Его мечты сбываются

Еврейское подполье
Я родился в Ленинграде в 1973 году. Дядя моего дедушки — Шнеерсон. Так что в Любавичских кругах ко мне особое отношение, а я со своей стороны стремлюсь соответствовать. В другие времена, наверное, был бы раввином… Рос я в еврейской, хоть и подпольной, атмосфере. У нас отмечались все праздники, мы играли Пуримшпили. Мой вариант бар-мицвы — поездка с дедушкой на дачу, где дедушка учит меня надевать тфилин, после чего мы вместе слушаем «Голос Америки».
Сколько себя помню, мы собирались в Америку. Родители подали заявление на выезд в середине 1970-х и попали в отказ. Они иногда встречались с иностранцами, о нас знали на Западе, наш телефон прослушивался КГБ.
Нас выпустили в 1987 году во время переговоров Горбачева и Рейгана. Американский президент передал Горбачеву список отказников, в котором значилась и наша семья. В Бруклине дедушка сразу нашел синагогу: он читал кадиш по маминому брату, умершему за несколько месяцев до нашего отъезда. Когда дедушка последний раз прочел кадиш и возвращался из синагоги домой, его сбила машина.
И по сей день где-то внутри меня это сидит…
В Америке я всегда работал. В 13 лет продавал куртки на улице, потом был поваром. Позже занялся репетиторством: поначалу натаскивал ребят по математике, а уже в университете учил философии и более сложным материям.

Снова белые вороны
По приезде оказалось, что мы совсем не так настроены, как большинство русскоговорящих людей, живущих в Бруклине. Мы жили политикой, ради отъезда семья поступилась достаточно высоким положением в Союзе: мама была кандидатом наук, ведущим хирургом, отец — успешным инженером, проектировщиком основных магистралей.
Естественно, ехали под лозунгом «во имя детей», однако на самом деле двигало семьей еврейство, стремление к свободе, обретению культурных ценностей. А в Бруклине мы увидели иммигрантов, поглощенных борьбой за выживание, озабоченных исключительно бытом. В еврейской религиозной общине духовности было больше. Нашу семью знали, я иногда встречался с раввином, нас приглашали на занятия по Талмуду, на лекции раввинов, приезжавших из Израиля…
Мои родители никогда не пользовались пресловутым вэлфером, бенефитами, фудстемпами. Они стремились восстановить свой профессиональный статус. Маме, кандидату наук, в 47 лет пришлось снова сесть за парту медицинского института. Училась вместе с дочкой, моей старшей сестрой, у которой теперь своя практика.
Первые годы мама пропадала в своем институте, а мы с папой открывали Америку. Папа начал водить машину, учить английский, потом нашел работу чертежника… С годами он восстановил свое звание PE — Professional Engineer, и сейчас он — главный инженер в отделе мостов города Нью-Йорка, получил удостоверение переводчика государственных документов с русского на английский и с английского на русский. Приехать в страну в 50 лет и так овладеть языком! Мама — врач с несколькими офисами в Бруклине, правда, после урагана на один офис стало меньше.

В поисках смысла
В старших классах школы я увлекался ораторским искусством — участвовал в конкурсах по риторике, толкал речи… Мне стало интересно, как устроен, как организован этот мир, по каким принципам, законам, правилам он живет. Я был иностранцем и видел Америку как бы со стороны. Меня привлекали идеи американской конституции, прав человека, свободы. Я искал смысл в жизни, и мои родители своим примером меня к этому подталкивали.
В колледже я изучал психологию, высшую нервную деятельность животных. Но очень хотел помогать людям и вступил в некое либеральное общество, отстаивающее идеи равноправия. Позже заинтересовался философией и окончил университет как философ, обремененный навыками бухгалтера-экономиста. Этот довесок я предъявил родителям в качестве практического обоснования своего образования. Философский диплом считаю основным документом об образовании. Получив его, я всерьез задумался о профессии. Тогда мне показалось, что юриспруденция открывает больше дверей, чем закрывает, — и уехал учиться на юридический в Чикаго.
Первым делом, за которое я взялся еще до сдачи квалификационных экзаменов, стала защита интересов моих родителей. Они доверили все свои кровью и потом заработанные сбережения бухгалтеру, тот эти деньги потерял, а я вернул их обратно.

Главное — сердечность
До того, как я основал эту фирму, у меня было несколько громких дел. В одном из них, связанном с охраной окружающей среды в Нью-Йорке, я доказывал, что действия города не конституционны. Для молодого специалиста это было слишком большим замахом. Если не сказать наглостью. Однако после этого дела меня пригласили в административный суд по апелляциям в области окружающей среды, здравоохранения, строительства и других городских кодексов. И мне показалось, что я достиг предела самых несбыточных мечтаний.
Позже понял, что самому можно успеть куда больше, чем в компании городской бюрократии с бесконечными заседаниями. Я ушел из апелляционного суда и создал свою фирму Novo Law Firm с идеей все делать качественнее и более сердечно…
Мои мечты сбылись!
Мне удалось создать компанию, которая помогает всякому, в нее входящему, — и клиентам и сотрудникам. Все без исключения члены моей команды искренне скажут вам, что сегодня они не те, кем были месяц назад. Всеми движет интеллектуальный порыв — такую атмосферу удалось создать в этом офисе, разросшемся на весь этаж из комнатенки, куда я пришел один со своим компьютером и телефоном…
Мы беремся за сложные дела в области науки, архитектуры, медицины, бизнеса и решаем их. Нередко выступаем против более мощных сил, чем мы сами. На идее человечности я продолжаю настаивать, несмотря на постоянное разрастание фирмы, увеличение штата. Однако неизменность моих идеалов лежит в подходе к ведению дел, связанных с медицинскими ошибками или с безопасностью на стройках…
Равнодушие, спешка, занятость — где этого нет? Однако в некоторых сферах, в медицине в частности, последствия ужасны. А с развитием высоких технологий, с компьютеризацией создается впечатление, что все главные ответы можно найти на Google, но Google — это ширпотреб. Тогда как от врачей требуется совсем иной уровень профессионализма. И от адвокатов.
Отличить сведения Google от сокровищниц мировой литературы способен только человек по-настоящему образованный, несуетливый. Это дает класс, и на этом я настаиваю, к этому мы у себя в фирме стремимся.

Объединяющая сила урагана
Исправлять внешний мир сложнее. После недавнего урагана наш офис был закрыт, и я поехал в Бруклин. Ходил от дома к дому — смотрел, кому и как могу помочь, посоветовать, организовать, вызвать городскую службу, прочитать страховку или дозвониться… Этот Сэнди объединил южный Бруклин, как ничто и никогда. Понятие «община» — очень условное в русскоязычных кругах. Имея нечто общее, люди не объединены политическими интересами: нет ни лидеров, ни финансов, ни серьезных идей…
Но мало кто понимает: чтобы интегрироваться в общество, надо объединиться. Америка ждет, что мы станем полноценной общиной. Ей недостаточно того, чтобы люди находили работу, кормили свои семьи и платили налоги. Община превращается в политическую силу, если она объединена. Неслучайно в бюджете мэра Блумберга нет графы «русскоязычные программы», а вот «корейские программы» там есть, хотя корейцев точно меньше, чем русских.
Наших людей объединить чрезвычайно сложно: недоверие к общественным структурам они привезли с собой из Советского Союза. Я попытался объединить здесь русскоговорящих адвокатов. Адвокаты из больших фирм охотно встречаются, с интересом общаются, делают пожертвования. Адвокаты, сидящие в своих индивидуальных конторах, заинтересованы исключительно в новых клиентах. Они пришли, чтобы выяснить, что это сообщество сможет сделать для них. Но я-то их позвал, чтобы обсудить возможность возбуждать общественные иски, решать общественные проблемы совместными усилиями.
Одним из таких дел стал перевод всех избирательных документов на русский язык. Это делалось для того, чтобы наши дедушки и бабушки понимали, за кого голосуют. Успех — принятие этого закона. Поражение — нарушение его городом, возможное потому, что у общины нет голоса, нет лидера. Политика — это вечное недоверие, подозрение. Поэтому мне и не хочется в нее лезть.
У себя, в своей фирме, я хозяин своего слова, своего дела. Я взялся бесплатно помогать пострадавшим от Сэнди — и сделал. Слава Б-гу, я не должен ни перед кем отчитываться, ни у кого не испрашивать разрешений.

Я и моя семья. Кто мы?
На первом месте у нас еврейство. Мы и в России были прежде всего евреями. И то, что американцы называют нас русскими, очень долго резало мне ухо. Во-вторых, я — американец, дорожу ценностями этой страны, включая возможность честно зарабатывать и делать пожертвования.
Дома мы говорим по-русски, наши дети учатся в русской школе. От них мы требуем, чтобы они были самыми эффективными, самыми развитыми, учились музыке, математике, шахматам, постигали искусства, плавали. Сын еще занимается карате, а дочки — балетом. Это нам важно. Американцы спрашивают, почему русские родители не дают детям быть детьми?
Моя жена — израильтянка, дочь русскоязычных родителей. Мы начинали с того, что жена говорила с детьми на иврите, а я — по-русски. Поэтому меня дети называли «аба», а ее «мама». И мы сломались…
Дети читают по-русски, каждый с нетерпением ждет своей очереди поехать в Израиль, отмечаем праздники, зажигаем свечи в субботу. Надеемся, наши дети свяжут свои жизни непременно с евреями. Иначе они нанесут сильнейший удар по своим родителям. Правда, на данный момент мы можем не беспокоиться: наш сын на улице в ответ на дежурные поздравления с Рождеством гордо и громко сообщает, что он еврей и никакого Деда Мороза нет!
Беседовала Наоми ЗУБКОВА, США