментировать и новую иерархию, и сам не вполне справедливый указ, вышел из трудного положения с честью, вежливо поздравив одних и восторженно воспев других, даже обойденных.
Лишь в случае с Улановой ему было легко. Уланова была кумиром и оправданием всей его запутанной жизни. Это звучит чересчур патетично, но тем не менее это было так. Скептик в зрительном зале и циник в быту, Потапов-критик как-то сохранял — или стремился не потерять — высокий строй мысли и веру в некоторые человеческие ценности, которые отстаивала Уланова-балерина и которыми был вынужден пренебрегать Голубов-функционер, бывший инженер-путеец (еврей, уроженец Минска, окончил Ленинградский институт инженеров путей сообщения. — И.Л.). В защиту этих ценностей Потапов написал книгу об Улановой, представив ее как кандидатскую диссертацию на тему улановской «Жизели» и на другие, весьма актуальные темы. От начала и до конца, прямо и косвенно диссертация была направлена против вульгаризаторских извращений практиков и теоретиков драмбалета, а потому вызвала их мстительный гнев. Была предпринята попытка сорвать защиту. Хорошо помню этот день: переполненный актовый зал ГИТИСа, в президиуме корифеи: Завадский, муж Улановой, и Михоэлс, их друг, почитатель Улановой (первая публичная встреча Михоэлса и Голубова-Потапова, вполне идиллическая), а за кафедрой — оппонент, злющий-презлющий Захаров, обвиняющий, по своему обыкновению, диссертанта во всех мыслимых и немыслимых пороках (мистика, идеализм, отсутствие марксистской базы, обслуживание идеологических врагов, перепевы критиков-эмигрантов и все прочее в том же духе). Но тут стоящий у стены актер Белокуров (Валерий Чкалов в популярном и признанном фильме) прерывает тенорок Захарова хорошо поставленным мхатовским баритоном: «Уланова — это Шаляпин!» Буря аплодисментов, покрасневший смешавшийся Захаров уходит из зала, обсуждение прекращается, хотя при чем тут Уланова и тем более Шаляпин — не вполне ясно. Но еще только 1947 год, ораторов-доносчиков не слишком боятся — не то что два года спустя или за десять лет до этого. А демагогическими приемами в споре с доносчиками научились владеть многие, даже самые порядочные артисты…
Диссертацию поддержал, высоко оценив теоретический уровень, академик Асафьев, крупнейший авторитет, и научная дискуссия оборвалась, так и не начавшись.
Борис Владимирович Асафьев не случайно вступился за Владимира Ильича: его когда-то самого обвиняли в идеализме. Но тут был и другой резон, для нас тогда непонятный. Много лет спустя я узнал, что Голубов-Потапов был одним из асафьевских учеников и буквально спас учителя от преждевременной и неминуемой смерти. Асафьев погибал в блокадном Ленинграде, и сразу же после снятия блокады, чуть ли не на следующий день, используя свои связи и действуя на свой страх и риск, Голубов помчался в Ленинград и организовал переезд семьи Асафьева в Москву, на специально приготовленную квартиру. Вот так складывалась судьба: одного корифея погубил, другого спас, — драматичный итог двойной жизни человека с псевдонимом».