«Сияла ночь, луной был полон сад…»

Служить красоте

Знойное лето 1848 года было на исходе. В херсонском захолустье офицеры кирасирского полка, бравые кавалеристы, танцевали на балу. Фет, 28-летний поручик, был представлен очаровательной барышне. Природная грация, смуглая кожа, роскошь черных волос. Это была 24-летняя Мария Лазич, дочь мелкого помещика, обрусевшего серба, талантливая пианистка.

Девушка из херсонских степей уже давно любила и знала наизусть фетовские стихи, «такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные, такие юношески-благоговейные», как сказал о них поэт Яков Полонский. Являясь почитателем Шопенгауэра, Афанасий Фет считал, что художник должен быть свободен от требований морали и служить только красоте. Мария разделяла его убеждения. Она была вольнолюбивой натурой, восхищалась Гарибальди и курила папиросы в знак протеста лицемерному обществу. Две родственные души захватило глубокое чувство.

Однажды Фет перелистывал альбом Марии и увидел прощальные слова с нотными знаками, а под ними подпись: Ференц Лист. Венгерский композитор недавно гастролировал в тех краях, и в его словах прощания с музыкально одаренной поклонницей сквозила боль предстоящей разлуки. Поэт ощутил укол ревности.

Через год Фет пишет другу, что встретил существо, которое любит и глубоко уважает, «идеал возможного для меня счастья и примирения с гадкой действительностью. Но у ней ничего и у меня ничего». Тем не менее их встречи продолжались — в гостиной, при лунном свете, до утра. «В дымных тучках пурпур розы, / Отблеск янтаря, / И лобзания, и слезы, / И заря, заря!» Чтобы не компрометировать девушку, Фет должен был с ней расстаться. «Я не женюсь на Лазич, — пишет он другу, — и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений. Она передо мной чище снега...»

 

Прусак из русской глубинки

Любовь бесприданницы и полунищего офицера могла лишь усугубить положение обоих. Это значило бы для Фета навсегда похоронить будущее в убогом гарнизонном прозябании с кучей детей и измученной женой. Мария его понимала и не осуждала, ведь еще в начале их знакомства он поведал ей историю своей семьи.

Почти всю сознательную жизнь Афанасий Фет посвятил борьбе за право носить фамилию отца — Шеншин. Хотя был ли в действительности тот его отцом, неизвестно. Никто не может с уверенностью сказать, какова даже точная дата рождения Фета. Известно только, что он был сыном молодой женщины Шарлотты-Елизаветы Фёт, жены чиновника Иоганна Фёта из Дармштадта. Но родился будущий поэт в России, в Орловской губернии, в имении богатого помещика Афанасия Неофитовича Шеншина. Младенец был наречен Афанасием и записан в метриках как законный сын неженатого в тот момент Шеншина.

Ребенок рос в достатке и ласках, пока по доносу анонима не обнаружилась «ошибка» в документах: наследник старинного рода и больших денег на самом деле — простой немецкий подданный. В итоге 14-летний отпрыск был лишен фамилии, дворянства и средств к существованию. «Смущаюсь я не раз один: / Как мне писать в делах текущих? / Я между плачущих Шеншин, / И Фет я только средь поющих». Немецкий подданный тянул армейскую лямку не только для того, чтобы выжить, но ради осуществления заветной цели — вернуть себе дворянский титул и наследство.

 

Огненная жертва

Запутанный любовный узел разрубила сама жизнь. В 1850 году Фету пришлось отлучиться по служебной надобности, а когда он вернулся, его ждала страшная весть: Мария Лазич трагически погибла. Она умерла страшной смертью, причем во многом загадочной.

По официальной версии девушка лежала на диване в кисейном платье и читала. Закурив папиросу, она бросила спичку, даже не посмотрев, долетела ли она до пола. Внезапно загорелось платье. Испугавшись, Мария кинулась на балкон, но от ветра пламя поднялось выше головы, и бедняжка превратилась в живой факел. В тот момент в доме было безлюдно.

Фет слушал этот жуткий рассказ, не прерывая, без кровинки в лице. Спустя 40 лет он слово в слово воспроизведет его в своих воспоминаниях.

Но существует и другая версия. Вскоре после рокового объяснения с Фетом Мария, надев его любимое белое платье, зажгла в комнате сотню свечей. Помещение пылало светом, и девушка уронила на себя свечу. Она была готова стать сожительницей своего возлюбленного, перенести все тяготы быта, любые испытания и невзгоды, только бы не расставаться с ним. Но Фет, как сам признавался, «не взял в расчет женской природы».

Если Мария убила себя, то сделала это так, чтобы не затруднить жизни любимому, ничем не отяготить его совесть. Умирая в мучениях, она кричала: «Во имя неба, берегите письма!» и скончалась со словами: «Он не виноват — а я». Фетовские письма, самое дорогое, что у нее было, не сохранились. Остались стихи, которые лучше всяких писем увековечили их любовь.

 

Проза жизни и поэзия смерти

Что он потерял, Фет понял гораздо позже. Придет время, и тень Марии Лазич властно возьмет все, в чем было отказано ей при жизни. «Итак, идеальный мир мой разрушен, — пишет Афанасий Афанасьевич родственнику. — Ищу хозяйку, с которой будем жить, не понимая друг друга». В 1857 году поэт женился на Марии Боткиной, дочери богатейшего московского чаеторговца. И на приданом жены вышел в крупные помещики.

«Говорил он больше о предметах практических, сухих, — вспоминали мемуаристы, — спокойно рассуждал о навозе, а жену Толстого учил правильно готовить щи». Через год Фет ушел в отставку, так и не добившись возвращения титула, и занялся благотворительностью, а литературу до времени оставил. Он словно растворился в усадебном мирке, в наконец-то наступившем житейском покое — комната с лежанкой, цветы, вишневое варенье, ленивый кот и ощущение бренности земного бытия. 

Но Фет не мог забыть Марию Лазич, ее образ порой возникал абсолютно явственно, почти физически ощутимо, и питал его лирику. Это монологи к умершей — страстные, рыдающие, полные раскаяния. Сила чувств такова, что поэт не верит в смерть, не верит в разлуку. «Долго снились мне вопли страданий твоих, — / То был голос обиды, бессилия плач; / Долго, долго мне снился тот радостный миг, / Как тебя умолил я — несчастный палач».

Воспоминаниям о любимой женщине посвящена поэма Фета «Талисман», стихотворения «Старые письма», «Ты отстрадала, я еще страдаю…», «Нет, я не изменил. До старости глубокой…» И конечно, его лебединая песня — самые пронзительные строки «Вечерних огней»: «И снится мне, что ты встала из гроба, / Такой же, какой ты с земли отлетела. / И снится, снится: мы молоды оба, / И ты взглянула, как прежде глядела...»

 

Навстречу возлюбленной

Быть может, отставной кавалерист продолжал бы любоваться закатами и не ждать перемен к лучшему, если бы не судебная реформа Александра II. В 1873 году страдалец официально вернул себе фамилию Шеншин и все остальное, но стихи продолжал подписывать фамилией Фет.

Однако душевное здоровье стареющего поэта оставляло желать лучшего. Наследственный характер болезни стал очевиден, когда один за другим, но с разными интервалами повредились рассудком его мать, две сестры, оба брата, а затем и племянник. То, что от злого рока выпало на долю Фета, вызывало в нем не только хандру, но даже черный пессимизм. Свою лепту, вероятно, внес и философ Артур Шопенгауэр, известный мизантроп. 

Однажды в ноябре 1892 года Афанасия Афанасьевича потянуло в Москву, но назад он уже не вернулся — умер от застарелой «грудной болезни». Подобно рождению Фета, и его кончина оказалась окутанной покровом тайны, раскрывшейся окончательно лишь четверть века спустя.

За полчаса до смерти он услал жену из дому под благовидным предлогом. Прощаясь, поцеловал ей руку и поблагодарил за все. Затем продиктовал секретарше странную записку: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному». А потом побежал в столовую к буфету, очевидно, за ножом, и вдруг упал на стул с широко раскрытыми глазами, словно увидел нечто невообразимое.

Один из самых утонченных лириков, преодолевая удары судьбы, в конце концов сделал свою жизнь, а затем и смерть такой, какой хотел сделать. Бездетный Афанасий Фет был похоронен в селе Клейменово, родовом имении Шеншиных.

Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Россия