Благотворитель

Хотя Борис Зиновьевич воспитывался в обыкновенной советской еврейской семье (а это означало, что родители его были интернационалистами, атеистами, не знали ни национальных традиций, ни языка идиш), иудейская старина ассоциировалась у него с услышанными в детстве семейными преданиями. Его дед Рафаил был провизором и не расставался с Торой, напечатанной диковинными древнееврейскими буквами, так напоминавшими Борису жучков: казалось, когда Книга закрывается, эти жучки вылезают наружу и вот-вот расползутся в разные стороны.
От пращуров с материнской стороны хранится невероятная история о деде, враче Исааке Сагаловиче. Рассказывали, что однажды во время одесского погрома 1905 года за ним с криками «Хватай жида!» погналась свора вооруженных молодчиков. Исаак, спасаясь от громил, нырнул в знакомый трактир, сел за стол и с самым невозмутимым видом стал ждать преследователей. Когда те явились, чтобы расправиться с нехристем, он объявил, что к грязным жидам никакого отношения не имеет, а перед ними — граф Алексей Хованский собственной персоной и что негоже ему, знатной особе, сносить такие оскорбления от каких-то там «чумазых». Подозвав к себе трактирщика, он бросил: «Урезонь хоть ты их, Прошка!» — на что половой услужливо засеменил и подобострастно закивал: «Как будет угодно вашему сиятельству!» Кончилось дело тем, что погромщики перед Исааком Сагаловичем еще и извинились. Самое интересное в этой истории то, что трактирщика на самом деле звали не Прошка, а Зяма.
Родители внушали Борису, что следует почитать предков, уважать отца и мать, сострадать бедным, и сами неуклонно следовали этим заповедям (не зная при этом, что они завещаны Торой). Ни учеба, ни профессия нашего героя не были национально ориентированы, да и не могли быть таковыми в условиях СССР. Учась в Одесском университете, он постигает английский и немецкий языки и увлекается общими проблемами языкознания. Его привлекло новаторское в тогдашней филологии учение об универсальной грамматике — наборе правил и принципов, присущих каждому человеческому языку.
Горбис опубликовал четыре научные статьи. Одну из них, «Психолингвистика и порождающая лексикография», напечатали в престижном сборнике «Тетради переводчика». После окончания института Борис напряженно занимался наукой и подготовил диссертацию «Психолингвистические основы обучения иностранным языкам». Однако, несмотря на одобрение этой работы авторитетными учеными, представить ее к защите не удалось. Его не допустили даже до сдачи кандидатского минимума!
Рассказ о том, как Борис получал вызов из Израиля, достоин пера заправского юмориста. Было это в 1972 году, когда отъезжавших было еще не так много и власть имущие, да и «все честные советские граждане в едином порыве гневно осуждали изменников Родины», а на границе этих самых «предателей» обыскивали с таким тщанием, что и иголку не провезешь. Когда наш герой попросил своего приятеля организовать заветный вызов, тот предложил Борису принести обыкновенные мужские трусы. Друзья извлекли из них резинку и специальными чернилами написали на ней паспортные данные Горбиса, после чего резинка была благополучно водворена на место. В этих самых трусах должен был пройти таможенный кордон отбывавший на ПМЖ в Израиль неизвестный Борису соплеменник. Тем не менее Горбис получил возможность покинуть страну только в 1975 году.
Путь эмигранта пролегал тогда через Рим и Вену. Оказавшись за границей, Горбис сразу же согласился на лестное предложение выступить на лингвистической конференции с докладом на немецком языке. При этом он ощущал стойкий комплекс полноценности по поводу собственных знаний. И доклад читал громко, уверенно, чеканя каждое немецкое слово. Каково же было его удивление, когда после выступления к нему подошел пожилой австрияк и восторженно изрек: «На каком прекрасном идише вы говорили!» Стоит ли пояснять, что идиша Борис отродясь не знал, а немецкому языку его обучали в стране развитого антисемитизма. Этот курьезный случай стал одной из причин, по которым Горбис отказался от приглашения преподавать в Австрии.
По приезде в США наш герой занялся переводами. Это было время, когда полным ходом шла «разрядка»: в космос полетели «Союз» и «Аполлон», обнимались Брежнев с Никсоном, а в Москве начало возводиться новое здание американского посольства. Для его строительства и понадобились многочисленные циркуляры, инструкции, нормативные акты на русском языке. Для подготовки этих «тысяч тонн словесной руды» Борис создал переводческую фирму RETCO, которая готовила всю необходимую документацию. Потрудиться пришлось немало, но и оплатили работу неплохо. Наш герой обеспечил себе несколько лет безбедной жизни и смог получить американское образование.
Судьба нашла его в зале игровых автоматов в одном из университетских комплексов Калифорнии. Увидев, как Горбис ловко орудует рычагами игральной машины, присутствовавший там игрок полушутя-полусерьезно присоветовал ему: «Иди-ка ты, парень, в юриспруденцию! Из тех, кто классно играет, получаются хорошие адвокаты». Борис к этим словам прислушался — преодолел многотрудные тесты и был зачислен на юридическое отделение. И стал не просто студентом-отличником — в нем открылась особая организаторская жилка, выдававшая яркий общественный темперамент. Два года подряд его избирали президентом Общества международного права Беркли. Так что Горбису суждено было стать первым русскоязычным адвокатом в США нового призыва.
Борис начинает работать в самой крупной международной юридической фирме мира Graham & James. Впоследствии он открывает и собственный юридический офис. Одновременно он включается в правозащитную деятельность в рамках Совета в защиту советских евреев Северной Калифорнии, возглавлявшегося Региной Вальдман. Борис стал ее помощником. Переводил выступления, координировал программы, давал консультации. В актив Горбису можно записать прием в 1979 году в США Елены Боннэр, а также сопровождение Авиталь — жены томившегося тогда в советском лагере Натана Щаранского. Она исколесила тогда всю Америку, и ее слова доносил до американской аудитории именно Борис.
В 1982 году состоялся политический трибунал «Натан Щаранский против СССР», инициированный правозащитными организациями США. Интересы Щаранского на этом процессе представлял знаменитый адвокат Ален Дершовиц, а вот позицию СССР, отказавшегося от участия в трибунале, предложили озвучить Горбису. И Борис блистательно справился с этой задачей. Он первым делом заявил отвод обвинению, сказав, что все это судилище — грубый фарс и вмешательство во внутренние дела суверенного государства, граждане которого являются его собственностью. А когда председательствующий пояснил, что трибунал намерен дать лишь оценку происходящего, стал излагать логику рассуждений советских лидеров. Указав на принципиальные мотивы преследования Щаранского — альянс с диссидентами, стремящимися изменить существующий общественный строй, Горбис обнажил их идеологическую и внеправовую сущность. В итоге политика авторитарного СССР была признана аморальной и бесчеловечной, противоречащей даже советскому законодательству.
Именно в Америке Борис в полной мере ощутил собственное еврейство и обратился к иудейской традиции и своим национально-духовным корням. Он стал заметным деятелем Американского еврейского комитета и других еврейских общественных организаций. На радио KMNB Лос-Анджелеса он неизменно участвует в остродискуссионной программе «Третий угол» (вышло уже более 200 передач!).
Одержимый заботами о кооперации еврейских общин и организаций по всему миру, он особенно увлечен идеей содружества евреев Израиля и США. Рукотворным памятником этой идеи и стал созданный им музей «Америка — Израиль». Борис видит цель музея в сборе доказательств особых отношений между Америкой и Израилем. Он называет их «отношениями любви», особым языком, на котором американцы и израильтяне разговаривали друг с другом вплоть до заката XX века. Утверждая, что невозможно выстраивать будущее, не проявив понимания и уважения к прошлому, Борис по крохам собирает вещественные доказательства существования «каналов поддержки» Израиля американцами — от правительственных до частных, от системного сбора средств до цены собственной жизни. И цена эта, по мысли Горбиса, неизменна, поскольку сама человеческая жизнь — бесценна!

Борис Львовский, США