ПОЛЕТ К ЗВЕЗДАМ

Ранним утром 1 сентября 1998 года Игорь Сорин, экс-солист суперпопулярной группы «Иванушки Интернешнл», выпрыгнул из окна однокомнатной квартиры 12-этажного дома на Люблинской улице Москвы. В своей предсмертной записке он написал: «Приглашаю всех полететь со мной к звездам». Жизнь Игоря Сорина — драма с навороченным сюжетом, включающим элементы трагедии, мелодрамы и бурлеска. Он хотел жить на всю железку, а такое желание — всегда признак крайне усложненного внутреннего мира. Шоу-бизнес не понимает людей, знающих слово «ДУХОВНОСТЬ», шоу-бизнес понимает людей, ценящих слово «ДЕНЬГИ». Сорин считался человеком из номинации «Не от мира сего». Он ушел от нас, когда ему не было и тридцати. Казалось бы, ничего не изменилось. Молодые да ранние с энтузиазмом поют о любви. Эти мажорные, бодрые песни свидетельствуют: молодые да ранние преисполнены бешеной энергией. А двенадцатилетняя девочка из Красноярска пишет в солидный журнал, наполовину посвященный кабинету министров и оголтелости НАТО: «Напишите, пожалуйста, про Игоря Сорина. Вы его забыли, это нечестно, это несправедливо!» Но есть два человека, которые не забудут Игоря. Никогда. Это его родители. Владимир Райберг, его отец — художник, поэт, автор и исполнитель песен, пишет повесть «Ёги-Гоги», в которой размышляет о жизни, вспоминает и анализирует эпизоды, связанные с Игорем, разговаривает с ним. Для него он по-прежнему живой... Отрывок из повести «Ёги-Гоги» Приступая к повести о своем погибшем сыне — Игоре Сорине, я не ставил перед собой цели выпятить чьи-то достоинства или недостатки, принизить или преувеличить причастность к его судьбе или покаяться задним числом перед его светлой памятью. И, тем не менее, это обращение и к нему, и к самому себе. Без лукавства. Игорь Сорин, сын «На днях прозвучала наша коронная песня. Она не втиснулась в плотное рейтинговое досье «Московского комсомольца», она просто подмяла все хиты и заняла первую строку. ПЕРВУЮ! Год назад мы не мечтали, даже в голову не приходила такая мысль: быть первыми. Наш клип гоняют по «ящику» по несколько раз в день. Все наши голоса, включая Андрюхин шепот и иерихонскую трубу Кирилла, наш Великий Матвиенко свел в единый опус — «Тучи». Они грохочут во всех палатках, музыкальных салонах, в переносных магнитофонах. Девочки бесятся. А первой жертвой торгового пиратства стал (вот смех!) мой папаня. Он, радостный, притащил с рынка продукты и кассету. Всунул ее в музыкальный центр, и по квартире понеслось шипенье, какой-то грязный вариант нашей песни. «Пираты» поторопились снять сливки. Нюх у них хороший. Зато пошленькая фразочка: «Наутро они проснулись знаменитыми» — пришлась на нашу долю. Поначалу «Тучи» дали попробовать Кириллу, но после первой попытки спеть стало ясно: не хватает самой малости — одного диапазончика. Это все равно, что браться ремонтировать часы топором. Андрюха не в счет — его бек-вокал, состоящий исключительно из шепота, может имитировать только звуки швабры. Раскрутка завершилась. А кто, собственно, первый мне подал мысль стать звездой? Как ни странно, это был папаня. Нетерпимый к попсе, он однажды ошарашил меня вопросом, как говорится, «в лобешник»: «А ты не хочешь стать звездой?» От кого угодно я ждал такого напутствия, только не от него. Если это стало очевидным для него, то стоит задуматься. Почаще бы он говорил добрые слова, было бы лучше. Итак, вопрос был задан. — Хочу, — я не успел подумать, но, видимо, и думать было не о чем. Думалось не раз. — Кто-то должен стать, так почему не ты?! — Для отца все было просто, как сопромат или мифическая начерталка, от которой рыдали его институтские сокурсники. Рисовал он походя, легко и быстро. Сочинял свои «мезозойские» песни. И пел под гитару. Правда, у меня они вызывали смех своей наивностью и простотой с рабоче-крестьянским аккомпанементом в ре-миноре: унзы-унзы, гоп-ля-ля! Хотя было кое-что стоящее в его костровом репертуаре. А вот мы — «ИВАНУШКИ» — крепко рванули. Мы не в десятке, мы — первые. Завтра будут ломиться залы. Мы уже работаем с «разогревом». Наш спарринг-партнер — группа «Мечтать». Но мы за кулисами слышим, как зал перекрывает пение криками: И-ва-нуш-ки, И-ва-нуш-ки, Со-рин, И-го-ря-ха! Мы не будем больше «обкатываться» по ПТУ, районным школам и второсортным клубам. Завтра мы выйдем другими. Волноваться не надо: фонограмма надежна. Все выверено. Все сведено в классный хит. Девочки будут визжать, облеплять сцену. Прорывать кордон охранников, чтобы вручить цветы, игрушку и получить взамен автограф. Микрофончик в руки — и ты свободен на сцене. Правда, хочется петь живым голосом. Не ждать своей песни, пока до тебя дойдет очередь после Кирюхи и Андрея. Иногда хочется плюнуть в микрофон. Вымаливаю право спеть своим голосом. Без сопровождения. Живьем. Не имитировать песню жестами. А выдать во весь диапазон, как это было на вокале в Гнесинке, когда прослезилась госкомиссия. Я стесняюсь пригласить на наш концерт моего любимого педагога Людмилу Конкордиевну. Я стесняюсь присутствия в зале моих родителей. От меня ждали другого. Иного. И что это за слава, если я украл у кого-то надежду и веру в иной успех. Маленький человечек, дергающийся под фонограмму. Стены нашего подъезда и вся лестничная клетка, с первого этажа по самый чердак, исписаны фанатками. Там все: и восхищение, и оскорбления в адрес моей Сашульки (подруга Сорина. — Ред.), и угрозы. И назначение фанатками места их тусовок. Все от пола до потолка исписано маркерами, мелом, шариковыми ручками. Управдом косится на меня. Я в ответ обещаю дать денег на перекраску. Одна из надписей, написанная на створках лифта, самая гадливая: «Если ты не назначишь мне встречу, то буду всем говорить, что ты голубой». Маме так и не удается отмыть эту угрозу даже со стиральным порошком. Из дома приходится выскальзывать и «огородами» пробираться к метро. Но так хочется петь. Мой голос живет в каждой песне, но единожды. Во время записи. Меня угнетает «фанера». Угнетают подпевки, я вынужден валять дурака. Андрюху и Кирилла фанера устраивает. Меня нет. Это не я. Как имя мое в этом мире? Я не имею в виду афишу. У всех оно есть, имя, в свидетельстве о рождении. У одноклассников и однокурсников, у соседей и родственников. И даже у кошек и собак. У моего кота Фиделя, у папиного Тепки. Но есть же ИНОЕ ИМЯ. Не написанное на бумаге с печатью. ИМЯ ОСОЗНАНИЯ САМОГО СЕБЯ. Имя Б-га, живущего в тебе. Имя того червяка, что точит тебя в минуты сомнения. Из каких букв и знаков складывается это имя? Имя, на которое оглянусь только я, даже если я буду в толпе с людьми, носящими имя, одинаковое с моим. Есть во мне мир, в который я никогда никого не пущу. Как понять себя? Я только там, где я есть — в самом себе, ТАМ, ГДЕ Я ОЩУЩАЮ жажду, тепло, удовольствие. В ином мире меня нет. Все остальное — мое прошлое. В остальном меня нет. Спетая песня — мое прошлое. Это возможность отслоиться в самого себя. И возможно ли это? От взлета до уныния — всего один шаг. И держит только песня, которую ждешь, делаешь и обживаешь. Потом расстаешься, упрятав ее в электронный носитель. Если для ребят она после этого начинается, для меня — заканчивается. Спасают стихи. Я уплываю с ними в неведомое пространство, захватывающее меня: Русалка, плыви за мной! Я земноводный, но не земной, Зеленоглазый, но не цветной. Мне одиноко — плыви за мной. Что обещает мне этот мир, влекущий в свои то ли глубины, то ли высоты? У меня все есть. Большего, чем творчество, мне не надо. Русалка, плыви за мной На берег пустынный мой, На солнце и облака, На звезды и на снега. Что-то подобное я встречал у отца: «И мы нечаянно пьяны, течет вино из скальных пор, мы на вершине глубины, мы на изнанке синих гор». Он неисправимый оптимист — имеет привычку разбрасывать свои стихи или хранить в куче бумаги, в которой сам не разберется. Я тайно их показываю друзьям. Одобряют. Мое первое стихотворение отец сохранил. Мои каракули перепечатал на пишущей машинке». Владимир Райберг, отец Твое первое стихотворение, Игорек, я отстучал на машинке. Оно меня поразило. Оказывается, он давно препарирует меня. Не адресует прямо мне свой стих, но я-то чувствую, что ему нелегко со мной: Мудрые старцы с седыми главами Веками внушают нам опыт былой, А мы — дети ветра, потомки иль предки, Воздушные замки возводим нередко. И ищем дороги, и чужд нам покой. Наверное, сын, ты хотел кого-то впустить в свой мир. Возможно, меня. И я хотел бы кого-то поселить в своем. Возможно, тебя. Конечно же, тебя. Но я опоздал. Видно, что-то такое таится во мне, что рождает желание и одновременно отталкивает. Но я же собрался писать без лукавства. А если без лукавства, то я упустил слишком много самого ценного. Уже поздно искать ходы. Что за новое наваждение?! Мама, ты слышишь меня? Нас преследует несвершившееся. Тебе и внуку было от природы даровано все. Вы блестяще начали свой путь. Ты потеряла все, но, согревая меня своим телом в блокадном Ленинграде, ты проторила дорогу к талантливому внуку. В нем возродился твой голос. Твое дыхание. Твой полет. И одержимость. Я живу между вами, между вашими смертями и вашими голосами. Я пережил вас обоих. Странное ощущение. Мама, я не был свидетелем твоего успеха. Но достоверно знаю, что за тобой в Архангельск из Москвы дважды приезжал профессор, чтобы любыми путями, пусть даже силой, забрать тебя в консерваторию. На пути стоял твой муж, мой отец — чекист, суровый и убежденный. И еще был на руках я. Много позже я слышал твой голос, когда ты пела. Только для себя. Это были оперные арии, романсы, украинские песни. Впоследствии я слышал подобный голос у Елены Образцовой. Наверное, позже я расскажу, что значит иметь ГОЛОС и не петь им. Иметь и ждать случая. Каким палачом становится внутренний голос. Во что превращается задушенная песня. А вот твой внук учился на соседней от Московской консерватории улице, в Гнесинке, на Поварской. Наплывает все сразу. И подсознание выплескивает несовместимые во времени и пространстве подробности. Какой режиссер заталкивает нас в свои непредсказуемые репризы? Там, в глубине души, идет незримая работа, перед которой я бесправен. Но у тебя, мама, есть новый внук. А у тебя, Игорь, есть братик, звать его Марк. В юморе он не отстает от тебя. Ему всего три года. Его маме, а стало быть, моей юной жене, — всего двадцать три. Для многих это страшно нелепо. Такие дела. Жизнь продолжается. Я совершил поступок, перевернувший мою жизнь и жизнь окружающих с ног на голову. Но на свет появился новый человек. Твоя мама, Игорек, а моя бывшая жена, сказала, что если б ты знал об этом, то перевернулся бы в гробу. Я думаю иначе: ты был бы рад. Ты бы наверняка не простил меня, но его, братика своего, Марика, любил бы. Он поет твои «Облака». Он узнает песни «Иванушек». Он считает эту группу своей.