Тетя Ада

 Шали Рожанская
 11 января 2013
 2629

Валька получила новое имя — Александра Абрамовна Полякова, и ей приказали подружиться с Любой Сейчас придется все записать и спрятать все вместе, спрятать с теми, старыми записями. Я не хотела говорить о том, что в школе разведки было. Но все завязано. Потому что я приехала в Ленинград, к тете Аде. – Учти, нашла наконец тетю — сестру отца. Вот адрес: Малая Садовая, 8, кв. 14. Она тебе дальше все объяснит.

Волновалась я что-то, когда поднималась по широкой лестнице к тете Аде. Чем черт не шутит? Как будто и вправду к тете иду, которую наконец-то нашла. Хотя какая там тетя? Мамка Катька пела подвыпивши: «Я Катька — ребенок нежный. Я такая — я могу…» (Она своих родителей, видно, и не знала никогда.) Какая тетя там? Но вот открылась дверь высокая дубовая, и я увидела знакомую из той школы — Марию Константиновну, которая занималась со мной отдельно от всех. Ох не нравилась она мне еще там, в разведшколе. Хотя вроде бы учила меня очень простым вещам. Каким-то словечкам — не языку, а именно словечкам на ыдыш. (Вообще-то я знаю, что нужно говорить мягко — идиш.) А вначале я даже свою новую национальность писала неправильно — эврейка. «Ты что, — поправила меня моя подружка Любка, — “еврейка” надо писать». Я же думала, что так только дразнят: еврей, еврей. «Два еврея, третий жид, по веревочке бежит».
Любка никому не сказала о моей ошибке. А могла бы. Даже должна была бы. Нас там чему только ни учили. И стрелять, и уколы делать, и замки открывать. И школьную программу мы проходили (про лыжи я уже говорила). И еще: у каждой были отдельные занятия, как говорят, индивидуальные.
Мне Мария Константиновна всякую ерунду вдалбливала и острым носом поводила: то тесто на мацу учила замешивать, то маленькую юлу вертеть, то вдруг включит магнитофон с мелодией странной, грустной. Вот тогда-то я ее ненавидела особо. Потому что песни эти и мелодии — я их знала когда-то. И они мне сердце разрывали, переворачивали… А Мария Константиновна острым носом поводит и круглыми черными глазами за мной наблюдает…
Но я тогда очень за лицом своим следила: оно у меня становилось круглым, спокойным, но не как у той, другой девочки. Я становилась больше на Любу похожей. Ничего внутри меня не разглядеть. Ничего у тебя, Мария Константиновна, не выйдет. Не вынюхивай и не подглядывай. Зря ты мне особые пластиночки наигрываешь. Но потом оказалось, что я была неправа: все пригодилось… Но про это немного позже.
Когда увидела я в коммунальной квартире на Малой Садовой Марию Константиновну, я сказала, как меня научили, немного неуверенно:
– Тетя Ада?
Тогда я очень расстроилась. Но приняла как должное. Так уж это со мной всегда. Другого-то не было. Кругом враги, вороги! Не так, как в той книжке «Все люди враги», гораздо хуже. Но так уж мне положено. Один Матвей Петрович был другим. Да где он? Был и весь вышел.
В общем, тетя Ада провела меня в большую, огромную прямо комнату в конце коридора. Подвела к диванчику старому за занавеской и сказала:
– Здесь будет твое место, а завтра документы в медицинский отнесешь.
Хуже быть ничего не могло. Любой, только не медицинский. Терпеть я не могу ничего резать и лечить. Но чего уж там: я и виду не подала, конечно. Только приветливо улыбнулась. (Меня этому тоже учили: «Теперь улыбнись, ты же улыбаться не умеешь. Двадцать раз в день перед зеркалом чтоб улыбалась!»)
Как ни странно, этому я тоже научилась. Даже легче, чем плакать. «Ну теперь поплачь». Ну никак не могла. «Давай, тебе это поможет. Вспомни, плакала же ты из-за чего-нибудь?..»
Нет, никогда я не плакала… Чего плакать-то? Кто поможет? А улыбаться — пожалуйста. Вот и тогда я «тете Аде» так хорошо улыбнулась. А она мне вдруг говорит (утешила):
– Пойдешь в медицинский, но не волнуйся, недолго там будешь.
А я опять подумала: зачем ее мне тетей назначили? Мы же и не похожи вовсе. Я высокая, она — скорее, низкая. Я светлая, она — черная. У нее нос острый, а глаза круглые. А у меня наоборот — нос не маленький, но совсем не острый, а глаза как раз пронзительные, можно сказать, острые.
– Идем на кухню, я тебе чайник покажу как поставить.
И мы пошли с ней на коммунальную кухню: она впереди, хлопотливо, хозяйственно, а я за ней, застенчиво, неловко как бы, как и полагается скромной девочке — сиротке из провинции.
И началась у нас новая жизнь, где было много сладкого чая, белых, очень вкусных булок (из булочной на углу) и очень мало работы. Это после разведшколы-то, когда мы днем и ночью учились и тренировались. Рай, да и только.
Я быстро поняла, что могу спать, сколько хочу. И Ада — Аделаида Александровна — почему-то не мешала мне. Поощряла даже. Что там? Я схожу на одну-две лекции в институт. Потом в Русский музей — это мне велено было. И — на Малую Садовую, в коммуналку. Сладкого чаю попью и бух — в койку. Аделаида приходила поздно, и мы с ней почти не разговаривали.
Так и жили. Я заметила, что поправилась даже. Всегда была худющая, а тут чуть-чуть пополнела, округлилась. И с чего бы? С булки с чаем. В разведшколе кормили крепко, а я совсем не поправилась за три года: вкалывать приходилось. А тут бездельничаю нагло, а Аделаида как будто не замечает.
Ну какая тетя может терпеть, что племянница приезжая комнату не прибирает, полы паркетные не драит и не заметает? Даже диван не застилает. Или у них в Ленинграде так положено? Что-то должно было измениться. Так и было.
Изменилась вдруг моя жизнь. С месяц я держалась в группе от всех в стороне, лекции записывала, но так, не очень старалась, слушала вполуха и конспекты больше для видимости вела. Меня приняли без экзаменов. По документам я медалисткой оказалась. «Азохен вей»*, — как научила меня говорить Аделаида-Ада, когда она еще была Мария Константиновна. Она меня выучила…
Но вот повели нас в анатомичку, чтоб проверить, сможем ли мы быть врачами, и чтоб к трупам привыкали. Я как почувствовала этот запах человеческой смерти и чего-то медицинского, особого, что все забивает, поняла — плохо дело. Лучше сдохнуть: сейчас окочурюсь. Хуже, чем у мамки Катьки в избе. Видно, такое мне положено на всю жизнь.
У меня было два выхода: как будто я не я, не со мной это. Ничего не вижу, не слышу, не чувствую (этому нас учили). Или еще (это я уже сама умела всегда) — вдруг перенестись в другое место, стать другой девочкой, почувствовать совсем другие, необычные какие-то запахи, увидеть совсем другой, теплый дом… Это я умела… Как?! Не знаю… Но я выбрала то состояние. Я тут, и меня нету — окаменела вся. И вдруг заметила: Люба, тоже студентка нашей группы, заваливается как-то на бок. А лицо белое-белое.
Я уже давно на нее глаз положила. Первым делом из-за имени. Мою подружку единственную в жизни по разведшколе тоже Любкой звали… Эта на нее совсем не похожа, правда. Но тут еще Аделаида мне сказала так веско: «Ты поближе к евреям держись. Поняла?»
В общем, не знаю почему. Потому ли или поэтому, или просто случайно (я ведь Валька на самом деле — сама себе голова)… Но я подошла к этой Любе, подставила ей плечо и сделала вид, что мы с ней как бы перешептываемся, как у них это здесь было принято. У меня у самой тоже тошнота прошла, не нужно было себя держать, в камень превращать или в ту, другую девочку. Мы с ней делаем вид, что нам смешно что-то, не сговариваясь. В общем, вышли из анатомички как ни в чем не бывало. Прошли. Мне-то плевать. А ей это было важно.
И сели мы с Любой за один стол рядом на лекции. Я делала вид, что усердно слушаю все, чтоб не говорить с ней, не ляпнуть чего.
И Люба тоже в основном помалкивала, только на меня поглядывала — очень хотела со мной подружиться и скрыть этого не умела, совсем дурочка глупая. Ей бы от меня подальше надо было.
А Аделаида (она про меня, понятно, знала: кто-то докладывал) велела: «Подружись с ней. Так надо».
Шали РОЖАНСКАЯ, Израиль
Иллюстрация: sundukova.com
_______
* «Увы и ах!» (идиш).



Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции