КНОПКИ СТРАДАНИЯ, РАДОСТИ И СМЕРТИ

Роман Виктюк "взял Иерусалим" Американцы полагают, что Виктюк для театра сделал столько же, сколько Ленин для революции. В Италии он стал первым и единственным иностранцем, удостоившимся премии национального Института драмы за лучшее воплощение современной драматургии. Русские же до сих пор не могут определиться, кто же он: эпатажный певец страсти или гений, взобравшийся на вершины духовности. — Ваши премьеры выходят одна за другой, и это создает впечатление, что вы их печете, как горячие пирожки... — Это не так. Например, «Саломею» в нашем театре мы репетировали пять лет, «Татуированную розу» во МХАТе я репетировал три года, «Царскую охоту» в Театре им. Моссовета — два с половиной года. «Нуреева» — полгода. В сегодняшних условиях это — расточительство, но мы можем себе это позволить. Возможно, ощущение, что я «зачастил», у вас оттого, что мои спектакли живут долго. В «Моссовете» «Царская охота» шла 24 года. Маргарита Терехова за время этого спектакля выходила замуж, родила дочь и уже стала бабушкой, и все равно продолжала играть княжну Тараканову. В театре «Современник» пьеса «Квартира Коломбины» шла 14 лет. Бывает даже так, что в один вечер в Москве идут три-четыре моих спектакля. Итальянцы, у которых я частенько бываю, убеждены, будто я миллионер. Ну, пусть считают! За год я стараюсь ставить четыре спектакля и еще что-то снять для телевидения. — Нынешняя экономическая ситуация в России диктует художникам свои законы. Вот вы сами только что сказали, что даже полгода репетиций — это непозволительная роскошь. — Да, сегодня нет времени на раскачку. Это и правильно и в то же время неправильно. На воспитание коллектива тоже требуется время. Обычно это происходит во время обедов, завтраков, ужинов, дней рождения. Театр — «семья». И в семье было бы неправильно все это пропускать. Например, в Израиле мы отмечали «старый Новый год». — Вы сами являетесь настолько яркой личностью, что и театр создали себе под стать. У вас есть свой почерк. Если бы в программке не было указано ваше имя, все равно можно было бы догадаться, кто режиссер. А вы можете определить, что является вашим «фирменным знаком»? — Если я попытаюсь это сделать, то моментально исчезнет ореол тайны. В прямом эфире на Первом канале российского телевидения руководитель театра «Ленком» Марк Захаров задал мне точно такой же вопрос: «В чем секрет? Почему публика в разных частях мира так замечательно ходит на Ваши спектакли?» Я сказал, что даже не пытаюсь найти ответ. Это, действительно, какая-то тайна, и если ее приоткрыть, то, боюсь, можно получить в ответ пинок. — Как вы и ваши артисты относитесь к тому, что популярны, любимы, что о вас пишут восторженные рецензии? — В Америке вообще меня сравнивают с Лениным в семнадцатом году. Недавно они прислали проспект, в котором я числюсь в списке пятидесяти деятелей Европы, которые произвели переворот в своих странах. Они утверждают, что я совершил в России переворот в искусстве. На самом деле все эти регалии не имеют никакого значения. Я каждый раз говорю, что нам девятнадцать, что мы ничего не умеем, не знаем, мы начинаем репетировать, как в первый раз. Для меня девятнадцать лет — это старт, выстрел, когда рвешься на сцену, но не знаешь результата. — Ваш театр уже не первый раз в Израиле. Это только коммерческий интерес? Или вы чувствуете некое притяжение Святой земли? — В Америке мы провели эксперимент. Зрители задавали темы, а актеры импровизировали на ходу. Разумеется, такое невозможно отрепетировать заранее. Один спектакль состоялся в здании синагоги. Там была большая Тора, и мы это обыграли с первой секунды. Так что у моих актеров есть сакральное начало. И каждый раз, когда приезжаем в Израиль, они едут в Иерусалим к Стене Плача, пишут записки. — Вы тоже? И, если не секрет, вы просите что-то у Б-га? — Хожу к Стене Плача каждый раз. Все мои просьбы связаны с близкими людьми. — Как вы объясните то, что вы чуть ли не единственный режиссер, которому удалось поставить «Мастера и Маргариту» без каких-либо мистических инцидентов? Ведь многие брались и останавливались после того, как на них обрушивались несчастья. — Я и сам не знаю. Особенно если учесть, что спектакль по «Мастеру и Маргарите» я ставил несколько раз. В первый раз еще при советской власти в Вильнюсе. Затем был Таллин и, наконец, Нижний Новгород. Я пытался это объяснить тем, что в режиссерской профессии одну руку приходится протягивать ангелу, другую — дьяволу. И если ты это делаешь сознательно, то дьявол все-таки с тобой. И нужно уметь балансировать, протянуть руку так, чтобы не дотянуться до него, но сделать жест... Иногда с ним надо потанцевать — это действует на него успокаивающе. Все-таки и Гете, и Гоголь, и Достоевский, и Булгаков с ним общались, вели какой-то диалог... Я думаю, что в этом двойном танце и заключена правда о театре. — Вам никогда не хотелось самому выйти на сцену? — Да я уже не один раз это делал. И недавно снялся в двух фильмах: в одном играл пророка, в другом — какого-то магического человека. Польский режиссер Занусси уже семь лет меня уговаривает сняться в его фильме. Он утверждает, что главную роль должен сыграть только я. Тем более что я по-польски разговариваю совершенно свободно и меня не надо будет дублировать. Но я не соглашаюсь. Возможно, если я все-таки решусь выйти на сцену, то мы (Фима Шифрин, Андрей Данилко — Верка Сердючка и я) сыграем пьесу Дарио Фо «Модный брак». Это может быть очень интересно. Дарио Фо, когда я был в Риме, жаловался, что эта пьеса, которую он очень любит, не имеет успеха. И тогда я ему рассказал, как бы я ее поставил: Фима сыграл бы мужа, Данилко — жену, а я — любовника. Дарио Фо был в восторге! Я, кстати, уже костюмы для Данилко подобрал в Нью-Йорке — ткани дорогие, роскошные! Шляпы фантастические, куплены в самом дорогущем магазине на 5-й авеню. Фима сейчас поедет в Америку и все привезет. Будет «така жинка, одягнена по-европейски», но с украинским акцентом. — Стоит ли не спать ночами, изводить себя репетициями ради пары минут аплодисментов? — Совершенно неверно поставлен вопрос. Тот импульс, который получают зрители во время спектакля, — это много, и эти несколько минут аплодисментов дорогого стоят. Мы играли в Иерусалиме, там очень трудная публика, она считает себя интеллектуальной, образованной, близкой к небу. Но был такой восторженный прием, что продюсер гастролей прибежал за кулисы, чтобы сказать: «Иерусалим взят!» — Ваша книга называется «Роман с самим собой». Вероятно, приятно побыть в обществе с умным человеком — самим собой... — Да, конечно. Я думаю, что это самый интересный танец, который может быть в жизни вообще. И с этого начинается наш спектакль «Нездешний сад» о Рудольфе Нурееве, где он говорит, что когда человек женится на себе и ему не скучно в этом браке, то это — счастье. Я был потрясен его словами, потому что это — правда. Он был фантастически одиноким человеком, но он своим одиночеством спасался. Он пользовался колоссальным успехом и у мужчин, и у женщин. Он был секс-символом. При таком успехе другие фавориты своего времени после выступлений куда-то мчались в шумной компании, развлекались. Он — никогда. Он ехал домой, к своим книгам, к музыке Баха, к картинам. Он продолжал жизнь с собой. Он никогда не поддавался этой накипи, пене шоу-бизнеса. — Чего вам не хватает для полного счастья? — С детства меня не покидает ощущение одиночества. Не потому, что вокруг нет людей, — это все есть. Но понимаешь, что тебе дано ощущение тайны, которую ты не можешь ни объяснить, ни навязать, ни пробиться с ней к людям. Сейчас, когда на место Б-га пришли расчет и деньги, когда сердце уходит из основной ценности человека на земле, невозможно пробиться сквозь стену, докричаться до этих механизмов, железных автоматов, которые прячутся в клетку семьи, где, как им кажется, они замечательно функционируют. Мне мешает, что становится все меньше и меньше артистов, которые способны в своем компьютере иметь кнопки страдания, радости, муки, смерти. В том, что их становится все меньше, есть величайшая грусть. Но я с упорством кретина каждое утро прихожу в репетиционный зал и голыми руками забиваю на площадке гвозди. Раны на руках не заживают. Я глубоко убежден: если они затянутся, нужно все бросить и сказать: «до свидания». Кто не ощущает этой прозрачности, которая над всем, не должен заниматься искусством... — Существует такая народная мудрость — мужчина должен построить дом, посадить дерево, родить ребенка. Вы выполнили это? — Насчет дерева — не знаю, все остальное — да. У меня все — во Львове, там меня любят, ждут...