ЕВГЕНИЙ РЕЙН НИГДЕ НЕ ПРОПАДЕТ. ДАЖЕ В АМЕРИКЕ

Как-то летом поэт Евгений Рейн объявил друзьям о своем 40-летнем юбилее и... полном отсутствии средств для празднования столь знаменательного события. Друзья не оставили поэта в беде, пришли в гости, накрыли стол. Гуляли на славу, пока кто-то из гостей не вспомнил, что день рождения у Рейна зимой и ему должно исполниться 39 лет. На что Рейн с присущей ему прямотой ответил: «А что здесь плохого, вдруг я не доживу до своего 40-летия?!» С тех пор прошло больше четверти века. Евгений Рейн стал лауреатом Государственной премии, после долгих лет забвения опубликовали его книги — «Поэму предсказания», «Мне скучно без Довлатова», «Балкон» и многие другие. Стихи Рейна переведены на европейские языки и даже на иврит. И время не властно над ним — он по-прежнему попадает в интересные ситуации и готов поделиться с ближним рассказами о них. — Евгений Борисович, у вас в роду были поэты? — Насколько мне известно, не было. Мой дед Александр Маркович Зискинд владел в Екатеринославе большим магазином готового платья, бабушка была первоклассной портнихой. Мама преподавала немецкую филологию. — Почему вас так поздно начали печатать? — В 1979 году я принял участие в создании знаменитого альманаха «Метрополь». После этого меня надолго перестали публиковать. Приходилось зарабатывать на жизнь разными способами. Я по профессии инженер-механик, окончил Ленинградский технологический институт, проработал на заводе около трех лет. Но поэзия всегда была смыслом моей жизни. В годы забвения приходилось писать сценарии, книги для детей, переводить стихи. Моя первая книга стихов «Имена мостов» вышла в 1984 году, когда мне было уже под пятьдесят. — Кого из поэтов вы переводили? — Разных деятелей нашей многонациональной родины. Как-то переводил грузинского поэта Силована Нариманидзе. Он был управделами издательства «Мерани». Помню, Силован поселил меня в Тбилиси в гостинице «Иверия», где я и переводил его далекие от совершенства стихи. Через месяц по грузинскому этикету полагался банкет. Нариманидзе сказал, что в тбилисских ресторанах невкусно готовят, и предложил угостить меня в своей родной кахетинской деревне. По дороге он рассказал, что его односельчане любят и уважают меня. Это было удивительно — в то время меня не печатали, но поэту такое услышать всегда приятно. Приезжаем в кахетинское село, стол уже накрыт, за ним сидят порядка ста человек. Нариманидзе говорит мне: «Я сначала произнесу тост по-русски в твою честь, а потом переведу его на грузинский — сельчане не понимают по-русски». Произносит тост о том, какой я гениальный поэт, лучше Тютчева. Я сижу, с удовольствием слушаю эту чушь, потом поднимается какой-то старик, весь в черном, что-то читает, бьет себя в грудь и горько плачет. Я в недоумении: «О чем он так убивается?» — «Переживает, что тебя не печатают». И тут меня осенило! Мой грузинский друг пригласил меня на поминки, надеясь, что я ни о чем не догадаюсь, так как не понимаю по-грузински. То есть решил таким образом сэкономить на мне. Впрочем, этот казус не помешал выходу в свет тома моих переводов поэта Силована Нариманидзе. — Среди широкого спектра ваших умений — от механика до переводчика — вы забыли упомянуть, что вы еще и первоклассный тамада. — Да, это правда. Один из случаев, когда мне пришлось использовать этот дар, описан в книге «Мне скучно без Довлатова». Вкратце напомню, о чем речь. Евгений Евтушенко пригласил меня отметить старый Новый год в компании девятнадцати женщин, которые дарили любовью знаменитого поэта в прошедшем году. Моя роль сводилась к произнесению тостов персонально в адрес каждой счастливицы. В своем «алаверды» надо было связать внешность и профессию женщины «в общий узор в смысле любовного предназначения». Задача оказалась не из легких: среди муз Евгения Евтушенко образца 1976 года были женщины самых далеких друг от друга профессий — от известной балерины Большого театра до рубщицы мясных туш на Центральном рынке. К десятому тосту я привык к своей роли, но согласитесь, девятнадцать тостов — это все-таки многовато, и к трем часам утра я порядочно утомился. По завершении «официальной» части Евгений Евтушенко подарил каждой любимой женщине по колечку с изумрудом. — При таком размахе неудивительно, что Евтушенко всегда пользовался успехом у женщин. — Да, про это есть еще одна пикантная история. Как-то мы сидели в ЦДЛ, Евтушенко достает из кармана золотую погнутую монету. Он тогда только что вернулся из Мексики. Там, по его версии, он познакомился со звездой мексиканских сериалов, поехал с ней на виллу, они отправились в спальню... А в Мексике существует такой обычай: если женщина хочет показать свое необычайное расположение мужчине, она в момент оргазма сжимает зубами золотую монету. Вот такие «мексиканские страсти». — О вас говорят: «Счастливчик Рейн! Он лицезрел Анну Ахматову, ему жарил глазунью Борис Пастернак, а сам он угощал коньяком Юрия Олешу!» Какие еще знаменитости одарили вас своим вниманием? — Для меня играл сам Дюк Эллингтон, знаменитый американский джазмен! Эта история случилась в Киеве в 1974 году. В ту теплую сентябрьскую ночь я был в ударе. В два ночи мы с компанией направлялись в гости. Эллингтон вдруг сказал, что неловко себя чувствует — забыл в гостинице подарок и хотел бы купить цветы хозяйке. Можно ли было купить цветы в два часа ночи в Киеве в 1974 году? Вот именно. И мой друг тоже пытался объяснить Эллингтону, что это невозможно, а мне вдруг пришла в голову одна мысль. Для ее реализации мне нужны были деньги, о чем я и сказал американцу. Эллингтон достал из кармана толстую пачку рублей: на гастролях в Союзе он получал часть гонорара в валюте, а часть — рублями, с которыми не знал, что делать. Я взял из пачки несколько десяток. Мы как раз проходили мимо крытого рынка неподалеку от Крещатика. Раньше при рынках бывали небольшие гостиницы, что-то типа Дома колхозника. Я постучал в дверь, вышел швейцар, я сразу дал ему десятку — по тем временам большие деньги — и сказал, что мне надо на несколько минут зайти в гостиницу. Вошел в комнату, где спали колхозницы. Там на полу стояли ведра с цветами — их привезли продавать. Пришлось разбудить одну из женщин, та от неожиданности испугалась, но я ей объяснил, что хочу купить цветы. Когда я сторговался, то к охапке душистых цветов еще прикупил ведро за пятерку и вынес все это богатство американскому гостю. Эллингтону рассказали о сложной комбинации, которую я проделал, чтобы достать злополучные цветы, на что знаменитый музыкант сказал мне: «Вы в Америке не пропадете». В гостях мы довольно сильно выпили, и ему, непьющему, видимо, стало скучновато. Эллингтон сказал мне: «Пойдемте, я что-нибудь для вас сыграю». Сначала по моей просьбе он исполнил «Караван», а потом еще минут двадцать играл для меня. — Как вам удалось познакомиться с американским режиссером Френсисом Копполой? — С Копполой я познакомился при очень смешных обстоятельствах. У меня есть приятель, режиссер Алексей Герман. Еще до съемок «Хрусталева...» он как-то спросил, нет ли у меня какой-нибудь идеи для его будущего фильма. Дело в том, что в Петербурге тогда появился человек, который представлял интересы Копполы. Американский режиссер был готов помочь Герману в создании фильма, но он хотел знать сюжет будущей картины. Я предложил взять в основу «Автобиографию» Бродского — его очерки о детстве, юности, 40-х годах. Из этого можно было бы сделать сценарий, а Герман бы снял фильм. Но начались сложности — связаться в Копполой по телефону из Петербурга было практически невозможно. Помог случай. Через год я попал в Калифорнию и, поселившись у первой жены Довлатова Аси Пекуровской, вспомнил об идее с Копполой. Ася, невероятно деловая женщина, помогла мне встретиться с режиссером на голливудской вечеринке. Свидание с Копполой продолжалось десять минут, после чего он твердо сказал, что мое предложение ему не подходит, так как это некоммерческая идея. Отвергнутый режиссером, я бродил по саду и вдруг увидел на веранде за столиком скучающую прекрасную даму. Перед ней стоял бокал американского напитка. Через мгновение я узнал ее — это была кинозвезда Ванесса Редгрейв, сыгравшая главную женскую роль в «Blow up» («Фотоувеличение») и Айседору Дункан, жену Сергея Есенина, в фильме «Айседора». Я обратился к ней: «Здравствуйте, госпожа Дункан». Она поняла, что это комплимент, что я хочу с ней познакомиться, и спросила меня: «А вы кто такой?» — «Я — поэт из Москвы». — «Есенин?» — «Да, Есенин». Я угостил кинозвезду зернистой икрой и водкой. Ей очень понравилось русское угощение. Чтобы она могла и в дальнейшем лакомиться русскими деликатесами, я ей посоветовал посетить нью-йоркский ресторан «Русский самовар», принадлежащий Роме Каплану, моему другу и однокласснику. Ванесса Редгрейв записала адрес. — Имела ли эта история продолжение? — Да, и весьма интересное. Когда спустя два года после встречи с американской кинозвездой я побывал в Нью-Йорке в «Русском самоваре», то, в отличие от прошлых посещений, заметил, что ресторан Ромы стал модным и посещаемым местом. Оказалось, что сюда одно время постоянно захаживала г-жа Редгрейв. Надеюсь, что фортуна улыбнулась моему другу не без моей помощи. Хотя кто может понять удачу?..