Белла Бельфер. От первого лица

Уроки иврита в противогазах

– Я репатриировалась в Израиль в последний день 1990 года. У нас в Иерусалиме жил родственник, и он для нас снял жилье. Там я начала заниматься ивритом. Мне в школе легко давался немецкий, а в институте — латынь, и я была уверена, что иврит освою легко. Но это оказалось невероятно трудно. Возможно, нас учили не самые лучшие преподаватели. Только потом я поняла, какой иврит необыкновенно интересный язык.

В то время в Израиле началась ­война, и мы должны были приходить на занятия с противогазами. Было тяжко — мы все: дочь Инна с мужем и шестимесячным ребенком и я — жили в одной комнате. Когда начиналась газовая атака, малышку помещали во что-то похожее на конуру для собачки, только прозрачную. Туда же засовывали бутылочку с молочком, чтобы она могла питаться.

Первый раз об атаке объявили по радио ночью. Я ничего не могла понять: на улице суматоха, ездят люди с мегафоном и что-то кричат на иврите. Ни одного слова мы не поняли, я побежала к соседке. А она меня встретила в противогазе. Мне стало страшно. Оказывается, предупредили, что надо одеть противогазы.

Врачей тогда приехало очень много. Нам устроили экзамены. К тому времени я уже была кандидатом медицинских наук и от экзаменов была освобождена. Поначалу мыла лестницы в нашем доме, там было 9 этажей. Мыла прилично, но при этом мне было как-то неловко — я все-таки врач. Поэтому работала в такое время, когда большинство людей были в своих квартирах. Один раз моя соседка нажаловалась, что я недостаточно хорошо убираю лестницы. Меня уволили.

«Забудь, что ты была врачом!»

–В магазине, где продавали фотографии, хозяйка, приехавшая из Румынии, наняла меня мыть витрину. Я мыла хорошо, но долго — мне в то время было 53 года. И она решила взять кого-нибудь помоложе. Я ей сказала, что когда у меня будет разрешение на работу по специальности, то куплю у нее рамочку и вставлю в нее свой диплом. Женщина в ответ рассмеялась. Потом, когда я получила разрешение на работу в Тель-Авиве, то приехала в Иерусалим, купила у нее рамочку и показала ей свое разрешение на работу.

В Израиле мой путь в профессии был непростым. Сначала я пошла в учреждение, которое ведало научными работниками. Там сидела секретарша-израильтянка. А я тогда смотрела на всех израильтянок с восторгом. Я ей сказала на ломаном иврите, что я — врач и хочу устроиться на работу. Она на меня посмотрела и со смехом произнесла: «Ты — врач? Забудь, что ты была врачом».

Тогда я зашла в социальное заведение, которое ведало вновь прибывшими, нашла там какого-то сотрудника и стала ему кричать по-русски: «Какое право имеет какая-то секретутка мне говорить, чтобы я забыла о своей специальности? Я — кандидат наук, заведовала отделением травматологии глаза. Почему так со мной разговаривают? Разве можно так обращаться со вновь приехавшими?» Он понимал русский, тут же при мне куда-то позвонил и сказал, что я пойду в больницу Вольфсон в Тель-Авиве, где посмотрят, могу ли я работать. До этого в Иерусалиме я была на просмотре истаклют (экзамен для врачей. – Ред.). На истаклют направляли врачей из Советского Союза, у которых, по мнению израильтян, дипломы были куплены.

Диагноз: болезнь Фогта-Коянаги

– Меня направили в больницу Шаарей цедек, замечательную уютную больницу для религиозных людей. В этой больнице я пробыла полгода, там познакомилась с молодым человеком — Эдуардом, который приехал в Израиль в возрасте 14 лет и хорошо говорил по-русски. Когда он вел прием, я сидела около него и иногда встревала, когда видела, что он сомневается в диаг­нозе или в лечении. И он слушал меня! Однажды у одного пациента было заболевание глаз, которое вызвано моллюском, живущим на коже. Я посоветовала убрать этих моллюсков с кожи, так как иначе воспаление глаз не пройдет. Он предложил мне это сделать, и я убрала их с кожи пинцетом. Он был совершенно поражен, так как не знал, как это делается.

В Шаарей цедек у меня произошёл интересный инцидент. На людей, проходивших истаклют, никакого внимания не обращали, даже на приветствия не отвечали. Зато в этой больнице устраивали конференции, показывали сложных больных и спрашивали у сотрудников их диагноз.

На одной из таких конференций мне повезло. Привели пациентку, которой сделали операцию, глаз был слепой, и у всех спрашивали о диагнозе. Его никто поставить не мог! Эдуард тоже не знал, чем она больна. Я ему сказала свое мнение. Когда очередь дошла до Эдуарда, он честно признался, что не может поставить диагноз. Но доктор, которому можно доверять (он имел в виду меня!), говорит, что это болезнь Фогта-Коянаги. Главный врач строго посмотрел на меня. Помню, я удивилась, почему он не обрадовался, ведь я поставила диагноз точно. Такую больную я видела у нас в МОНИКИ (Клинический институт им. М. Владимирского в России. – Ред.).

Профессор Марин (так звали главного врача) пригласил меня в свой кабинет, сел за стол и начал писать. Он решил дать мне характеристику, что я могу работать в Израиле врачом! И спросил меня, почему я поставила такой диагноз. Я описала симптомы этой редкой болезни и, на свою беду, добавила, что пациентку нужно было не оперировать, а лечить стероидами. Тут он на меня ТАК взглянул! Оказалось, что это он сам делал эту операцию. Характеристику он мне написал замечательную, но в конце дописал одно предложение: «Мы не имели возможности проверить, как Белла Бельфер оперирует».

«Операция сделана на высоком уровне»

– Итак, меня решили отправить на полгода в больницу Хадасса. Этот медицинский центр  включает в себя два крупнейших медицинских центра Иерусалима. Меня направили в «Хадасса Эйн-Керем». Там я вела самостоятельный прием, со мной считались. Я проработала полгода, и мне предложили поработать еще некоторое время бесплатно, с тем чтобы остаться в этой больнице: на тот момент свободной ставки не было. Но я не могла работать бесплатно, потому что моя дочь Марина училась в Тель-Авиве в университете. Я решила, что надо переезжать в Тель-Авив, там легче найти работу. Так мы и поступили. В Тель-Авиве мы с Мариной сняли жилье, а я поступила на работу в больницу Вольфсон рядом с Тель-Авивом.

Там мне дали возможность показать, умею ли я оперировать. Доктор Изя Исаков, замечательный человек, приехал из Болгарии, говорил по-русски. Он предложил мне пойти с ним в операционную и показать, на что я способна. Первой пациентке надо было сделать экстракцию катаракты. Это одна из сложнейших операций. Она требует ювелирной точности, там важен каждый миллиметр. Я в Москве специализировалась на операциях при отслойке сетчатки, а катаракту удаляла реже. При этом доктор Исаков изумительно делал экстракцию катаракты, он ездил по всем странам и показывал свой метод. У своей первой пациентки я увидела на руке номер — след пребывания в концлагере. Я стала просить доктора, чтобы он сам сделал операцию этой женщине. Она прошла концлагерь, и я не хотела показывать на ней, что я умею, причем не своими инструментами и в чужой операционной. Но доктор Исаков сказал, что будет рядом и, если нужно, поможет мне. Но помощь не потребовалась, я все сделала хорошо. Он написал, что операция сделана на высоком уровне, швы такие тонкие, что их в микроскоп почти не видно. Инструменты там были получше, чем у нас в МОНИКИ, это мне помогло.