«Трудности немецкого перевода»

«Дойчланд, дойчланд юбер аллес...» Необходимо было попасть в три категории граждан. Ты — немец. Тут без вопросов. Ты — еврей. С натяжкой, но тоже понятно. Перед евреями надо извиняться. Ты — лицо, которое преследуется на родине. Тогда можешь не быть ни евреем, ни немцем, но доказать преследования — обязан. И доказательства должны быть такими, чтобы комар носа не подточил. Чтобы ни один арийский тип с нордическим характером не мог ни в чем усомниться. По лагерю то и дело пролетали версии и слухи, под кого из униженных и оскорбленных лучше «косить». Баптисты! Иеговисты! Сексуальные меньшинства! Учите текст!
По такому случаю в один из лагерей беженцев привезли русскую переводчицу (практически все «немцы» — неофиты были, что называется, нихт ферштейн). Вызванный на допрос оказался немолодым кавказцем из какого-то совсем уж горного аула. С ним — тихая, молчаливая жена, вся в черном, и куча деток — мал мала меньше.
Полицейский без всякого выражения на лице задает постным голосом обязательный вопрос:
– Почему ваша семья решила перебраться в Германию?
Кавказский человек заученно отвечает:
– Прэслэдуют!
– Причина? — продолжает свое дело полиция.
Дядька напрягается, как бы что-то вспоминая. Усиленно шевелит мохнатыми бровями и по-кавказски гордо выдает:
– Мы ...эта...как его ...гомосексисты!
Переводчица честно переводит, давясь от смеха.
Полицейский прекращает свою писанину и первый раз с интересом поднимает глаза на присутствующих. Обведя глазами все семейство, он четко, как и положено по уставу, уточняет:
– А дети?
Кавказец, довольный и радостный от того, что все так хорошо пошло, подтверждает:
– Канэшна, дорогой, дэти тоже!
Охреневший полицейский в изумлении молвит:
– Вас хабэн зи гезагт?! Что Вы сказали?? Вы уверены?
– Вах,- обижается будущий дойчланд-гражданин, — как так — не уверен, сто процент — уверен! Им от нас все по гэнам пэрэшло!
Переводчица уже подыхает, но работает. А что делать-то?
Полицейский после такого пояснения закашливается и роняет на пол ручку. Кавказский человек чует, как будто что-то неладное, и по-тихому шепчет переводчице:
– Дэвушка, дочка, скажи ему, чтобы лучше поверил: нэ все детки, толка два. Трэтий — малэнький совсем, еще нэ научился. Переводчица начинает рыдать в голос. Тем не менее, между всхлипами, кое-как переводит. После чего немецкий мент тоже едва сдерживает спазмы. Но писать надо. Протокол есть протокол. И он по-военному, как того требует устав, пишет: «Младший еще не научился».
Горец видит какое-то странное всеобщее возбуждение и понимая, что это последний шанс, который никак нельзя упускать, обращается к переводчице:
- Дочка, слишиш, эсли я что нэ так говорю, ты скажи за меня. Ты знаишь, как надо. Я все падпишу, мамой клянусь. В долгу нэ останусь — дэньги ест, все ест. В лагере говорили: иди, скажи, что ты этот...гомосэксуальщик или как его там, тогда оставят. А я нэ знаю, што это ваабще такой?
Но переводчица переводить уже не может. У нее истерика. И тогда будущий немецкий бюргер сам вступается за свои гражданские права.
– А што, дарагой, э? Зачем нэ вериш? — пламенно обращается он к иммиграционной службе. — И я — гомосексист, и жена моя ... Мой атец гомосексист, мой дед тоже был гомосексист! Ми все потомственные гомосексисты...
Чем закончилось дело — история умалчивает. Не исключено, что семейство осталось в Германии — пускать корни на святой земле немецких «предков».

Александр Бовин, журналист-международник, дипломат
Подготовила Евгения Соколова