Ян Акоста - шут императоров

В качестве шутов могли представать акробаты, уличные певцы, жонглеры, канатоходцы и даже укротители зверей. Но если выступавшие на площадях странствующие скоморохи и клоуны демонстрировали свое искусство на радость невзыскательной толпе, не принося никакого морального ущерба, то гораздо более опасными представлялись шуты иного рода. Некоторые из этих субъектов, сделавшись любимцами своих хозяев, не чаявших в них души, быстро приобретали в доме значительную власть и становились форменными мучителями и извергами для прочего домашнего персонала.

Немалый ужас, естественно, внушали шуты коронованных особ, от жестоких нравов которых порой страдали очень многие люди. Но, конечно, самую большую опасность представляли собой шуты на троне, от чьей непредсказуемости и абсолютной алогичности порой зависели судьбы целых государств. С разной степенью справедливости к подобным историческим персонажам можно отнести вавилонского царя Навуходоносора, римских императоров Калигулу и Нерона, русского самодержца Ивана Грозного и ряд других властителей.

Одним словом, понятие «шут» включало в себя многообразие таких качеств, которые позволяли их носителям, в зависимости от занимаемого положения, являться объектами развлечения или внушать страх, но неизменно находиться в центре всеобщего внимания.

 

Голландский «сувенир»

В начале 1716 года Петр I, еще не оправившись от какой-то тяжелой желудочной хвори, вместе с супругой и племянницей отправился за границу. Конечной целью его поездки являлось лечение в маленьком курортном городке Пирмонте, однако наряду с этим царя ожидали и другие, более приятные хлопоты. Хотя война с Карлом Шведским была уже победоносно завершена, Петр дальновидно стремился к тому, чтобы получить контроль над Северной Германией, откуда при случае можно было легко погрозить пальцем разбитому, но еще огрызающемуся противнику. Для решения этой задачи более всего подходил немецкий город Мекленбург, где государь намеревался разместить несколько хорошо вооруженных полков. Соответственно, в сфере интересов царя оказался мекленбургский герцог Карл-Леопольд, ради особы которого в своем царском обозе Петр вез невесту — родную племянницу Екатерину Ивановну, старшую дочь давно почившего, слабоумного брата по отцовской линии Ивана Алексеевича.

Порадовавшись яркому свадебному фейерверку, до которого он был большой охотник, монарх собрался было к отъезду, но легкая простуда задержала его еще на несколько дней. Во всяком случае, наутро, стоя на молебне в местной лютеранской церкви, Петр ощутил неприятный озноб в непокрытой голове. Оглянувшись, царь рывком стянул пышный парик с головы стоявшего рядом совершенно ошеломленного бургомистра и водрузил его на себя. Теперь стало явно теплее.

Через несколько дней государь благополучно отбыл в Пирмонт, где, как писали местные газеты, «изволил идти к колодезю и кушать воду». Судя по всему, именно здесь, на водах курортного Пирмонта, своим цепким, наметанным оком будущий император российский узрел некоего интересного субъекта, который показался избалованному яркими личностями Петру чрезвычайно любопытным.

Человека, сумевшего привлечь внимание самого российского самодержца, звали Ян д’Акоста. Предки Акосты, принадлежавшие к марранам, в конце XV века покинули Португалию, где даже в отсутствие на тот момент института инквизиции жизнь становилась совершенно невыносимой. Наряду со многими другими несчастными беженцами им удалось найти приют в Амстердаме и постепенно добиться в этой интернациональной голландской столице определенного благополучия.

Ян д’Акоста получил прекрасное образование и с ранних лет оказался фактически предоставлен самому себе. Настойчиво стремясь обзавестись каким-нибудь прибыльным делом, молодой человек отправился в длительное странствование по Европе. Около 1711 года он поселился в Гамбурге — морском порте и крупном центре северогерманской торговли, где не без труда открыл маклерскую контору. В течение нескольких последующих лет Акоста добросовестно пытался наладить работу, но все его потуги оказались тщетными. То ли конкуренция была слишком большой, то ли в его душе не обозначилось достаточной склонности к этому занятию, но, так или иначе, маклерская контора очутилась на грани разорения. И в эту трудную минуту жизни на помощь пришла благоволившая к нему фортуна. Отправившись на последние средства отдохнуть и подлечиться на курортных водах, Акоста неожиданно удостоился благосклонного внимания самого могущественного на тот момент европейского монарха.

Чем же мог так обворожить Петра сорокалетний голландский еврей? Обладая хорошими внешними данными и незаурядными природными способностями, Акоста умел говорить почти на всех европейских языках, превосходно знал Священное Писание, отлично разбирался в вопросах философии и истории, был тонким гурманом и при этом обладал редким остроумием, исключительной находчивостью и жизненными навыками бывалого человека.

Все эти качества, в сочетании с удивительным везением, в одночасье коренным образом изменили судьбу свободолюбивого «гражданина мира», получившего приглашение сопровождать его царское величество в новую российскую столицу — Санкт-Петербург.

 

Шут — дело серьезное

Обостренное чувство юмора и склонность к умопомрачительным, порой жестоким забавам были свойственны Петру с детства. Из сохранившихся архивных документов можно узнать, что игривого ребенка постоянно окружали карлики и карлицы, большим любителем которых являлся его дядька-наставник, думный дьяк Никита Зотов, по совместительству обучавший мальчика еще и грамоте.

Как и другие учителя, Зотов не обладал особой образованностью и эрудицией, и если бы не уникальная природная одаренность Петра, будущий царь так и остался бы недоучкой. Между тем склонности будущего царя к постижению окружающего мира через игры и забавы — шутейные водные баталии на Яузе, Потешные полки — впоследствии оказали молодому царю неоценимую помощь в многотрудном деле строительства русской армии и флота.

Получив единоличную власть, Петр не забыл старого воспитателя Никиту Зотова, придумав для своего любимца пышный шутовской титул «князя-папы», «всешутейного отца», главы так называемого Всепьянейшего собора. Резиденцией этого собора сделалось укрепленное место близ села Преображенское, где нередко устраивались многодневные пьяные гульбища. Во время подобных увеселений разношерстная пьяная компания во главе с молодым царем носилась по улицам Москвы в санях, запряженных свиньями, козами и даже медведями.

К тому времени, когда в Петербург прибыл Акоста, государь несколько остепенился и сравнительно редко позволял себе буйные выходки молодости. Новоприбывший «голландец», как его называли во дворце, своей неизменной любезностью и общительностью довольно быстро приобрел расположение, чему в немалой степени способствовал специальный царский указ о назначении Акосты на должность придворного шута. На этом совсем непривычном для него новом поприще недавний хозяин маклерской конторы сумел быстро выделиться среди прочих потешников царской четы и занял достаточно видное место наряду с самым известным шутом при дворе, камер-лакеем Иваном Алексеевичем Балакиревым.

Только теперь, когда он почувствовал основательность своего положения, Акоста решился выписать в Петербург жену и дочь, которые до той поры оставались в Германии в ожидании вестей от супруга и родителя. Являясь европейски образованным человеком, Акоста даже в шутовстве проявлял удивительную точность и тонкость в суждениях и оценках. Известно немало случаев, когда именно с этим своим шутом Петр вел длительные споры, касающиеся сравнительных характеристик христианства и иудаизма. Своей открытостью и смелостью в этих вопросах Акоста выгодно отличался от другого «замаскированного» еврея, высокопоставленного дипломата Петра Павловича Шафирова, всегда тщательно избегавшего обсуждения еврейской тематики.

В 1719 году был отмечен серьезный конфликт, который имел место между Акостой и придворным лекарем Иоганном Лестоком, позволившим себе оскорбительные действия в отношении юной дочери «голландца». Скандал стал известен Петру, который хотя и высоко ценил врачебные достоинства Лестока, все же принял сторону своего шута и сослал лекаря в Казань, откуда тот был возвращен уже в период правления Екатерины I.

К тому времени престарелый наперсник царя, «всешутейший патриарх» Никита Зотов уже скончался, и государь заметно охладел к шутовским забавам. Все же незадолго до своей кончины, последовавшей в январе 1725 года, российский император решил отметить многолетнюю усердную службу Акосты и пожаловал ему шутливый титул «самоедского короля», присовокупив к нему в качестве земельного надела безлюдный песчаный остров Соммера в Финском заливе.

 

Шуты и временщики

Последующие пять лет были для Акосты годами забвения и прозябания. Возможно, он так бы и канул в Лету истории среди бесчисленного количества второстепенных персонажей Петровской эпохи, но о нем неожиданно вспомнили.

В 1730 году на российском престоле воцарилась младшая племянница великого реформатора, курляндская герцогиня Анна Иоанновна, при которой шутовское искусство вновь оказалось востребованным, правда, в достаточно вульгарном и примитивном обличии. Если Петр I держал при себе шутов не столько для забавы, сколько ради осмеивания грубых и смешных предрассудков российского общества, то в период правления новой императрицы шутовская традиция в основном оказалась построена на фокусах и скоморошничестве.

Весьма заслуживающим внимания представляется и другая особенность ее правления. За те десять лет, что эта грубая, заурядная, малообразованная женщина пребывала на троне, положение евреев в Российской империи заметно ухудшилось, в особенности по сравнению с толерантной эпохой Петра. В то же время совершенно иная картина наблюдалась под сенью дворцовых палат. Обладая различной степенью влияния и мало сопоставимыми возможностями, здесь вполне успешно реализовались некоторые евреи. В первую очередь следует упомянуть разжалованного Петром, но обласканного новой императрицей президента коммерц-коллегии Шафирова, его племянника — куратора Московского университета Федора Веселовского, ближайшего советника и фаворита монархини Бирона, крупного финансиста Исаака Липмана и, наконец, возвращенного к своим шутовским обязанностям Яна д’Акосту.

Обожавшая жестокие и грубые шутки российская самодержица проводила серьезнейший отбор претендентов на шутовской колпак, так как эта должность, несмотря на ее бесконечную унизительность, несла с собой определенный почет и влияние. В новом придворном балагане сохранил свои позиции Иван Балакирев; забыв о благородных корнях, вовсю юродствовал князь Михаил Голицын по прозвищу Квасник, чью шутовскую свадьбу душевная государыня повелела сыграть в знаменитом Ледяном доме.

Благодаря поддержке всесильного временщика Бирона не оказался обойденным царскими милостями и Акоста, хотя его искусство явно выпадало из общепринятого во дворце кривляния и фиглярства.

К сожалению, в исторических источниках не сохранилось никаких сведений о последних годах жизни Акосты, чьи богатые, разносторонние дарования, к великому сожалению, не нашли иного применения, соответствующего этой яркой, достойной личности.

Борис ЯКУБОВИЧ, Россия