ЛЕТЯТ ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ…

Отдан трап, шасси вгрызаются в гудрон, ревут двигатели — и многотонная машина, вопреки закону тяготения, взмывает в небо, унося невесть куда друзей, любимых, родных. Если верить французской поговорке, расставанье — это маленькая смерть. Значит, каждый из нас умирал много раз. Прощанья, перелеты, разлуки так прочно вписаны в жизнь любого еврея, что уже никому в голову не приходит воспринимать их как трагедию. Мы — люди перелетные. И когда в один прекрасный день (или ночь) с неба, как снег на голову, сваливается заморский гость, мы почти не удивляемся. Быстренько накрываем нехитрый стол, и под русскую водку начинается обычный разговор «за жизнь» — будто никто никуда не уезжал. Но между слов, во взглядах, в жестах, во внезапных паузах сквозит жгучее любопытство: как оно там, в других краях — теплее ли, добрее ли, удачливей ли?.. Аня, 31 год, Сидней, Австралия — Когда до моих друзей добрались первые австралийские фотки, всех поразило, что вместо грязных голубей здесь — цветные попугайчики. А меня больше всего шокировал местный английский. Австралы меня понимали, а я их — нет, считай, полгода. Они говорили на каком-то китайско-японском диалекте, совершенно невозможном. Первой работой в Австралии стала кружка, то есть сбор пожертвований. Правда, сначала это была не кружка даже, а большое красное ведро. Я с ним бегала между машинами на перекрестке. После колледжа начались поиски более серьезной работы. Не могу сказать, что мое эмигрантское происхождение чем-то мешало: здесь вся страна такая. Как правило, каждая контора заявляет: equal opportunity emplore — то есть мы нанимаем всех, включая disable, — как это по-русски? Ах да, инвалидов. Отказать инвалиду еще хуже, чем эмигранту: сразу обвинят в нетерпимости. У австралов принято каждую пятницу идти в пивную, то есть в паб. Считается, что это очень сплачивает — я не знаю, потому что не пью и с работы еду домой. Австралийцы совершенно не умеют экономить: делают покупки по кредитной карточке, а потом сидят в минусе. Правда, в долг до получки не берут: не принято. Максимум того, что тебе могут ссудить, — пятьдесят центов на чипсы. Белые австралийцы очень закрытые в силу своего английского происхождения. Изливать душу первому встречному там не принято. Если бы я себя вела, как в России, на меня смотрели бы, как на идиотку. Еще там очень развито стукачество: у них коммунизма не было, люди не знают, что стучать нехорошо. На работе тебе сперва улыбнутся, а потом за какую-нибудь мелочь заложат начальству. Все выходцы из России автоматически считаются русскими. Евреи — это те, кто ходят в синагогу и соблюдают кашрут. В Австралии большая и богатая община, евреи-австралы — преуспевающие люди, которые живут в дорогих районах, вроде Улара, сплошь состоящего из роскошных вилл. Наш район — Сантайвз — второй по богатству, здесь живут евреи из ЮАР, бежавшие от преследований со стороны черного населения. Сами австралы к евреям относятся вполне лояльно. Антисемитизма здесь нет, по крайней мере, никто его не демонстрирует, потому что дело тут же дойдет до суда: политкорректность превыше всего. Австралы — очень законопослушный народ, порядочный до фанатизма. Здесь даже бомж чужого не возьмет. Однажды я оставила на минутку рюкзак с кошельком, хватилась — нету. На следующий день — звонок из полиции: заберите, пожалуйста, ваше барахло. Оказывается, кто-то из прохожих, увидев вещи без присмотра, тут же сдал их в участок! Конечно, я скучаю по русской открытости, по языку, по книгам, музыке, старым фильмам. Везу вот пять кило советских мультиков. У всех моих московских, лондонских, пражских, иерусалимских ровесников есть дети, а в Австралии никто не рожает раньше тридцати. Не то чтоб некогда было — просто не хотят ничем себя связывать. С детьми там няни сидят, а не бабушки. Родственные связи в австралийских семьях — никакие: никто никому не помогает, каждый за себя. Таковы последствия феминистской революции, страшно разобщившей людей. А я... Я десять лет безуспешно пытаюсь вписаться в этот стиль жизни, втайне надеясь, что когда-нибудь переберусь в Израиль. Там у меня была бы своя семья. Здесь — только компьютер и книжки. Меняет ли эмиграция людей? Я не верю в такие перемены. Просто страны бывают разные: где-то легче быть сволочью, потому что законы позволяют, где-то проще жить честно. Каждый из нас везет с собой свой улиткин домик: каков ты есть, таким и будешь, хоть в Австралии, хоть в Антарктиде. Саша, 40 лет, Германия, Мюнхен — Немцы — замечательные люди, очень приветливые, спокойные. Там действительно никто тебя на улице не обхамит, кругом чисто, нигде не соринки, потому что порядок у них в крови. Они мусор раскладывают по пяти разным пакетам, чтобы удобней было перерабатывать. Народ в Германии не настолько открытый, как в России, зато каждой отдельно взятой человеческой жизнью там дорожат. Даже когда она не совсем... не очень полноценная, хотя ни один немец так никогда не скажет. Первое, что мы с матушкой там увидели, — автобус для инвалидов, оборудованный специальной приступочкой. Она поднимается-опускается по сигналу, который может подать любой — слепой, глухой, немой, парализованный: во-первых, есть особые кнопочки, а во-вторых, водитель к каждому пассажиру лично выходит, чтобы помочь. Автобус ходит строго по расписанию, минута в минуту, так что шофер знает, на какой остановке живет тот или иной его клиент и куда его везти. Кстати, в любом городском автобусе ступеньки устроены так, чтобы могла проехать инвалидная коляска. Заедет, скажем, безногий на дощечке в магазин — к нему тут же подбегает служащий. Что герр желает, какой продукт ему нужен? Вон тот кетчуп, с верхней полочки? Момент, сейчас достанем! Если у герра еще и руки плохо двигаются, то кассирша сама возьмет деньги у него из нагрудного кармашка, выбьет чек, попутно объясняя, что сколько стоит, сдачу обратно положит, улыбнется и поблагодарит за покупку. Если ты не умеешь заботиться о клиенте, тебя на работу ни в один приличный магазин не возьмут. Германия невелика, она не может себе позволить разбрасываться ни людьми, ни ресурсами. А инвалидов там больше, чем в России. Много больных рождается. Немцы такой страшный грех совершили, — нет, я их не виню, но ведь зло не бывает безнаказанным. За отцов приходится расплачиваться детям. Нынешние немцы это понимают и делают все возможное, чтобы нацизм никогда не возродился. Он не то чтобы немоден, — вообще считается полным отстоем. Нацепить свастику — все равно что выйти голым на улицу, все на тебя будут пальцем показывать: о, смотри, придурок пошел! В Мюнхене водятся панки — их тут довольно много, бритоголовых, с повязкой на рукаве, изображающей перечеркнутую свастику: мол, мы против наци! Хотя именно здесь заваривалась когда-то вся эта каша... Немцы — очень честный народ, и детишкам они рассказывают все, как есть, и о войне, и о Катастрофе. Наши либеральные педагоги с ума бы посходили: разве можно так давить на неокрепшую психику? Оказывается, не только можно, но и нужно. Зато во всем остальном немецкие дети абсолютно свободны: никто на них не орет, не приказывает, не строит. Им разрешается делать все, что в голову взбредет, но там, где начинаются чужие права, вольница кончается. В Мюнхене, например, с двух до трех дня детские площадки вымирают, потому что у здешних стариков тихий час, и никто не смеет им мешать. Чем там люди живут? Да тем же, что и здесь. Дом, семья, работа, друзья. Нормальное обывательское счастье, из которого в общем-то и складывается благополучие государства. Раз в неделю немцы всей семьей отправляются в ресторан — готовить дома по выходным не принято. Едят они много, вкусно и со знанием дела. Как-то мы с одним московским приятелем полтора часа любовались парочкой за соседним столиком: по-моему, того, что они заказали, хватило бы на семерых грузчиков, которых сутки не кормили. Причем если дама была комплекцией, как Людмила Зыкина, то муж — худенький, лысенький, тщедушный: куда только все помещалось? С первым и вторым они расправились мгновенно, к десерту слегка расслабились и сбавили темп, потом запили все неслабым даже по русским меркам количеством пива, чинно встали и ушли. А вот водку там почти не употребляют. Не идет как-то, не то что здесь. Ну, лехаим...