... С МУЛЬТИПЛИКАТОРОМ ЮРИЕМ НОРШТЕЙНОМ, КОТОРЫЙ НЕ ЗНАЕТ, КАК НАДО...

В тот вечер зал Еврейского культурного центра на Никитской оказался переполнен сверх меры, что, впрочем, было не удивительно: люди жаждали увидеть воочию того, кто давно назван классиком мультипликации, чьи шедевры «Ежик в тумане» и «Сказка сказок» признаны «фильмами всех времен и народов», а неоконченная «Шинель» критиками и зрителями иначе как «гениальная» просто не называется. Представляя его, художественный руководитель центра Марина Смелянская так и сказала: «Мультипликатор Юрий Норштейн — не один из лучших, он — самый лучший!» Юрий Борисович создал совсем немного работ — почти шесть. «Почти», потому что «Шинель», начатая 20 лет назад, все еще не закончена. Его фильмы — нежные и хрупкие, как память или прикосновение, всегда говорят о самом главном, самом существенном: о дружбе, любви, сострадании. Они понятны и близки и тем, кому пять, и тем, кому пятьдесят, потому что Норштейн, сумевший каким-то непостижимым образом удержать в себе призрачные образы детских ощущений, пытается поведать о них нам. Юрий Борисович — один из немногих на сегодняшний день оставшихся могикан, которые яростно отстаивают приоритетное право искусства перед законом рынка. Только искусство является для него смыслом существования и единственным поводом к общению. Все остальное — собственный внешний вид, светские условности — не имеют никакого значения. Возможно, такая философия — это закон сохранения гениальности: хочешь сберечь свой Б-жественный дар — не суетись. За тебя скажет твое искусство. И люди, которые его оценят.

Не о себе

«Я за кулисами краем уха слышал, что тут обо мне было сказано. Знаете, я — морж, зимой плаваю в проруби. А моя внучка, когда узнала, что я купаюсь, воскликнула: «Слава Б-гу, что я этого не видела!» Это я к тому, что хорошо, что я не видел, как тут обо мне говорили. Потому что... ну, это всегда очень трудно переваривается. Я лучше расскажу о тех людях, которые со мной работали, — о художнике, операторе, композиторе. А то вы меня видите, а их — нет. Моя жена Франческа Ярбусова — художник всех моих фильмов. Она старается никогда не показываться на людях, живет под Москвой на даче. Я называю эту дачу «домик дядюшки Тыквы», потому что там потолок рассчитан на рост Франчески. Ее рост метр пятьдесят, а высота потолка — 2.20. Я ей как-то сказал: «Франя, потолок-то низковат», а потом пригнулся на 20 сантиметров и говорю: «Нет, для тебя как раз». Там она живет и работает. Обо мне делали фильм из серии «Острова». Я с большим трудом уговорил Франческу в нем сняться. Из этого фильма можно узнать, какой я зверь в работе и какой я жестокий. А поскольку Франческа человек мягкий и вообще неспособна ни на какое злодейство, она говорит обо мне с присущей ей мягкостью. Мы познакомились с Франческой очень давно, еще в художественной школе, только я был на два года старше. Конечно, ей очень достается. Иногда доходит до такого, что она бросает карандаши и кричит: «Все! Больше не могу! Делай сам!» Но потом все как-то налаживается, и мы снова начинаем работать. Мы вместе уже больше лет 30 лет. У нас двое детей, внуки. К сожалению, я уже в таком возрасте, когда все чаще говоришь: «Был, был». Нет уже и моего композитора Михаила Мееровича, с которым я делал свои фильмы. Но если бы он был жив и пришел сюда, уверяю вас, зал бы просто рыдал от его шуток. Это был необычайный человек, абсолютно неординарного поведения. О Мееровиче ходили легенды. Он был очень состоятельным, потому что много работал в кино. Но при этом абсолютно лишенным какой-либо прагматичности. Однажды мой друг пришел к нему в гости на новую квартиру и видит: вся мебель, которую внесли рабочие несколько месяцев назад, так и стоит не распакованная — шкафы сдвинуты в угол, книжные полки завернуты в тряпки. На полу газета. На газете деньги. Мой друг говорит: «Миша, ты потеряешь деньги, собери их». А он в ответ: «А, брось, мне лень наклоняться. Легче новые заработать». Он не оригинальничал, он таким был — человеком, сотканным из искусства. Я в который раз слушаю вальс из мультфильма «Журавль и Цапля», который он написал, и вспоминаю, как первый раз пришел к нему в дом. Много лет спустя его дочка рассказывала: «Знаете, Юра, когда вы к нам пришли — а я тогда был помоложе и несколько... поогнистее, что ли, рыжее, — мне папа сказал: «Маша, сейчас придет настоящий рыжийсёр». Мы с Мишей очень трудно начинали, когда делали наш первый фильм «Лиса и Заяц». Потом на второй картине «Журавль и Цапля» мы уже хорошо понимали друг друга. Правда, вначале долго не получался вальс, без которого я вообще не представлял себе фильм, тот самый центральный вальс, в котором Журавль и Цапля танцуют в беседке в луче света, и их счастье кажется таким близким, таким возможным, как в чеховских пьесах. И вот однажды ночью, часа в два, звонит Меерович и говорит: «Кажется, я сочинил то, что вам надо». Я услышал, как он положил телефонную трубку, потом раздался очередной приступ кашля, затем трубка погремела, и в наступившей тишине он заиграл вальс. Я заорал: «Это то, что нужно! Только запишите, а то я вас знаю, вы забудете». Такое тоже бывало. Знаете, этакое моцартианство: «Ноты в окошко улетели? Ну, Б-г с ними, я что-нибудь новое сочиню». Я вспоминаю работу с Мееровичем с большой теплотой. Конечно, я должен рассказать и об операторе Александре Жуковском, с которым мы снимали «Ежик в тумане» и «Шинель». Его, увы, тоже уже нет в живых... Саша вообще-то снимал игровые фильмы и готовился к съемкам картины Василия Шукшина о Степане Разине, но все его проекты по разным причинам срывались, и Саша снимал документальное кино. И вот однажды во время съемок он разбился, причем разбился страшно. После этой аварии Саша вначале ослеп, потом у него отнялись ноги. Через какое-то время все восстановилось, но позвоночник ломал его до последних дней. Так он оказался в мультипликации. И мне иногда страшно, что вот таким образом свела нас судьба. Я его спрашивал: «А если бы не такие обстоятельства, ты бы стал заниматься мультипликацией?» Он мне неизменно отвечал: «Никогда». И меня когда спрашивают: «А если бы вы случайно не оказались в мультипликации, стали бы ею заниматься?», я тоже отвечаю: «Никогда». Потому что это искусство, которое пожирает все твои силы, а результат получается очень скромный. Саша был не такой, как я. Он был темпераментный, но спокойный. Вот мы ставим кадр. Что-то не так. Я начинаю кипятиться, а он говорит: «Юра, не кричи. Если бы я был беременным, я бы родил». Это была его обычная манера разговора. Чувством юмора он был заполнен до краев. «Сказку сказок» снимал другой оператор — И. Скидан-Босин. К сожалению, наши пути потом разошлись, потому что деньги человека истребляют до конца. Хотя для меня «Сказка сказок» — самый дорогой и самый личный фильм. Я всегда повторяю: «Если бы я мог написать другу в письме о том, что я хотел сделать в фильме, то ограничился бы таким письмом». Поэтому считайте, что это мое письмо всем близким мне людям. Самым трудным своим фильмом я считаю «Шинель». Я начал работать над ней почти 20 лет назад. Вы понимаете, что все это сделано практически тремя людьми: одним художником — Франческой Ярбусовой, одним оператором — Сашей Жуковским и мною как мультипликатором. Первую сцену, где Акакий Акакиевич обедает, мы снимали месяц. Наконец, я сказал Саше: «Все! Сдавай пленку в проявку! Я больше не могу!» Но когда я увидел отснятое, то пришел в ужас. А Саша, по обыкновению спокойно закурив, сказал: «Хочешь, я сейчас кому-нибудь покажу?» Кто-то из студии, кто был рядом, посмотрел, потом воскликнул: «А чего это Юрка такой невменяемый? Посмотрите, какая сцена прекрасная получилась!» Я не видел ничего, и это не было кокетством. Потому что после месяца невероятного, немыслимого напряжения получается всего 50–60 секунд. Несоотносимость количества сделанной работы и вложенного времени — это тебя убивает. Просто уничтожает. И привыкнуть к этому невозможно. Так было почти с каждой сценой. Потом проходило время, и я успокаивался. Жуковский по этому поводу всегда говорил коронную фразу: «Если Юре хорошо, значит ему очень плохо».

О себе

Я воспитывался в еврейской семье. Со своим отцом познакомиться как следует не успел. Он умер в возрасте 51 года, мне тогда было 14 лет. Теперь я уже старше его на 10 лет. Я все думаю: дал ли он мне что-то? Получил ли я от него что-то такое, что мог получить только от него и ни от кого другого? И понимаю, что да, получил. Получил самое важное: невероятное, гипертрофированное чувство собственного достоинства. Вот я думаю: «Почему я делаю «Шинель»? И понимаю: от чувства оскорбленного достоинства, от чувства несправедливости, которое пришло из детства, от детства. Его может испытывать любой ребенок, когда на него прет не рассуждающее существо. Связано ли это с моим еврейством? Может быть, это связано просто с нормальным человеческим желанием защититься, чтобы не чувствовать над собой невероятную чужую силу и ощутить ладонь на своем лице? Иногда думаешь: «А если бы у тебя было другое детство? Другие родители? Если бы родился в другом районе — стал бы ты заниматься искусством?» Чаще всего даешь ответ: «Вряд ли». Потому что есть некая тонкая граница, отделяющая тебя от того, что ты чувствуешь и видишь вокруг. Это все дает невероятную силу и ощущение более истонченное, чем если бы все было благополучно. Художник вообще не может быть благополучен, даже если он будет пребывать в достатке. Потому что у него слишком завышены требования, и такими должны всегда оставаться.

Известно, что...

...Юрий Борисович никаких институтов не заканчивал, только художественную школу. В мультипликацию попал случайно. Однажды увидел объявление, что студии «Союзмультфильм» требуются художники-аниматоры. Прошел по конкурсу. Как художник создал более пятидесяти работ. В том числе такие, как «Варежка», «38 попугаев», «Каникулы Бонифация», «Левша», «Крокодил Гена и Чебурашка» и другие. Режиссером стал после того, как прочел шеститомник C. Эйзенштейна. ... В одном из японских журналов была помещена карикатура на Ю. Норштейна: голый мэтр купается в проруби, а причинное место у него прикрыто варежкой... ...В век высоких технологий Юрий Борисович по-прежнему использует только ручную работу. Туман, из которого появляются ежик и другие персонажи мультфильма «Ежик в тумане», делался при помощи листа кальки, который приподнимался пинцетом. Для мультфильма «Шинель» им и Франческой Ярбусовой изготовлены тысячи деталей — губы, нос, рот Акакия Акакиевича. Они лежат в специальных ящиках. Рабочий инструмент мультипликатора — пинцет, которым он складывает детали лица, фигуры, потом снимает отдельно каждый поворот головы и каждое движение губ, а после это все соединяется. Адский, немыслимый труд! Однажды в 1985 году его студию посетил японский режиссер Кавамото, который, увидев длиннющий стол, заполненный «частями тела» персонажей «Шинели», воскликнул: «Да ведь это же... голова заболит!» На что оператор Жуковский ответил: «Она у нас уже не один год болит...» По рассказам Юрия Борисовича, на поиски единственно верного образа уходят иногда месяцы, а нервное напряжение в процессе работы достигает такой силы, что неожиданно возникшие верные черты героя появляются как бы сами собой, из каких-то глубин сознания. Это таинство искусства, по признанию самого Норштейна, напоминает ему старый анекдот о двух психах. Один из них что-то пишет, другой спрашивает: «Что ты пишешь?» — «Письмо». — «А кому?» — «Сам себе». — «А что ты написал?» — «Не знаю, я еще письмо не получил...» ...Как-то на занятиях Высших курсов сценаристов и режиссеров Юрий Борисович дал задание своим студентам. Но его выполнение не нравилось мастеру, и он все время говорил: «Нет, не так», «Это у вас неправильно», «Это плохо». Наконец, студенты не выдержали и спрашивают: «Юрий Борисович, а как надо?» На что Норштейн вздохнул и сказал: «Если бы я сам знал...»