Моему отцу

Ты искренне старался приобщить меня к технике. Ты покупал мне разнообразные конструкторы и сам собирал из них танки, пистолеты и подъемные краны. Мне иногда кажется, что и играл в них тоже ты, но в этом я не уверен. Я хорошо помню, как ты купил мне на день рождения редчайший тогда немецкий велосипед с дутыми шинами. Мы вышли на улицу, и в первый раз в жизни я осознал, что такое человеческая зависть. На нас смотрели примерно так же, как в эпоху развитого социализма смотрели на владельцев «мерседесов». Соседские мальчишки провожали меня недоброжелательными взглядами, и только твое присутствие спасло меня от немедленного расставания с этим сверкающим заграничной эмалью чудом техники.
Я вспоминаю нашу поездку к Черному морю в поселок с романтическим названием Архипо-Осиповка. Мне тогда уже шел двенадцатый год. Хозяева, у которых мы снимали комнату, держали свиней, и мне показалось, что свинья по многим параметрам не уступает гомо сапиенсу, а в чем-то даже и превосходит своих хозяев. Я искренне любил этих добродушных хрюшек. Признайся, что в какой-то момент ты испугался, что твой сын может после окончания школы пойти в свинопасы.
По утрам мы довольно долго шли под еще не проснувшимся южным солнцем, выходили на пляж, украшенный огромным плакатом с надписью «Море», и вот здесь начиналось священнодействие. На моих глазах ты собирал и устанавливал разработанный тобой защитный тент, которому не было страшно самое палящее солнце, и солнце понимающе следило за тобой и как будто бы шептало: «Устраиваются же эти евреи».
Мы ловили тогда рыбу в маленькой горной речушке, ходили на местный базар за фруктами и разговаривали. По-моему, мы больше никогда в жизни так долго не говорили обо всем на свете. Это было прекрасное время. Ты забыл о своих рабочих проблемах, а я — о своей первой влюбленности. По вечерам мы смотрели кино под открытым южным звездным небом, и артисты Крючков и Меркурьев пели для нас свою знаменитую песенку: «Однажды вечером, вечером, вечером...» Когда я писал эти строки, я осознал, что в то время ты был моложе, чем я сейчас.
Вспоминаю нашу московскую жизнь. Ты всегда много работал. Уходил, когда я еще спал, а приходил, когда я уже спал. Я не знал, чем ты занимаешься, но однажды ты принес домой и поставил на стол модель космического корабля. Вот тогда-то я понял, что твоя работа связана с космосом, о котором мечтали все мальчишки. Я гордился своим отцом, который если и не летает в космос, то, по крайней мере, связан с ним по таинственным строительным делам. Эта гордость помогала мне пережить ненависть дворовых мальчишек к единственному во дворе еврею. Когда мне приходилось туго, я живо представлял, как ты разговариваешь с самим Юрием Гагариным и терпеливо объясняешь ему устройство нашего надувного катамарана. Иногда по ночам мне снился один и тот же сон. Мы с тобой слетали в космос и идем по красной ковровой дорожке докладывать о выполнении правительственного задания. Почему-то вместо генсека докладывать приходилось нашей маме, и она вручала нам вместо орденов по чашке куриного бульона с клецками.
Шли годы. Постепенно я узнавал много нового о твоей жизни. О том, что мальчишкой ты пережил страшный голодомор на Украине, что во время войны погибла вся твоя семья, что ты сам чудом уцелел в этой кровавой мясорубке и остался совсем один на всем белом свете. Ты прошел всю войну сапером, а о саперах говорили, что сапер ошибается один раз в жизни. Ты не ошибся. Ты не подорвался на мине, не замерз в окопе Северо-Западного фронта, не погиб от немецких пуль и от пуль своих же заградительных отрядов, тебя не судил военно-полевой трибунал и тебя не послали в штрафбат, тебя не застрелил молодой особист, без­успешно пытавшийся сделать из тебя стукача. Ты выжил. Только теперь, узнав всю правду о войне, я понял, что выжить на ней было все равно, что получить от судьбы желанный лотерейный билет, дарующий самое дорогое — жизнь.
Ты остался совсем один, но судьба опять оказалась милостива к тебе и наградила тебя по-царски. Ты встретил нашу маму, с которой ты в любви и согласии живешь уже шестьдесят пять лет. Были в вашей жизни трудности, была Средняя Азия, куда маму, молодого специалиста-врача, сослали по распределению. Были долгие годы борьбы за эмиграцию. Много чего было, но никогда, я клянусь, никогда я не видел, чтобы вы повышали друг на друга голос, ругались или конфликтовали. Сегодня я могу признаться, что мой закоренелый цинизм неоднократно вдребезги разбивался о ваш неисправимый романтизм и вашу пора­зительную нежность по отношению друг к другу.
Ты всегда был для меня примером того, каким должен быть настоящий мужчина. Помню, как в детстве мы ехали в переполненном поезде метро, и ты показал мне на стоящую в отдалении пожилую женщину и попросил уступить ей место. Когда мы с женщиной подошли, на моем месте уже комфортабельно расположился какой-то пьяный в дымину жлоб. Все твои попытки усовестить его окончились неудачей, но с тех пор я всегда с уважением отношусь к старшим и с презрением — к пьяным жлобам.
Помимо самой жизни я обязан тебе еще и многим другим. Ты всегда рядом, всегда готов подставить свое плечо, помочь и советом и делом. Чем бы ты ни занимался, ты делаешь все спокойно, без суеты, глубоко вникая во все проблемы, как и подобает настоящему мужчине.
Я высоко ценю твое чувство юмора, твою способность видеть смешное даже в грустном. Вот уже больше полувека я упорно пытаюсь брать с тебя пример. Увы, практика показала, что мне никогда не удастся стать таким же, как ты, порядочным, мудрым, тактичным, добрым. Совсем недавно в госпитале молоденькая медсестра, с которой ты общался всего двумя словами, а именно «спасибо» и «о’кей», сказала, что очень бы хотела, чтобы ее будущий муж был хотя бы немного похож на тебя. Сделала паузу, грустно улыбнулась и добавила: «Только сейчас таких не делают».
Ты всегда пользовался уважением как близких, так и не очень тебе людей: милиционера-алкаша Володьки, занимающего трюльник на бутылку по случаю столетия русской кровати, старого знакомого, признающегося в порыве откровенности, что ты хоть и еврей, а хороший мужик, и даже буфетчицы Маши на волжском теплоходе, для которой все, кроме тебя, были сволочами и паразитами.
Ты никогда не сидишь без дела. Ты всегда в движении, что-то ремонтируешь, изобретаешь, читаешь, отгадываешь. Первый вопрос, когда я захожу вас проведать: «Ты не знаешь, человеческое качество, семь букв, третья буква “б„?» Ты невероятно любознателен. Тебе всегда хочется докопаться до сути целых явлений и отдельных технических изделий. Моя поверхностность и нетерпеливость всегда уступает твоей глубине и вниманию к мелочам. Если я перевожу тебе очередную анкету, то ты не успокоишься, пока не поймешь в ней каждое слово. Если ты ставишь под ней свою подпись, то можно быть уверенным, что в анкете правильно указан твой пол, раса, номер социального страхования и средняя стоимость газа и света в пересчете на среднестатистический месяц с поправкой на погоду.
Ты удивительно порядочный человек. Ты всю свою жизнь живешь по закону, и не только по закону юридическому, но прежде всего по закону, данному тебе Б-гом. Часто я думаю о том, насколько совершеннее был бы наш мир, если бы его населяли люди, подобные тебе, но об этом приходится только мечтать. Такие, как ты, не становятся президентами, главнокомандующими и даже крупными начальниками. Для этого надо преступать закон, идти на компромиссы с собственной совестью, быть безжалостным к людям, а ты не способен на все это.
Сегодня я хочу еще раз поблагодарить судьбу за то, что она подарила мне счастливую возможность стать твоим сыном.
Владимир БРАВВЕ, США