Они защищали Ташкент

Еще до установленного партией в 1965 году помпезного празднования Дня Победы (слава Б-гу, хоть через двадцать лет вспомнили о действительно всенародном самопожертвовании) на наши школьные вечера, посвященные, правда, Дню Советской армии, приглашались ветераны недавней войны, которым было что рассказать. Но не только это напоминало нам о еще такой близкой кровавой бойне. Были более веские жизненные примеры, без налета партийной мишуры. 
Так, где-то раз в месяц во двор нашего дома приходил из близлежащего села Могилевки слепой инвалид, поводырем у которого был его сын, мой ровесник. Играя на ободранной, прохудившейся, с сиплым звуком гармошке, он пел жалостливые песни военных лет — каким-то особым безысходным голосом, в котором душераздирающие слова немудреной песни переплетались, как стебли цветков в венке, со щемящей тоскливой мелодией. Инвалид просил милостыню у таких же нищих победителей. На этот зов нужды и беспросветности мама откликалась половиной буханки хлеба, которую я выносил. И мне всегда почему-то было стыдно перед моим сверстником, и, отдавая хлеб, я испытывал неосознанный дискомфорт, как будто меня уличали в неблаговидном поступке, и потому старался не смотреть ему в глаза. Словно это я был виноват в том, что его отец потерял зрение на войне, или в том, что им приходится просить милостыню.
А контуженый молодой мужчина, с изуродованным лицом, сильно заикающийся, у которого перед тем, как что-либо сказать, из горла сперва вырывался нечеловеческий клекот, напоминающий прерывистые крики орла, приходивший к матери друга детства Юрки Сорокина, тоже был частью повседневной жизни нашего двора, его быта, как лазанье в чужие сады за яблоками или игра в чехарду.
Поэтому о войне нередко заходили разговоры, и мне часто приходилось слышать, что, мол, евреи не воевали, они в это время защищали Ташкент, и говорилось это с нескрываемой издевкой и уничижительной насмешкой. А где находится Ташкент, я знал, но каким-то восьмым чувством понимал, что здесь что-то не так, потому что и мой отец, и отцы моих друзей-евреев воевали. Но этот очередной иезуитский навет рефреном прошел через все мое отрочество.
Когда я служил в армии, было у нас учебное пособие для политических занятий с солдатами и матросами под названием «На страже Родины, строящей коммунизм». Военное издательство Министерства обороны, Москва, 1962 год. Так вот, на стр. 219 можно было прочитать: «Среди воинов, удостоенных звания Героя Советского Союза за подвиги в Великой Отечественной войне, более 8 тысяч русских, более 2 тысяч украинцев, около 300 белорусов, свыше 160 татар, 101 еврей, 97 казахов, 88 армян, 91 грузин, 66 узбеков, 42 чуваша, 40 азербайджанцев…» А вот в Краткой еврейской энциклопедии 1976 года выпуска, издательство «Кетер», Иерусалим, которая вышла спустя всего 6 лет после специального пособия Воениздата, на стр. 687 говорится, что звание Героя Советского Союза было присвоено 140 евреям. Наверное, исследователи из «малоизвестного» города Иерусалима были гораздо ближе территориально к Центральному военному архиву, находящемуся в подмосковном городе Подольске, чем сотрудники Воениздата из самой Москвы. Поэтому, видимо, такое разночтение. Уже в нынешнее время, в телевизионной программе «Сегодня в Израиле», историк Давид Зелеренский назвал новую цифру: 156 евреев-героев. Но если не 156 героев и даже не 140, а только 101 герой, то что — все за «оборону Ташкента»?
Предлагаю посмотреть национальный состав СССР по материалам Всесоюзной переписи населения 1937 года. «Русские — 93.933.065, украинцы — 26.421.212, белорусы — 4.874.061, татары — 3.793.413, евреи — 2.669.147, крымские евреи — 6.104, горские евреи — 14.410, грузинские евреи — 10, среднеазиатские евреи — 25.437». А так как еврей — он и в Африке еврей, то мы их суммируем: итого — 2.715.108. Кстати, сотрудники статистического органа сделали так же. Продолжим дальше: «Казахи — 2.862.458, армяне — 1.968.721, грузины — 2.008.839, узбеки — 4.550.532, чуваши — 1.167.817, азербайджанцы (тюрки) — 2.134.250». Соотнесите, пожалуйста, количество героев (даже 101) с числом проживавших евреев на территории СССР до войны (2.715.108). Не люблю процентные взаимоотношения между людьми и потому не буду их вычислять, к тому же в данном случае, как говорят, их видно невооруженным глазом, более того они просто вопиют! Нелишне будет кое-кому напомнить о том, что старики, женщины и дети еврейской национальности, оставшиеся на оккупированной территории, сгинули в многочисленных Бабьих Ярах и своими смертями сохранили жизни многим нашим солдатам! К чему я все это? А к тому, что пресловутое «евреи защищали Ташкент» не давало мне покоя всю жизнь. И потому я хочу поделиться личным мартирологом*.
В семье моего отца, Мильштейна Михаила Соломоновича, кадрового офицера Красной армии, который с 1934 по 1948 год служил в Забайкальском военном округе, а если точнее, то в Борзинском укрепрайоне, было одиннадцать детей: десять братьев и сестра. Уже в 1939 году мой отец участвовал в боях на реке Халхин-Гол, а в 1945-м воевал против Квантунской армии в должности помощника начальника штаба фронтовой передовой бригады и дошел до города Шанхай. Или, может быть, война против Японии вовсе была и не война, и там не гибли наши солдаты?
Мои дедушка и бабушка по отцовской линии проживали в Подольской губернии, в «благословенной» черте оседлости. Дедушка умер рано. В 1920 году бабушка выстроила рядком всех своих одиннадцать детей, младшему из которых было четыре годика, и наказала двум старшим сыновьям, чтобы ехали в Америку на заработки и помогли бы ей вырастить мал мала меньше. Сыновья присылали деньги моей бабушке и писали письма до тех пор, пока можно было, т.е. до сталинской вендетты**. Одного папиного брата убили в Гражданскую войну. Другой брат умер от болезни перед самой войной. После Великой Отечественной в живых остались мой папа, дядя Яша, который был танкистом и закончил войну в Кенигсберге, и тетя Геня. Надеюсь, что были живы и дяди в Америке. Простая арифметика подсказывает, что только в семье моего отца на фронте погибли четыре его родных брата.
В отрочестве неинтересны рассказы родителей об их прошлой жизни, близких родственниках, событиях, которые запали в их души, а когда родители уходят из жизни, то пытаешься от досады за проявленную черствость кусать не только локти, но ничего уже изменить нельзя. Я лишь достоверно знаю из рассказа моего папы, где и как погиб только один из его братьев. К большому своему стыду, я даже не помню его имени. Мой дядя погиб при форсировании Днепра.
Неспроста командование гарантировало звание Героя тем, кто первыми ступят на противоположный крутой берег, который был с немецкой тщательностью чудовищно укреплен и потому стал неприступной крепостью. Неизмеримая бездна наших солдат погибла при форсировании на различных подручных средствах этой широченной («не каждая птица долетит до середины Днепра») водной преграды. А мой дядя к тому же не умел плавать, и потому любое ранение для него было роковым.
Если я не ошибаюсь, то река Днепр протекает где-то в районе города Киева и даже не впадает в Каспийское море, не говоря уже о том, что, как ни вглядывайся за горизонт, хребтов Западного Тянь-Шаня, у подножия которых ютится город Ташкент, не высмотришь. Вот такой расклад.
Дедушка мой по маме, Меерович Исай Рубинович, в 41-м году ему было 55 лет, в армию призван не был — он был астматиком. Не воевал и муж тети Гени, Хворощан Бениамин, тоже из-за болезни. У мамы была только одна сестра, тетя Поля, ее муж Шутов Петр Самойлович, полковой разведчик, был награжден орденом Славы и орденом Отечественной войны, еще не юбилейным. Мамину двоюродную сестру из Одессы тетю Лену от неминуемой гибели спасла одна украинская семья. А ее муж Абрам Райхман в семнадцатилетнем возрасте добровольцем ушел на фронт, откуда вернулся инвалидом первой группы. Больше близких родственников, с которыми мы общались и которых я, естественно, знал, не было. Можно ли на примере моей семьи говорить о том, что «евреи защищали Ташкент», если только мой дедушка и муж родной тети были в эвакуации? Остальные члены семьи — мой отец, дядя Яша, дядя Петя, дядя Абраша — воевали, а четверо родных дядей вообще погибли. Но, может, это так только в моей семье?
На Востряковском еврейском кладбище в Москве, где похоронена моя бабушка, по дороге к ее могиле стоит памятник семье Кривовязовых. На нем, кроме фотографий престарелых родителей, еще пять фотографий их детей в молодом возрасте и возле каждой одна надпись: «Погиб на фронте». Года — 1941–1945-й. Вот такой Ташкент.
Хочу напомнить, что в советское время даже краем уха невозможно было услышать о беспримерном мужестве обреченных на смерть евреев в Варшавском гетто или о партизанских отрядах в белорусских лесах, состоящих больше чем наполовину из евреев. Культ личности иезуита был развенчан, но его стиль и методы оставались в этом вопросе востребованы.
Уже здесь, в эмиграции, обратил внимание вот на какую закономерность. Во многих домах эмигрантов висят семейные фотографии, и среди них обязательно фотография моложавого мужчины в военной форме еще со знаками различия на петлицах. Ответ на вопрос: «Кто это?» всегда одинаков: «Отец, фотография военных лет».
После войны Судного дня в октябре 1973 года, когда Армия обороны Израиля разгромила в пух и прах превосходящие силы четырехглавого противника, латентно*** поддерживаемого советским правительством, обыватель страны Советов был шокирован мужеством и отвагой, которую проявили евреи, защищая свою историческую Родину. И их ирония по поводу «обороны евреями Ташкента» немного пошел на убыль, но вскорости эту клевету партийные идеологи заменили новым наветом — мол, евреи споили русский народ. А когда и этот пасквиль не выдержал никакой критики, придумали, что евреи продали Россию. Свято место пусто не бывает. Антисемитизм в России передается из поколения в поколение, как эстафетная палочка, и еще никто ни разу не обронил ее, несмотря на так часто сменяющиеся в последнее время полярные политические формации.

Борис МИЛЬШТЕЙН, Потсдам

_______
* Мартиролог — перечень пережитых кем-либо страданий.
** Вендетта — в переносном смысле жестокая месть.
*** Латентно — скрытно.