«В холодной комнате любовь жила…»

 Исаак Трабский
 4 мая 2011
 3601

В Музее обороны и блокады Ленинграда среди уникальных свидетельств человеческих страданий экспонируется небольшая книга «В холодной комнате любовь жила» (Майами, США), оформленная художником Александром Окунем. На обложке изображен интерьер ленинградской «блокадной» каморки и два изможденных голодом, но светящихся любовью силуэта. Авторы книги — супруги Рахковские. К великому сожалению, Семен Абрамович ушел в мир иной еще в Ленинграде, а Евгения Марковна умерла недавно в Детройте.  

Несколько лет назад Евгения Рахковская подарила мне эту книгу, которая произвела на меня сильное впечатление. Как-то, будучи у нее в гостях, я попросил рассказать о ее семейной блокадной жизни, послужившей основой для написания книги.
– Перед началом войны я, студентка, вышла замуж за Семена, молодого ленинградского инженера завода им. Жданова. Своего жилья у нас не было. Мы расписались и продолжали жить врозь в своих общежитиях. К нашей радости, в субботу 21 июня 1941 года девушки — соседки по комнате общежития куда-то уехали, и мой любимый муж Семен остался у меня. Когда я стелила постель, простыней случайно задела висящее на стене большое зеркало. Оно сорвалось и разлетелось на мелкие куски. Вспомнились слова мамы: «Разбить зеркало — плохая примета». Но на деле это оказалось не плохой, а зловещей приметой: утром началась война. Она быстро докатилась до Ленинграда. Мужа призвали в полк народного ополчения. Со своей подругой Идой Свердловой я проводила его до заводской проходной. Хотя мы уже были женаты, но по-настоящему создать семью еще не успели. На прощанье я сказала Семену: «Пусть без руки или ноги, но возвращайся домой живым».
Нас, студентов, отправили под Новгород на рытье противотанковых рвов. Там мы вскоре попали под бомбы немецких самолетов. Меня расквартировали в доме, где сварливые хозяева до поздней ночи во всех несчастьях обвиняли евреев. «Немцы дошли до Питера из-за измены жидов», — говорили мне они, не догадываясь, что я еврейка. Что я, худенькая студентка, могла этим дремучим нелюдям ответить?..
Семена как молодого инженера завод отозвал из ополчения для наладки массового производства авиабомб и минных тральщиков. Нашим семейным убежищем стала небольшая комната на пятом этаже дома напротив Варшавского вокзала, где жила сестра Семена, Вера. Ее муж воевал на фронте. Теперь в этой «коммуналке» мы жили втроем. В начале сентября замкнулась блокада Ленинграда и оборвалась последняя нить, связывающая многомиллионный город с Большой землей. Когда немецкие самолеты по наводке диверсантов за считанные часы разбомбили Бадаевские склады и жировой завод, где находились огромные запасы продовольствия, Ленинград остался без продуктов.
Вспоминая о пережитом, Евгения волновалась. Она попросила меня прочитать отдельные фрагменты из лежащей на столе книги. Семен Рахковский писал: «Я дежурил на наблюдательном пункте МПВО на крыше здания заводоуправления. В 5 утра раздался телефонный звонок: “В сторону завода «Пишмаш» прорвались немецкие танки”. Я вызвал командира дежурного отделения мастера Сергея Щербина и передал ему приказ: “Сережа, внизу, у главного входа, стоят ящики с бутылками горючей смеси. Бери ребят, раздай бутылки и бегом через Западные ворота!” Но в ответ слышу: “А для чего нам это делать? Пусть немцы приходят. Нам бояться нечего. Это вам, Семен Абрамович, нужно их бояться, а нам они не страшны. Ребята пусть отдыхают”. Услыхав такие слова от своего недавнего друга, я был потрясен. Ведь враг всего в трех километрах от завода! Как этот “друг” отнесся бы к захвату немцами завода и моей гибели, сомнений никаких не было... Но, на счастье, огонь нашей артиллерии заставил немецкие танки ретироваться…»
Несмотря на непрерывные бомбежки и артобстрелы, завод ни на минуту не прекращал работ по выполнению срочного заказа Краснознаменного Балтийского флота. Коллектив в полном составе перешел жить на предприятие. Норма хлеба непрерывно уменьшалась, в городе начался голод. На улицах появились замерзшие трупы людей. По рабочей карточке Семену давали 200 граммов глиноподобного хлеба, куда добавляли овсяную муку, отруби, жмых, а когда и эти продукты иссякли, стали добавлять пищевую целлюлозу. Но для нас это был Хлеб! За ним на морозе я, накрытая старым байковым одеялом, выстаивала в длинных очередях.
Навсегда в моей памяти останется новогодняя ночь 31 декабря 1941 года, когда в домах внезапно появился электрический свет. Втроем собрались за столом. А на скатерти лишь один кусочек хлеба. И тут произошло чудо: сосед-железнодорожник, простой русский парень Миша Коваль пришел нас поздравить и вручил новогодний подарок — пакет с картофельной шелухой. Из этой шелухи мы сварили картофельный суп, а в комнате запахло довоенной картошкой.
В начале 1942 года, когда на город обрушились самые страшные бомбардировки и артобстрелы, нашей Верочке пришел срок рожать. Начались схватки, а в комнате мороз. Спалили последние учебники. А пока ночью мы с Семеном по городу искали акушерку, Верочка сама с помощью соседки родила. И даже умудрилась искупать мальчика в снеговой воде. Он все время кричал и через пару недель превратился в сморщенного «старичка». А мы — в дистрофиков: из-за цинги кровоточили и шатались зубы, лиловыми пятнами покрылись опухшие ноги.
От голода у Семена силы были на исходе. Возвращаясь из завода, он упал на заснеженную дорогу и чудом смог доползти до дома. Соседи помогли поднять его на пятый этаж, занесли в комнату, раздели, напоили кипятком и уложили на кровать. Он лежал в промерзшей комнате с заколоченными окнами. Дров не было. Признаки жизни подавала только черная «тарелка» репродуктора, которая голосом Юрия Левитана сообщала об оставленных городах. Я тогда подумала: лучше бы Семен воевал на фронте, чем умирал от холода и голода на нашей кровати.

Однажды он простонал: «Все, дорогие мои, сил больше нет. Я уже не поднимусь». Услыхав такие слова, я закричала: «Да как ты можешь это говорить, не смей и думать. Ведь я с тобой. Отдохнешь и опять пойдешь на работу».
В один из морозных дней, после многочасовой очереди, бережно неся нашу пайку хлеба, я увидела пожилого мужчину, который на веревке тянул полусгнивший телеграфный столб. Мелькнула мысль: это же дрова! Я остановила этого несчастного «бурлака» и уговорила обменять столб на хлеб. Но что делать мне, дистрофичке, с этой ношей? Изо всех оставшихся сил (откуда они только взялись?) я по льду потащила его к своему дому. Не помню, как дотянула до подъезда. Увидели соседи и, спасибо им, помогли поднять столб по обледенелой лестнице на верхний этаж. В комнате лежал изможденный от голода и холода Семен. Я схватила «ножовку» и судорожно начала пилить столб. Муж, глядя на это безжизненным взглядом, прошептал: «Я проклинаю себя. Ты пилишь, а я не могу…»
В «Блокадных записках» Семен Рахковский написал: «И, действительно, я “отдохнул” и пошел на работу, хотя это случилось не скоро. Но главное, возле меня всегда была моя любимая Женечка. Ее любовь и мужество спасли меня...»
– Так как до войны я окончила железнодорожный техникум, — продолжила рассказ Евгения, — весной 1942-го меня приняли на работу дежурной обмывочного пункта депо Варшавского вокзала. В мои обязанности входили сбор валявшихся трупов и поиск документов погибших. Это была страшная работа. В это же время институт, в котором я училась, эвакуировали в город Пятигорск. Но уезжать я отказалась, так как не могла оставить любимого мужа в осажденном городе. Долго ничего не знала о дальнейшей судьбе моей альма-матер. Наконец, пришло письмо от подруги Иды Свердловой. Она писала, что ей с группой студентов чудом удалось бежать из оккупированного немцами Пятигорска. И еще, что декан мехфака Е.А. Герасимов составил подробнейший список всех евреев — профессоров, доцентов, преподавателей, — который передал в немецкую комендатуру. Ида в письме упомянула наших замечательных педагогов Кецлеха, Слуцкого с супругой, Хаймовича, Берлина, Геллера... Все они получили «приглашения» явиться на пятигорский вокзал, захватив с собой ценные вещи. И были расстреляны…
Я всегда старалась, по возможности, находиться рядом с Семеном, и была счастлива, когда в 1943 году удалось поступить в технологическое бюро завода, где он работал. Дополнительные «корабельные» обеды в заводской столовой (вершки тушеной моркови) в какой-то мере поддержали наши силы. А самым большим праздником для нас стал вечер 27 января 1944 года, когда в мрачном зимнем небе мы увидели победный салют… Блокада Ленинграда, унесшая почти миллион человек, завершилась разгромом гитлеровцев. Среди многих наших наград самая почетная и дорогая — медаль «За оборону Ленинграда». Только после войны удалось узнать о судьбе родителей мужа, Аврумэлэ и Нэйси Рахковских, которые не смогли эвакуироваться из Петергофа. В отдаленном сельском районе по наводке соседей и полицая их расстреляли фашисты.
В 1946 году я защитила диплом инженера-механика, но именно тогда наша семья уже в полной мере ощутила набирающий силу разгул сталинского антисемитизма. В 1952 году моего Семена, отдавшего так много сил и здоровья заводу им. Жданова, вызвал главный инженер и сказал: «Семен Абрамович, ты знаешь, всех евреев твоего отдела мы сокращаем, а тебя, начальника отдела, только понижаем в должности». Вскоре Семена как члена партии направили в Латвию... главным инженером МТС «на подъем сельского хозяйства». Директор этой машинно-тракторной станции, беспробудный пьяница, часто говорил: «Мой заместитель — надежнейший еврей, при нем я могу жить, как хочу».
Когда Семен возвратился в Ленинград, его «родной» оборонный завод не принял. Он, инженер высочайшей квалификации, давно мечтавший обобщить свой опыт в научной работе и защитить кандидатскую диссертацию, обратился в Политехнический институт, который окончил до войны. Завкафедрой профессор Соколовский, выслушав просьбу своего бывшего студента, ответил: «Пока я жив, у меня не защитится ни один еврей». Так до конца жизни Семен не смог осуществить свою мечту…
В 1992 году вместе с семьей дочери я приехала в Америку. Всегда любила поэзию и писала стихи. Здесь, за океаном, главной темой моих стихов остается С.-Петербург, где мы с Семеном в условиях смертельной опасности, голода и холода сумели сохранить нашу любовь.
…В канун американского Дня ветеранов (Veteran’s Day) на 88-м году жизни остановилось сердце Евгении Марковны Рахковской, великая любовь которой победила страшную блокаду.
Исаак ТРАБСКИЙ, США



Комментарии:

  • 22 апреля 2023

    Алёна

    Читала эту книгу в детстве, в четвёртом классе. Она произвела на меня такое впечатление, что я до сих пор считаю её одной из тех, что заложили основы моего мировоззрения. Жаль, что у меня её больше нет. Надеюсь, в музее остались экземпляры.

  • 9 мая 2011

    Гость Рива Латинская - 8 мая 2011 г.

    В каждом человеке есть свой внутренний стержень, который определяет весь строй его жизни. Главным стержнем Женечки Рахковской была любовь: к семье, к жизни, к своей второй Родине, Америке. Я любила и уважала эту маленькую, мудрую и талантливую женщину. В свои 50+ она изучала английский язык и даже писала на нем стихи! Книгу Женечки с ее посвящением, как символ ее любви, я берегу и перечитываю.

  • 6 мая 2011

    Гость Cветлана Спирина

    Я читала эту статью и вспоминала Евгению Марковну....
    Ей удалось сохранить и пронести через всю жизнь удивительную доброту и трогательную заботу об окружающих её людях. Остроумна, начитанна, тактична и очаровательна. Она была искренне благодарна Америке за помощь и поддержку, но навсегда осталась преданной Ленинграду.
    Я вспоминаю, что как-то позвонила Евгении Марковне по телефону, мы немного поговорили и я услышила:
    "Света, извини, мы не могли бы ещё поговорить, но немного позже? У меня "кайф", я пищу стихи." Ей было тогда 85.
    Я открываю её книгу и читаю:
    "Ты любовью своей меня балуешь,
    Я всех женщин счастливей живу.
    И всегда чем-нибудь меня радуешь,
    А за что до сих пор не пойму."
    Это строки из стихотворения, посвящённого Семёну Рахковскому, её мужу.
    Спасибо за статью.

  • 6 мая 2011

    Гость Анатолий Кесельман 06.05.2011

    После всего, что уже известно, интересно было узнать что-то еще. Интересно было бы почитать и что-то из поэзии героини.

  • 6 мая 2011

    Гость Анатлий Шапиро

    Прочитал с большим интересом. Ведь это записано со слов моей тещи, замечательной женщины, матери и бабушки. У неё был веселый общительный характер, она писала стихи и рассказы, была всеобщей любимицей и центром компании.
    Но главной темой её воспоминаний и стихов навсегда остались Ленинград и 900 дней блокады, о которых она не уставала рассказывать. В этой публикации Исаака Трабского схвачена суть блокадных воспоминаний
    Евгении Марковны


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции