Пока жив язык — живет его народ

Фильм получился глубоко личный. Проникнутый ностальгической нотой по утраченному языку, по людям, на нем говорившим, по целой культуре, потерянной вместе с языком, он оставляет, тем не менее, чувство надежды, что путешествие «в обратно» совершено не зря. На протяжении всего фильма в кадре и за кадром звучат стихи и песни Городницкого в авторском исполнении. Они тонко вплетаются в общую ткань фильма, превращая историю в очень личный исповедальный дневник поэта. И нередко ловишь себя на мысли, что рассказанное имеет прямое отношение к тебе, к твоим предкам, к твоим утерянным корням. Ведь известно: если хочешь поведать о целом мире — расскажи о себе.
Но что подвигло известного поэта и барда, профессора, ученого с мировым именем, знаменитого питерца, вдруг обратиться к этой, казалось бы, далекой от него темы? Что заставило его мотаться по городам и селам Белоруссии в поисках «мертвых душ»?
Как всегда, мотивы глубоко личные. Из авторского текста мы узнаем, что его бабушка и дедушка родом из Белоруссии, а точнее, из Могилева. Все они расстреляны немцами в сентябре 1941 года и лежат вместе с сотнями своих сородичей в расстрельной яме за городом. Но родина предков — только первый пункт путешествия. Потом были Витебск и Бобруйск, Воложин и Смиловичи, Шклов и Минск. До войны Белоруссия была самым «еврейским» местом огромной страны. А идиш звучал на улицах так же свободно, как русский и белорусский. Сегодня в Смиловичах осталось всего четыре еврея, которые, чтобы увидеться со «своими», идут на кладбище. Редка еврейская речь и в Бобруйске, некогда оживленном еврейском городе.
Что уцелело от прошлой жизни? Кто помнит о ней? Конечно же, старики. В картине они такие разные и такие колоритные. В тех же Смиловичах замечательная белорусская старуха, скрестив руки на груди, уморительно вспоминает, как работала когда-то в еврейских семьях и как хорошо знала идиш. А для наглядности скороговоркой «выдала» молитву — ту самую, «Барух ата, адонай», без которой не может быть настоящего еврея. Другая пожилая женщина, стоя у памятной плиты в знаменитой минской «Яме», в которой лежат сотни расстрелянных фашистами евреев, плачет и причитает на идише, вспоминая свою убитую сестру и ее маленького ребенка. Наверняка не каждый день ей приходится говорить на этом языке, но вместе с памятью о прошлом всплывают и родные слова.
До спазма в горле пробирает момент, когда сын православного священника из Шклова Наливаев поет кадиш на еврейском кладбище. Идиш он знает с детства. И пение его воспринимается не только как молитва по шкловским жертвам, но и как поминовение обо всех уничтоженных евреях, которые унесли с собой древний язык.
А еще была трогательнейшая пара Шифриных из Могилева. Старик спел еврейскую песню, а потом взял за руку свою пожилую спутницу жизни и крепко сжал ее, словно стараясь с памятью об ушедшей культуре удержать свое прошлое.
Это прошлое напоминает о себе постоянно. Вот колодец в Смиловичах. Когда-то к нему ходили отец и сын Пересы. Сын Шимон потом стал президентом Израиля. Он и не подозревает, наверное, что, сколько бы с тех пор воды ни утекло, в родном местечке колодец по-прежнему полон. А вот дерево в Бобруйске. Его посадил отец Ромы Ратнера. Рома вырос и переехал в Израиль, где стал тем, кем мечтал стать всю жизнь, — солдатом. Дерево в Бобруйске прочными корнями вросло в землю, удерживая связь между теми, кто остался, и теми, кто покинул бывшую родину. Вообще, связь между прошедшим и настоящим в фильме показана чрезвычайно тонко. Прошлое вплетается в кадры сегодняшнего дня хроникой местечек, старых еврейских городов, лиц и картин знаменитых художников. И кажется, что сгинувшее и пропавшее живет в настоящем, никуда не исчезая, а просто на время пропадая из виду.
Но те, кто живет в Белоруссии, не только ностальгируют о потерянном языке. Еще одна поразительная находка авторов фильма — четыре минских реставратора, изучающих еврейский язык. Причем начавших это делать, когда изучение преследовалось и каралось по какому-то там советскому закону. Эти четверо симпатичных русских парней не только сами выучили язык и составили идиш-белорусский словарь, но и стали обучать других. И что интересно — отношение к идишу у них служило нравственной проверкой. Ну, то есть буквально: хорошо относится к идишу человек — значит, он порядочный.
Вот так под водочку с картошечкой и шел разговор «за идиш» с энтузиастами, которые возвращают к жизни не только мебель, но и сам древний язык.
«Язык умирает, когда умирает народ, народ умирает, когда умирает язык», — говорит за кадром Александр Городницкий. Эта стихотворная строчка становится главным смыслом фильма. Один без другого не живет. Пока жив язык — живет его народ. А ведь сколько пытались сгнобить, растоптать, стереть саму память об идише, о тех, кто говорил, писал и играл на нем. До войны в СССР было множество еврейских школ, были театры, играющие на еврейском языке, выходили книги, газеты, журналы. Существовал ГОСЕТ с мировой славой гениальных Михоэлса и Зускина, творили писатели Перец Маркиш, Лев Квитко, Давид Бергельсон, Самуил Галкин. Но — всех уничтожили, расстреляли, развеяли пепел по ветру и поставили резолюцию: забыть навеки.
Не вышло. Нельзя уничтожить целый народ, тем более еврейский, испытавший на своем веку не одно гонение и все-таки устоявший. Да, он ассимилируется и в Белоруссии, и в России. Да, многие и очень многие уехали в Америку, Израиль, Германию, Канаду, найдя себя на новом месте. Но не все, не все.
Признаки того, что идиш скорее жив, чем мертв, автор все-таки находит. Вот хор минских стариков с энтузиазмом поет на еврейском; вот зрители израильского театра, играющего на идише, полны надежд, что древний язык наших родителей все-таки не исчезнет. А вот молодая израильская актриса вспоминает давний указ, запрещающий в Израиле играть спектакли на идише, который сегодня кажется нелепым. И вообще: сколько раз говорилось, что «мамэ лошн» умирает, а он уже пятьсот лет никак не умрет. И умирать, судя по всему, не собирается.
В том же Израиле хасиды между собой говорят на идише — это их повседневный язык. К слову сказать, эти ортодоксальные евреи теперь родственники автору Александру Городницкому. Через его старшую внучку Басю, которая вышла замуж за Ушера, выходца из хасидской семьи. Там, в Израиле, куда автор отправился на поиски все того же идиша, открылась еще одна, пожалуй, самая веская причина, по которой он захотел вернуться к своим корням.
Его сын Володя, теперь Зеев, переехал на постоянное жительство в
Иерусалим, и три его дочери — Рахиль, Двора и Бася — стали настоящими израильтянками, говорящими по-русски с заметным акцентом. Неоднократно приходилось слышать, что сегодня в еврейство родителей приводят дети. Именно молодое поколение проявляет интерес к изучению языка и традиций. А потом уже и родители, всю жизнь считавшие себя «просто советскими людьми» без национальности, на склоне лет словно вспоминают о том, что давно забыли, — о песнях, которые пели им мамы и бабушки, о языке, на котором говорили в доме.
Из трех внучек именно Рахили Городницкий посвятил свою пронзительную песню, от которой в горле стоит ком и душат слезы. Потому что она сочинена в память о матери поэта.

Над местечком клубится пыль,
Облетает вишнёвый цвет.
Мою маму зовут Рахиль,
Моей маме двенадцать лет…

…Выгорает седой ковыль,
Старый город во мглу одет.
Мою внучку зовут Рахиль,
Моей внучке двенадцать лет.

Теперь Рахиль — взрослая, красивая девушка, ведь песня написана почти десять лет назад. Ее сестра Бася рассказывает, что вначале даже обиделась на дедушку, что он посвятил песню не ей. А потом поняла, что в этом посвящении — большой смысл. Дедушка замкнул круг. Во внучке Рахили хранится память о ее давно ушедшей прабабушке. И это означает, что род не прервался, не сгинул, не пропал.
Но пока жива память о семье, живет память и о народе. А значит, жив и язык.
Финальные кадры фильма снова переносят нас в могилевский дворик. Скрипач печально играет под крышей старого дома. Сам Городницкий грустно стоит возле стены.
Но отчего-то не хочется думать, что музыкант оплакивает судьбу ушедшей культуры. Хочется верить, что он просто играет одну из еврейских песен. А они бывают и веселые. Ведь без них мы бы просто не выжили.
Элла МИТИНА, Россия
Фото Юрия БогдановА