Театральный роман

 Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ
 4 октября 2009
 3228

Как ни покажется странным, Виталий Вульф, доктор искусствоведения, автор и ведущий телепередачи «Мой серебряный шар», не всегда рассказывал нам с телеэкрана свои удивительные истории про удивительных людей русской сцены. Большая часть его профессиональной жизни прошла вдали от театральных подмостков — по образованию Виталий Яковлевич адвокат. Театр долгие десятилетия не отвечал ему взаимностью. Но недаром же говорят, что поздняя любовь — самая сильная…  

– Виталий Яковлевич, так понимаю, вы человек позднего созревания. Всего, чего хотели, добились во второй половине жизни. 
– Вы знаете, на самом деле это не совсем так. Тем, чем хотел заниматься, я занимаюсь уже лет сорок. И телевидение никогда не являлось предметом моего влечения.
– Но сейчас телевидение — главное в вашей жизни?
– Как вам сказать. Телевидение — это уже привычно. Я уже знаю, что во второй и четвертый понедельник я должен быть на экране. Мне бы только успеть сделать программу…
– Но я имел в виду телевидение как некое мерило успеха. На встрече с тогда еще президентом Владимиром Путиным, он сказал добрые слова о передаче. Для вас ведь наверняка это очень важно?
– Понимаете, если я скажу, что не важно, то это будет некрасиво…
– А если скажете, что важно, — будет неправда?
– Нет, просто это будет не очень точно. Я прибыл в составе делегации, нас было человек 15. Он произносил речь. Я сидел в углу, пил чай. И меньше всего думал, что моя персона его заинтересует. И вдруг Сергей Шумаков (генеральный продюсер РТР. — Авт.) мне говорит: «Перестаньте пить чай». — «Что случилось?» — «Послушайте». А Путин в это время искал глазами меня: «А где Виталий Яковлевич? Где Виталий Яковлевич?.. Ах, вот он где. Всегда его не видно… На самом деле его видно, но он так делает, чтобы его не было видно». Я говорю: «Владимир Владимирович, а что вы хотели мне сказать?» — «Что я хотел сказать? Что ваша программа — единственная, которую я никогда не пропускаю. И я готов ее смотреть, смотреть и смотреть… Я очень люблю вашу программу. И вообще, вы мне очень нравитесь». Я покраснел, сказал: «Это так неожиданно, вы меня вгоняете в краску». Он пожал плечами: «Я сказал то, что думаю. Вас очень любит народ страны, я это знаю. Дома я даже поужинать не могу, когда идет ваша программа, потому что стоит мертвая тишина…» И еще говорил какие-то слова. Конечно, было приятно… Потом все пошли пить чай на балкон. Я встал, отправился туда тоже. Путин подошел ко мне: «Мне очень хочется с вами поговорить вообще». Я ответил: «Я тоже был бы очень рад». — «Но вот видите, — говорит, — так моя жизнь складывается: что хочу, то не могу делать. Потому что все время занят… Вы замечательно работаете. Это какая-то тайна. Когда я узнал, что вы ведете программу без бумажек, без суфлера, я подумал: какие же люди у нас есть! Я и не представлял, что так можно работать...» Я даже не знал, что ответить. Ну а потом мне через день позвонил Олег Добродеев, сказал: «Виталий, насколько я знаю, вас наградят орденом «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени». Я удивился: «Я же только что получил орден Почета, буквально в прошлом году». — «Вы что, — спросил он, — хотите сказать, что отказываетесь?..» Четыре человека с телевидения тогда получили ордена: Добродеев, Эрнст, Радзинский и я.
– Еще по поводу позднего созревания. Говорят, что театральные критики в основной своей массе — это неудавшиеся актеры. Вы ведь тоже мечтали о сцене?
– Ну, в школе. Собирался в ГИТИС поступать. Но это детское было абсолютно.
– В итоге стали юристом.
– Да сколько я был юристом… Ну, наверное, лет 5–6. Притом это в Баку еще было. А потом я переехал в Москву, долго был без работы, — вообще, безо всякой. А потом поступил на работу в Институт рабочей молодежи, где проработал 30 лет.
– Адвокатом быть не понравилось?
– Нет.
– Почему? Адвокат ведь тоже в какой-то степени артист.
– Но я же не артист.
– И тем не менее вы стали завсегдатаем столичных театров. Чем манила эта виртуальная реальность? Может, вам казалось, что театр — это нечто величественное, а институт — будничное, серое?
– Вы знаете, наверное, это мое счастье, что я никогда не копался в себе и не задавал себе таких глобальных вопросов. Просто я любил театр. А институт не казался мне, как вы говорите, будничным и серым. Институт мне много очень дал. Без него я не написал бы докторскую. И у меня все-таки была интересная тема: «Американский театр 1970-х годов и общественно-политическая реальность». Да и потом, к тому времени я начал уже переводить пьесы, поэтому театр стал для меня не только по эту сторону сцены.
– Сейчас театральные критики в основном обслуживают каждый свой театр: кто-то Захарова, кто-то Волчек. А вы были вхожи и во МХАТ, и в «Современник», и в Маяковку, и в Театр Моссовета. Как удалось?
– Я никого не обслуживал. И не сказать, что к кому-то был цепко привязан. Характер такой. Но в этих четырех театрах я действительно был как у себя дома. В Моссовете сложилась тогда очень приятная атмосфера, там был изысканный Юрий Александрович Завадский. В ту пору, которую я застал, хозяйкой театра была Вера Петровна Марецкая. С ней я был очень вежлив. Она вскоре умерла. С Орловой я тоже был очень вежлив. Все тогда говорили, что она ложится в онкологическую клинику, и ее тоже вскоре не стало. С Раневской у меня были отношения далекие, я ее побаивался. Потому что она могла ляпнуть такое, что мало не покажется.
– Вам доставалось от нее?
– Мне — нет. А я не нарывался. Она один раз только обратилась ко мне в буфете: «Так это вы член (!) нашего художественного совета?» Я сказал: «Да». — «А что вы здесь болтаетесь?» Я говорю: «Я пришел смотреть спектакль «Дальше — тишина». — «Да? А вы его не видели?» — «Десятки раз. Я его очень люблю». — «У вас хороший вкус. Людочка! — она крикнула официантке и снова обернулась ко мне: — Как вас зовут?» Я говорю: «Виталий». — «Людочка, принеси нам чаю. Подсаживайтесь, Виталий...»
А «Современник» — это вообще было родное место. Я очень любил «Современник», очень. Особенно при Олеге.
– И Ефремова с Волчек можете назвать своими друзьями?
– Конечно. В свое время они ими были. Ефремов был моим другом много лет. С Галей Волчек я дружил и любил ее. Потом все изменилось, конечно. С Олегом мы как-то разбежались в середине 1990-х, последний раз видел его в 1999-м. Почему разбежались? Да много было причин… С Галей вот уже лет 10 не общаюсь вообще. И почти не бываю в «Современнике». Только на премьерах. Тоже была на то причина. И тоже не скажу, какая. Это сугубо личное…
– Про Маяковку еще не поговорили. Вы, как и все, трепетали перед Гончаровым, который был там царь?
– Никто не трепетал, что вы. Он орал, только этого никто не боялся. Когда шептала Доронина, боялись гораздо больше.
– По рассказам, не кричал он только на двух людей: на Джигарханяна и на Гундареву.
– А на Доронину, что, он кричал? Никогда в жизни. Никогда в жизни! Что вы! Боялся больше, чем кого бы то ни было. Если бы хоть раз он на нее повысил голос, она бы ему ответила сразу: «Андрей Александрович, что с вашим горлом?» Все. А на Бабанову он кричал? Да вы что, смеетесь что ли? Когда Бабанова появлялась, он поправлял галстук, бежал в туалет, причесывался. Здоровался. На что она очень сухо ему отвечала: «Добрый день». Это были неприкасаемые люди.
– Чтобы столько лет жить в театре, надо, наверное, очень любить актеров?
– Конечно.
– Но актеры, ведь это дети. И даже сукины дети.
– Совсем не дети. Это глупое утверждение. И не сукины дети. Это очень сложные люди. Актеры, они все очень разные. Среди них есть прекрасные люди. А есть люди, которых надо остерегаться. Есть очень талантливые люди, а есть люди, абсолютно лишенные дара.
– Но это еще и эгоцентрики, нарциссы, повернутые на себе. Вас устраивала эта роль второго плана?
– Этот период был очень коротким. У меня характер не такой простой, чтобы быть на вторых ролях. Вообще, разные были периоды и разные отношения с актерами. С годами я учился больше их понимать. И не делать тех ошибок, которые делал вначале. В общении с ними надо быть всегда самим собой. И никогда ни под кого не подстраиваться. В первое время — да, наверное, я смотрел на актеров снизу вверх. Но я был мальчик тогда молодой…
– Потом разочарования случались?
– Да как вам сказать… Пожалуй, нет. Все-таки с ними всегда было интересно. Очень дружил я одно время с Татьяной Васильевной Дорониной. Очень противоречивый человек, очень сложный. Могла прочесть всю Цветаеву наизусть, замечательно приготовить ужин в полпервого ночи и быть теплой и доброй. А утром — еле здороваться.
– Это, наверное, свойство большинства актеров?
– Нет, не большинства. Она особенная.
– Телевидение со многими вас рассорило?
– Нет. Бывали случаи, когда на мои передачи обижались. Гафт, например. Но я и не подумал выяснять, почему. Чего я буду с ним выяснять — надо знать его характер. И несколько лет мы с Гафтом только сухо здоровались. А когда-то очень дружили, очень… Таня Доронина на меня обиделась. Смертельно обиделась. За то, что я о ней сказал как о руководителе театра. Что по природе своей она всегда была не ведущая, а ведомая. И что когда Товстоногов ее вел, она была великая актриса. А сегодня она ведущая. И, к сожалению, товстоноговских побед у нее нет. На это она обиделась. Тоже никак не реагировал. А потом, спустя лет семь, она меня встретила. Расцеловала, сказала: как же я по вас соскучилась. Я недавно получил от нее письмо, которое начиналось: «Дорогому Виталию Яковлевичу…» и кончалось: «...прошу простить. С наилучшими пожеланиями, ваша Татьяна Доронина».
– То есть все плохое забывается. А были люди, которые вам отказали, — не захотели, чтобы вы о них делали передачу?
– Был такой случай. С Ахеджаковой. А больше не было… Понимаете, я хорошо знаю, что умею делать на телевидении. И если вместо того, чтобы быть благодарным за то, что тебе предлагают, человек отказывается, то и Б-г с ним. Не имеет никакого значения. На 220 передач — один отказ…
– Это дорогого стоит. Но вам интереснее делать передачи про живых или про ушедших?
– К сожалению, с годами интереснее становится про ушедших.
– Потому что нынешние мельчают?
– Мельчают. Очень верное слово. Мельчают и очень сильно. Я делал передачу о Маше Мироновой (дочь Андрея Миронова. — Ред.). Можно было делать, можно было не делать. Там ничего нет. Тайны нет… Понимаете, о Валентине Серовой можно снимать многосерийную ленту. А что про Машку можно сделать?
 

Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ, Россия

Фотография Александра Бжеленко

Несекретные подробности
• Виталий Яковлевич Вульф в 1955 году поступал в аспирантуру. После сдачи экзаменов получил документ: «Справка дана Вульфу Виталию Яковлевичу в том, что все вступительные экзамены он сдал на отлично. Однако дирекция института не считает возможным взять его в аспирантуру».
• «В Америке удобно и комфортно, — говорит Виталий Яковлевич. — Я жил там два года, но Россию я не променял бы ни на одну страну». Жаль, что у нас не воспитывают в людях патриотизма.

 



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции