НАДЕЖДА КОЖЕВНИКОВА: «История с романом Василия Гроссмана окончилась для отца инфарктом»

Дочь известного советского писателя Вадима Кожевникова живет в американском штате Колорадо. С Надеждой Кожевниковой встретился корреспондент журнала «Алеф». — Надежда Вадимовна, в этом году исполняется 20 лет со дня смерти вашего отца, известного писателя Вадима Кожевникова. Где он похоронен? — Похоронен папа в Переделкине, где за восемь лет до этого была похоронена мама. Когда он умер, то согласно разнарядке (Герой Соцтруда, главный редактор «толстого» журнала) отцу полагалось Новодевичье кладбище, и мне пришлось предпринять некоторые усилия, чтобы от этого «почетного» кладбища отказаться. Главным аргументом было, конечно, то, что отец хотел быть похороненным рядом со своей женой на простом сельском кладбище в Переделкине. — Вы пошли по стопам отца. Как вы поступили в Литературный институт? — В год моего поступления в Литинститут (1968-й) в журнале «Москва» вышел цикл моих новелл о музыке. Благодаря ему я прошла творческий конкурс, сдала экзамены и поступила на первый курс. Особо ярких воспоминаний о преподавателях у меня не осталось. Зато после окончания института мне довелось встретиться с замечательными писателями. Как-то я попала на совещание молодых писателей, и семинары там вел Юрий Валентинович Трифонов. А другим семинаром руководил Юрий Маркович Нагибин. Из всех советских писателей я больше всего восхищаюсь Трифоновым. — Как вы оказались в Америке? — Сначала мы уехали в Швейцарию. Мой муж Андрей по образованию медик, в Международном Красном Кресте в Женеве занимался «горячими точками», катастрофами, эпидемиями, социальными потрясениями в странах «третьего мира». От отца наш отъезд в Швейцарию мы скрывали до последнего момента. Эта новость вызвала у него гнев. Мы пригласили его, как сейчас помню, в ресторан «Пекин» и там его «обрадовали». А уже в Женеве мы получили грин-кард, точнее, получил Андрей как «выдающаяся личность». Сейчас он работает в департаменте здравоохранения штата Колорадо, занимается борьбой с биотерроризмом. — Как вы относитесь к роману Вадима Кожевникова «Щит и меч»? — Что касается моих вкусов, то роман мне не интересен. Думаю, и отцу этот роман не нравился. Успех романа, превзошедший все, что он написал раньше, его скорее огорчил, о чем он сам говорил. И отец, и я больше ценим его военные рассказы. В них он настоящий писатель, а не политик, которым стал поневоле. Да и как иначе — смешно и наивно думать, что в те годы главный редактор известного журнала мог принадлежать самому себе. Хотя, с другой стороны, сериал по роману «Щит и меч» вполне достойный, но в орбиту моих интересов такое кино не входит. Видеокассеты этого фильма стоят у меня на полке, но на первой же серии мой интерес к фильму иссяк. Правда, этот сериал определил будущее двух талантливых актеров: Станислава Любшина и Олега Янковского, которого Владимир Басов нашел в российской глубинке. Там и Алла Демидова замечательно играет, и сам Басов. — «Сын за отца не отвечает». А дочь? — Отец не делал явных подлостей, за исключением сомнительной истории с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Отец все-таки сильно отличался от Кочетова и Софронова, особенно в отношении «пятого пункта». Он был из семьи интеллигентов, политических ссыльных (мой дед знал 14 иностранных языков), там и намека на антисемитизм не было. Я не помню, чтобы и в нашей семье обсуждали что-либо подобное, это было за гранью порядочности. — Вадим Кожевников, кажется, в 1956 году опубликовал в возглавляемом им журнале «Знамя» стихи из романа «Доктор Живаго». Не могли бы вы рассказать историю этой, я бы сказал, весьма смелой публикации? — В основе этой публикации лежит романтическая история. Папа в начале 30-х годов учился вместе с Люсей Ивинской на редакторском факультете МГУ. Люся — домашнее имя Ольги Всеволодовны. У них с папой был роман, я думаю, это был первый роман в ее жизни. В папином секретере в доме писателей в Лаврушинском переулке после его смерти я обнаружила массу писем, в том числе письма Люси, причем очень жалостливые. Очевидно, девушка страдала, а жестокий парень особого внимания на нее не обращал. Вот эта юношеская любовь, видимо, и дала Ивинской право прийти в журнал «Знамя» и предложить роман «Доктор Живаго» со встроенными в него стихами. Папа пытался опубликовать роман, но между ним и Пастернаком состоялся разговор. Папа пересказал мне потом слова Бориса Леонидовича: «Спасибо, что вы не учите меня писать, а только предлагаете сокращения и объясняете, почему они необходимы». С тем писатель и редактор и разошлись, но «Стихи из романа» отец все же опубликовал, за что имел неприятности по партийной линии. — С журналом «Знамя» и с именем его главного редактора связан еще один выдающийся роман советской литературы — «Жизнь и судьба», о котором вы упомянули. При жизни автора роман так и не был опубликован... — По реалиям того времени романы такого масштаба курировал ЦК, персонально — Поликарпов. Хотя он достаточно дружественно относился к Кожевникову, но решающим было слово не главного редактора, а Поликарпова. Твардовский, такая, казалось бы, самостоятельная фигура, пишет в своих дневниках, что больше времени проводил в кабинетах на Старой площади, чем в своем собственном в «Новом мире». Что еще я могу сказать в этой связи? История с романом Гроссмана, отказом в его публикации дорого обошлась отцу, конкретно — окончилась его инфарктом. (Василию Гроссману она обошлась куда дороже — смертью от скоротечного рака. — Ред.) Папина двойственность была изначальной, вошедшей в кровь. Например, у нас был сборник старых рассказов Гроссмана, который папа настоятельно советовал мне прочесть, потому что, по его словам, «это писатель высокого класса». — Вам нравится Америка? Каковы самые большие достоинства этой страны? — Достоинство этой страны в ее широте, не географической, хотя и в ней тоже. В широте душевной, если можно так говорить о стране. Здесь есть колоссальный выбор всего, чем ты хочешь себя питать. И что еще важно: в Америку съехалось так много наших замечательных соотечественников, что сердце радуется. Почему мы лепимся друг к другу? Наша доверительность, наша взаимная любовь перенеслись сюда, в Америку. Мы здесь и читаем больше, и искусством больше интересуемся... — Что вы сейчас читаете, Надя, и что у вас на рабочем столе? — Читаю, с карандашом в руке, итоговую книгу Даниила Семеновича Данина «Бремя стыда». Это книга о Пастернаке, о людях того поколения, она мне очень интересна. И перечитываю записные книжки Вяземского. Ощущение такое, что написаны они нашим современником. Очень советую и вам, и вашим читателям. А пишу я сейчас повесть в маленьких новеллах, называться она скорее всего будет «Этаж в империи». Это — свободное повествование об окружающих людях, о себе, о жизни в эпоху застоя на 16-м этаже блочного дома в Сокольниках.

---

ПОДРОБНОСТИ Вадим Михайлович Кожевников Писатель, Герой Социалистического Труда (1974). Родился 9 (22) апреля 1909 году в Нарыме Томской губернии в семье врача — политического ссыльного. В 1933-м окончил литературно-этнологический факультет МГУ, работал журналистом. Во время Великой Отечественной войны — корреспондент газеты «Правда». С 1949 года — главный редактор журнала «Знамя». Печатался с середины 1920-х годов. Удостоен Государственной премии СССР и др. Фильм «Щит и меч» (сценарий В. Кожевникова, режиссер В. Басов) в 1968 году стал лидером проката. Вадим Кожевников — один из организаторов «литературного процесса»: в 1960 году редколлегия журнала «Знамя» передала роман В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба» в ЦК КПСС, заподозрив автора в идеологических ошибках.