По гамбургскому счету

Из глины сделаны божки,
Как видно, им влетело!
То встретишь тело без башки,
А то башку без тела!

Видать, в один прекрасный день,
Не допросившись чуда,
Их били все, кому не лень,
Как бьют со зла посуду!

Класс! Это стихи по мне! А я начинающий, а я неизвестный, а я не печатавшийся… ну, почти… Народу много! Разговоры какие-то неинтересные — это с Берестовым-то! Но я уходить не собираюсь. Публики все меньше и меньше… поэт устал. Видно. И вдруг ко мне:
– А вы тоже хотите что-нибудь прочесть?
Ну конечно, я хочу, но как-то так вот просто признаться... Неудобно. Но оставшиеся подбадривают и смотрят доброжелательно: «А чего! И я прочту!»
– Вот…

Зебры, наверно,
Кушают арбузы.
Арбузы полосатые —
Зебры полосатые.
Арбузы пузатые —
Зебры пузатые.
Хвостик у арбуза,
Конечно, покороче.
Вообще,
У зебры хвост
Длинный очень.
От арбузной мякоти —
Красный язык.
От арбузных косточек
Глаза черней черник.
Когда зебра уляжется,
Кажется всем, кажется...
Будто это вообще
Арбуз огромный на бахче.
Я внутри трясусь, но не спотыкаюсь и не затыкаюсь…
– А еще! — просит Берестов, и публика тоже поддерживает.
– Ну, вот…

Детский сад
Надел панамы,
Всем панамы
Сшили мамы,
Не пройти
В июльский зной
С непокрытой головой!

– Вот! — провозглашает Берестов. — Вот вам еще один настоящий детский поэт! Запомните его имя!
Мы выходим из магазина, и нам не хочется расставаться — оба чувствуем. Я не хочу отрываться от поэта, который мне так по душе. Берестов не очень рвется домой — это я потом понял. А живет он в доме около метро «Проспект Вернадского», писательская пятиэтажка новая. И мы идем пешком. Москва не задымленная, не зачумленная машинами, особенно в этом зеленом новом юго-западном своем крае. И разговор обо всем сразу, но о чем бы ни заходил, сворачивает на стихи. И Берестов читает мне свои и Маршака, и своего друга Бориса Заходера, и Ахматову. Они все живы еще! И мир не такой пустой и не такой чужой! Я дотягиваюсь до них с помощью Берестова, вообще будто они рядом, особенно когда Валентин Дмитриевич мастерски читает их голосами. Тут же без подготовки переходит от барственного баритона Алексея Толстого к сиплому маршаковскому голосу с придыханием и остановками.
– Да! — спохватывается он, — подарить вам книжку на память?
– Ну конечно! Большое спасибо.
– Детскую! — он вытаскивает из пачки, что прижата локтем, книжку большого формата и тут же на ходу, прямо на обложке поверх букв названия «Про машину», пишет: «Мише Садовскому… и т.д. Жду в ответ вашу!» Я обещаю, конечно. Я очень люблю эту книжку Валентина Берестова, она у меня есть еще в другом издании и с другим автографом: «Дорогому Мише Садовскому мое самое первое стихо­творение для детей». Да, я люблю эту книжку и маленькую дочку Валентина Дмитриевича Марину и мечтаю, как хорошо будет подарить ей вот так запросто свою книжку с картинками и с достойными стихами.
Потом много раз в течение многих лет мы обменивались книжками и автографами. Валентин Дмитриевич писал мне рекомендацию в СП, переживал все мои «союзовские» перипетии.
Однажды он затеял такую игру. Мы сидели, пили чай у него дома среди хаоса бумаг неубранной комнаты и читали стихи.
– А вот давайте по гамбургскому счету — от кого сколько детских стихов останется?! Только скидок — никаких!
И Берестов берет книжки своих любимых: Маршака, Чуковского, Заходера, потом Барто. Ну, и себя, и меня, читает вслух стихи, да не просто читает, а голосами авторов, на это он величайший мастер — артист-пародист просто! Всем достается — Берестов строг необыкновенно: «Английские сюжеты не в счет — только свои, оригинальные стихи», — рубит основательно, зато какая башня детской поэзии вырастает на глазах. Ведь я и не задумывался, сколько замечательного написано!
– Нет, Валентин Дмитриевич, меня считать не надо — я всего-то ничего издал!
– Не в этом дело! — у Берестова свой подход. — Вот «Записная книжка» и «Новый бант» — это наверняка уже два. Это же много.
Я очень сомневаюсь. Молчу. Берестов — это Берестов. Но мне кажется, что ему неудобно оставить меня вне будущего.
– Оставьте мне свои стихи, — говорит он на прощание.
Так он стал редактором моей новой книжки «Лесные бусы» в издательстве «Советская Россия». Хорошая книжка. Она мне самому нравится. Первый экземпляр из полученных мной авторских остался у Валентина Дмитриевича — там все стихи, которые он отобрал по гамбургскому счету.
Но самый главный автограф был устным, когда мы виделись на каком-то вечере в Музее Маяковского. Берестов выглядел плохо. Одутловатое лицо, шея, выступал тяжело, говорил с одышкой. Я подошел к нему в перерыве:
– Зачем так пересиливать себя? Без вас бы обошлось. Валентин Дмитриевич, извините, не помню, подарил ли вам новую книжку, хочу исправить оплошность.
– «Бобе Лее»? — перебивает Берестов. — Подарили!
– Вы даже помните название? — я все никак не могу привыкнуть к Берестову за столько лет.
– Конечно, — спокойно возражает Валентин Дмитриевич. — Эти стихи стоят того, чтобы их запомнить.

И я чувствую, что у меня комок в горле — сколько же лет им не давали ходу. Но все же я смог подарить ему «взрослую» книжку — по гамбургскому счету.
Михаил САДОВСКИЙ, Россия