УРОК НА ВСЮ ЖИЗНЬ

Мы активно отдыхали на перемене: за пятнадцать минут успели подраться и прилепить на спину какому-то шестикласснику листок бумаги с надписью: «У кого нет коня, тот садитесь на меня». И уже почти его догнали, чтобы выполнить эту слезную просьбу, как совсем некстати зазвенел звонок. Ворвались в класс, развязали бант на косе у отличницы Верки и расселись по партам, чтоб отдохнуть до следующей перемены. Было это... аж страшно вспомнить, больше сорока лет назад. Тогда в школу ходили в валенках и фуфайках, перешитых из взрослых, но обязательно в форме. В мышиного цвета гимнастерках и брюках, подпоясанных ремнем, на бляхе которого красовалась буква «Ш» в обрамлении дубовых листьев. Ну, «Ш» — это, разумеется, шпана, а листья очень точно определяли наш уровень интеллекта и степень знаний. Дуб, он и есть дуб. Зато девочки обязаны были носить темного цвета платьица и черный, по будням, фартук. И никакой другой формы не признавалось. А кто нарушил форму одежды — из класса вон. Что хоть как-то украшало наши наряды — это пионерские галстуки. Девочки гладили галстуки каждый день, а у некоторых они были даже из крепдешина. Пацаны носили галстуки попроще и гладили их только руками, когда надевали и завязывали. Так что они всегда были скручены в трубочку, а после перемен еще и развернуты набок, а то и вовсе перевернуты концами назад. Не успели мы отдышаться, как в класс вошли завуч и какая-то новая училка. Мы дружно вскочили и грохнули откидными крышками парт. Это можно делать и тихо, но с грохотом интереснее. Да и как это — утерпеть и не грохнуть! — Вот ваш новый преподаватель литературы. Зовут ее Лина Владимировна. Знакомьтесь и приступайте к занятиям. Да, еще она будет у вас классным руководителем. Новенькая училка была невысокого роста, темноволосая молодая женщина. Такая красивая, что мы даже затаили дыхание. И одета она была не так, как все. Во-первых, не в валенках, а в ботиночках. И платье было хоть и строгого покроя, но какое-то нарядное. Да и начала она урок не с обычной переклички, а рассказала, откуда приехала, какая у нее семья и какие шалунишки у нее девочки Вера и Дина. Все это было настолько необычно, что мы забыли про все и урок просидели тихо. Такого у нас давно не было. Обычно кто-нибудь что-то отмочит. Или залает и замяукает, или кого ручкой ткнет. Могли и кнопку вверх острием на парту подложить. Хохоту потом на пол-урока. Мы все слабости учителей знали наизусть. Знали, кто не выносит скрип железа по стеклу, кто впадает в истерику от дохлой мыши. А наш географ Яков Иванович любил сидя раскачиваться на задних ножках стула. Вот мы специально и раскачали стул, и когда Яша стал качаться, стул развалился. И кудрявый Яша грохнулся на пол. Хохма! За это первый захохотавший пацан получил указкой по башке. Г-споди! Сколько этих указок мы делали на уроках труда! По десятку в неделю. Это тоже был способ сорвать урок истории или географии. То в форточку выкинем, то сломаем и сложим так, чтобы она в руках учителя развалилась, а то вышедший из себя Яшка у кого-нибудь на голове ее переломит. Все было. И за это нас то по одному, а то группой водили к директору, добрейшему Константину Петровичу. Он, конечно, поругает, попугает педсоветом или родителями, вот и все. Поэтому мы никого и ничего не боялись. Осипенко всегда славилась своей шпаной, а мы и были осипенские. На следующий день в школе нас ждал сюрприз. Оказывается, наша новая классная — еврейка. Вообще-то нам все равно было, кто она. Русская, еврейка или татарка. Просто появилась возможность отчудить, и мы стали обдумывать, как это сделать. Кто-то еще думал, а кто уже и сделал. И когда училка вошла в класс, на доске красовалась надпись: «Бей жидов, спасай Россию!» Мы замерли. Сейчас побежит к директору, а мы доску вытрем. Но Лина даже слова не сказала, хотя надпись, конечно, видела. Ведет урок, как ни в чем не бывало. Мы тогда Пушкина проходили. Ну, помните: «Мороз и солнце, день чудесный». Там еще такие слова были: «Навстречу утренней Авроры». Мы-то думали, это про крейсер Пушкин написал. Оказалось, нет. И тут-то мы услышали и про ту самую красавицу, и про звезду, что раньше всех на небе зажигается, и про богиню Аврору. Сидим, не шелохнемся. Так она и ушла из класса, а про надпись — ни гу-гу. Ну ладно, это сорвалось — еще что-нибудь придумаем. Это мы враз! Забили иголку в стул и ждем. Тут-то уж должно сработать! Зашла она и села. Мы замерли. Но то ли она села с краю, то ли кто из девчонок наябедничал, короче, опять ничего не получилось. Вот же вредина! Ну, погоди! У нас терпенья хватит, мы еще чего-нибудь придумаем. И придумали. Перед уроком посадили на шкаф самого маленького Вовку Полянина. Начался урок, а Вовка со шкафа рожи нам корчит. Мы, конечно, «хи-хи» до «ха-ха». Лина посмотрела и говорит: — Молодец! Это ты хорошо придумал. Тебе сверху все видно, ну и сиди там. И давай рассказывать про Пушкина. Как он влюбился в Гончарову, какие письма писал, да как они поженились. Это нам-то! Нам, осипенской шпане, да про любовь? Сидим мы, не шелохнемся, а Вовка в третий раз просит, чтоб его со шкафа сняли. Уже в конце урока Лина Владимировна тихо так спрашивает: — Ребята, может, я чего не так делаю? Так вы скажите прямо. Не знаю, кому как, а мне стыдно стало. Правда. И чего мы к ней привязались? А на перемене самый сильный из пацанов Вовка Рогожкин так и сказал: — Слышь, пацаны! Кто Лине подлянку сделает — прибью! Сколько нового мы услышали от нашей классной! Такого ни в одном учебнике сроду нет. И чего мы только не придумывали с ней! А какие инсценировки делали! Помню, по Чехову поставили «Хирургию» и «Сельские эскулапы». Мы даже с ними на городской смотр попали. Да! Там я дьячка Вонмигласова играл, ну, которому зуб вырывали, а Вовка Рогожкин — фельдшера. Ловко у нас получалось. Мы даже для усиления эффекта вырывания придумали фокус. Я брал в рот косточку от урюка, а Вовка большими ржавыми плоскогубцами лез мне в рот и там эту косточку давил. Хруст от косточки был слышен в зале, а потом Вовка белое зернышко вынимал и бросал на пол. Зрители ахали. Только на городском смотре Вовка, от волнения, что ли, прихватил вместе с косточкой мой язык, ну, и даванул. Представляете! Нас со смотра сняли, потому что я исказил великого классика словами: «Что ты делаешь, падла!» Хорошо, что язык только краешком попал, а то бы я мог и более грубо классика исказить. А какие экскурсии организовывала нам наша Лина Владимировна! Мы побывали и на спичечной фабрике, и на ТЭЦ. Как-то увезла она нас в Алтайскую и показала, как делают железобетонные изделия. Там ее муж работал. И ведь это все в неурочное время, а у нее своих двое ребятишек. Не знаю, кто как, а я был тайно в нее влюблен. Честное слово! Тайком провожал ее вечером из школы до железной дороги. Перебегу по параллельной улице квартал и смотрю, чтоб ее никто не обидел. А еще до сих пор помню наизусть целую главу из «Евгения Онегина». Как-то зашел разговор и про евреев. И мы тогда узнали, каких великих людей дала миру эта нация! И что своей родной земли до войны у них не было. — Запомните, ребята! Нет хороших и плохих наций. Есть хорошие и плохие люди. И нет разницы ни по национальности, ни по цвету кожи. И вообще хороших людей в стократ больше. Вот вырастете и поймете. Сейчас я понимаю, что и уроками, и просто разговорами или даже самодеятельными постановками она воспитывала нас гражданами страны. Она как бы задавала нам уроки на дом, чтобы мы помнили их всю жизнь. Но и тогда мы уже понимали главное. И когда наша Лина вдруг заболела, мы, не сговариваясь, пришли к ней домой. Мы, больше десятка парней и девчат, побросав в угол одежку, места на вешалке нам не хватило, пили чай с вареньем и взахлеб рассказывали школьные новости. И потом, когда получили аттестаты и разлетелись по всем краям, не было у нас большей радости, чем, приехав на каникулы, прийти к нашей Лине. Мы ей даже доверяли сердечные тайны! А как же, она ведь наша классная! Правду говорят, что истинную цену узнаешь тогда, когда потеряешь. Так случилось, что моя последняя встреча с любимой учительницей состоялась накануне ее смерти. Она уже не вставала с постели, но, услышав мой голос, попросила дочь пропустить меня к ней. Ей было невыносимо тяжело, но она отпустила меня только тогда, когда я рассказал ей все, что знал про ребят. А когда приехал из дальней поездки, Лину Владимировну уже похоронили. Время неумолимо уходит, как песок сквозь пальцы. И выпускники того десятого класса уже постарели и стали старше своей любимой учительницы. Мы стали не только седыми и лысыми. Мы стали мудрыми. И частицу этой мудрости внесла в нас учитель словесности Лина Владимировна Гицевич. Человек, проживая отпущенные ему Б-гом сроки, оставляет за собой след. И след этот называется ПАМЯТЬ. Все, что ты сделал в этой жизни, остается памятью поколений, которые идут следом. Вот и у нас осталась светлая память о прекрасном человеке, настоящем педагоге. Есть у меня одна боль. Она не дает мне покоя, потому что не смог я сказать последнее «прости» моей любимой учительнице, не смог проводить ее в последний путь. Но я найду ее могилу. Найду, поклонюсь и скажу: «Лина Владимировна! Спросите меня! Я выучил ваш урок!»