Анатолий Кочанов. Поэтический разговор

О родословной
– В конце XIX века мой дед покинул Любавичи, там его семья погибла от чумы. Он переехал в Мстиславль, что в десяти километрах от Любавичей, и женился на моей бабушке Саре Залмановой. Она была значительно младше его, лет на 25. Сохранилась запись о дне рождения моего отца. «3-го дня 1903 года в Мстиславской губернии в местечке Монастырщина у Мовша (Моисея) Беркова Коченова и жены Сары Залмановой родился сын Авшей». Фамилия деда была записана как Коченов, т.е. Кочен — Коэн. Бабушка Сара Залманова была из хасидов. Словом, мой отец родился в семье талмудистов-хасидов. Дед был лидером еврейской общины, и ходили слухи, что общине принадлежала старинная золотая цепь. В 1933 году деда вызвали в НКВД, у него требовали отдать им эту цепь, его сильно избили. И дед не пережил этого издевательства…

Детские годы
– Мой папа был инженером, и я был обречен стать технарем. Я родился на Арбате в пушкинском доме. Нашим соседом был Юрий Борисович Шмаров — выпускник юнкерского училища. За свое прошлое он отсидел в лагере 25 лет и вернулся в Москву только в
1957-м. В детстве я частенько бывал в гостях у его мамы, видел в их доме замечательные картины. Эта красота поражала меня. Кроме того, в нашем доме жила знаменитая переводчица Рита Райт-Ковалева. Она работала с Маршаком, переводила вместе с ним Бернса. Когда я носился по лестнице, она мне говорила: «Толя, ты мне мешаешь, я разговариваю с Самуилом Яковлевичем!» При этот Рита мне постоянно дарила книжки Маршака… Наверное, все это вместе привело к тому, что у меня возникла тяга к литературе, искусству. С детства я писал стишки и посвящал их не девочкам, а, к примеру, искусственному спутнику Земли. По-настоящему на меня, как говорят, наехало, когда после окончания института я служил в армии. Я окончил вуз, который сейчас называется «Государственная академия информатики и приборостроения». Серьезный институт, который готовил специалистов для строительства космических кораблей. В армии, где меняется образ жизни и ты оторван от привычного окружения, вдруг начинаешь писать стихи. Я написал целый альбом. Одно стихотворение называлось «Не дай Б-г, я вернусь на гражданку, не дай Б-г, на гражданке женюсь…»

О еврейском самосознании
- Не могу сказать, что у меня на лбу было написано: «Я – еврей». На самом деле у меня нет выраженных семитских черт. Но, невзирая на это, я не только не скрывал, а отстаивал свою национальную принадлежность. Когда я в первый раз пришел на работу, в моей карточке комсомольского учета по ошибке было написано «русский», то, узнав об этом, я потребовал, чтобы исправили на «еврей». По праздникам ходил в синагогу на Архипова, на Песах бабушка сама пекла мацу. Кроме того, я старался читать все, что у нас издавалось по истории еврейского народа. Но коренной поворот в моем самосознании произошел в конце 1990-х годов. Когда женился мой старший сын, они захотела сделать хупу. Мы познакомились с раввином синагоги на Бронной Исаком Коганом, и он нам помог организовать свадьбу по законам еврейской традиции. С этих пор многое изменилось в моем образе жизни. Я стараюсь делать то, что могу: не ем свинину, изучаю Тору, помогаю общине… Приходя в синагогу, я чувствую себя среди родных и близких мне людей.

Проза жизни и минуты вдохновения
– Пока мои бывшие однокурсники строили космические корабли, я занимался лифтами. Ребята посмеивались надо мной, но оказалось, что лифты, могут быть интереснее космических ракет. Для жизни они намного нужнее. Далее пошла работа, дети и сложная жизнь. А в зрелом возрасте мне снова захотелось писать стихи. У меня есть хороший знакомый — Биньямин Шалумов (см. «Алеф» № 956. «Как ученый-химик живописцем стал». – Л.Т.) Он доктор технических наук, профессор, был руководителем крупного института. Потом эмигрировала в США и в 60 лет вдруг стал писать картины. Сначала с тоски, а потом, к 70 годам стал членом Союза художников России. И я стал задумываться о своих способностях, о которых на время забыл. Не все же время думать о бизнесе, технике и т.п. И решил попробовать снова писать стихи. Сначала я писал маленькие эпиграммы, а потом стал искать свой стиль. Посмотрел в Интернете — надо же знать, какие существуют правила. Наконец, выбрал стиль поэтического разговора. Стихи рождаются сами, но для этого нужен импульс. Например, одно из последних стихотворений «Хайфа в огне» появилось после ужасной трагедии – массовой гибели людей во время пожара в Хайфе.
Да, у меня серьезная, порой очень нервная работа. В начале карьеры, несмотря на «пятый пункт», я довольно быстро рос по служебной линии. И привык к тому, что человек должен переключаться. Если бы я в течение многих лет думал только о работе, то, наверное, сошел бы с ума. Умение держать себя в руках очень помогает. Причем, если я слышу какую-то фразу, которая меня заинтересовала, не могу остановиться — обязательно должен ее записать. А потом искать ее продолжения. Например, я не написал стихотворение, когда был в Израиле как раз во время тех самых трагических событий. Но немного позже, на празднике Хануки, который организовал Евроазиатский еврейский конгресс, я услышал со сцены слова: «огонь на экране». И родилось стихотворение. Так что я считаю: человек не должен жить только одним делом, нужен еще какой-то интерес, надо видеть жизнь во всех красках и наслаждаться ею…

Беседовала Лариса ТОКАРЬ, Россия

Москва. Ледовая буря

Три дня просидели,
Три дня простояли.
Три дня изучали все дыры полов.
Три дня аэропорты закрыли вокзалы,
Три дня самолеты стояли с боков.
Три дня мир накрыла ледовая буря,
Три дня провода были словно стекло.
Три дня мрак настал
в человеческом стане,
Три дня было страшно и очень темно.
Три дня показались для многих годами,
Три дня — словно вестник
грядущей беды.
Три дня — это будущее в тумане,
Три дня, как пророчество
книги судьбы.

Хайфа в огне

Огонь на экране, и в душах людей.
Пылают реликты в районе Кармель.
Семь лет без воды, засохла земля,
Лишь искры летят в сухие поля.

Сгоревший автобус слетел под откос
И сорок ребят на небо унёс.
Погибшие судьбы,
разрушенный край…
Горел двое суток построенный рай.

Но небо разверзлось, из люков вода
Упала на землю, как манна тогда.
Пройдёт сорок лет, и на месте огня
Опять зацветёт
бурным цветом земля.


Смог

Опять за окном опустился туман.
Но это другое, это дурман.
Он проникает в души людей,
И заставляет быть их грустней,
Думать о бренности жизни своей.
Как изменяет природа людей:
Было прекрасно, солнце и свет,
Мгла изменила душу в момент.
Бродят по улицам тени людей,
Маски сквозь смрад взамен фонарей.
Кто распорядился нашей судьбой,
Что сотворил человек над собой?


Москва, конец июня 2010

Что делать, в Москве наступила жара,
По Цельсию тридцать, и это с утра.
Пылает асфальт, словно угли в печи,
В метро духота, даже ближе к ночи.
В аптеках скупают валокордин,
Принять двадцать капель — вот выход один.
Забиты дороги, на выезд пути
Машины стремятся быстрее уйти.
Подальше от центра и от домов,
К местам, где лагерь будет готов,
Там будет прохлада и тишина
И выпить можно немного вина,
Чтобы потом возвратиться опять
В город, где улицы буфдут пылать.


Вундеркинды

Мы в вундеркинды не пойдём
И наших внуков не потащим.
Так все пойдём другим путём,
И в этом видим наше счастье.

А математик Перельман
Нам никогда не будет братом.
Ну а теория Ферма
Не будет близкой и понятной.

Зато мы сядем за столом
И выпьем водочки холодной,
Поговорим о том о сём,
Ну, о любви нашей походной.

Пусть вундеркинды там живут,
Где никогда мы жить не будем,
И счастье тоже обретут,
Ведь вундеркинды тоже люди.


Умер поэт

Умер Андрей Вознесенский,
Ушел поэт Возрождения.
Лидер шестидесятников,
Кумир их поколения.

Толпы людей на Таганке
Встречают солдаты с винтовками.
Два корабля, словно танки,
Взяли сцену Ленкомовки.

Время не повторится,
Этого больше не будет.
Только стихов граниты
Стелой стоять будут.
01.06.2010 г.

Чужие дети

Вчера на вечере друзей услышал женщин разговор,
Там говорили про детей, и вышел между ними спор.
Одна несчастная вдова осталась с внуком на руках,
И на вопрос, как вышло так, сказала грустные слова:
«Судьба решила всё сама, и дочку поманил Париж,
Сыночка маме отдала и упорхнула с “мон ами”».
Так что же сына не взяла, спросили женщины её.
Вдова вздохнула, как ответить?
Глаза потупила — и всё:
Кому нужны чужие дети.


Мессинг

Годы прошли под завесою тьмы.
В памяти лишь эпизоды видны.
Вижу я сцену в клубе большом
И человека в свете густом.
Он невысок, и немолод, и сед,
Только вокруг его искрится свет.
Люди с волнением ждут от него
Жизни загадки, что суждено.
Странная личность на сцене стоит,
Кто, может, Б-г за него говорит.
Судьбы планеты, судьбы людей
Он предсказать готов, стоя на ней.
Только одно он не может никак:
Смерть повернуть, изменить жизни шаг.
Скорбь на лице отпечатком лежит,
Нет, он не может судьбы вершить.