РОКОВАЯ ЛЮБОВЬ

В московском еврейском театре «Шалом» прошла премьера спектакля «Испанская баллада» по одноименному роману Лиона Фейхтвангера. Непростое дело — критиковать спектакль, особенно если речь идет о премьере (см. «Алеф» № 927, с. 30). С одной стороны, искушенному критику положено дотошно вникать во все мелочи. С другой — премьеров необходимо гладить по шерстке. С третьей, надо заинтриговать потенциального зрителя, не переборщив с пересказом сюжета. К счастью, нынешняя премьера в «Шаломе» — как раз тот случай, когда на сюжет можно вообще не отвлекаться, потому что «Испанская баллада» — одна из немногих вещей Фейхтвангера, которая проглатывается на одном дыхании. Исторический роман в сценическом варианте превращается в классическую драму. В последние годы классики в театре почти не осталось. Нет, играют по-прежнему много, но так, что родная мать (то бишь автор) не узнает, поскольку во главу угла ставится оригинальное прочтение. Публика давным-давно ходит «на режиссера», а не на пьесу. Тем отраднее было встретиться в «Шаломе» с узнаваемым текстом, не разбавленным авангардными заморочками. Все акценты, слава Б-гу, на своих местах: король Кастилии — властный и страстный, еврей Иегуда, его советник, — умный и хозяйственный, этакий положительный средневековый олигарх, дочка Иегуды — влюбленная, королева — хитрая, прелат — коварный. Эта устойчивость образов подчеркнута нарочитой яркостью костюмов: красным у короля, змеино-зеленым, перетекающим то в золотой, то в лиловый, у его благоверной. Ракель и ее подруга Лейла облачены в наряды пастельных тонов, отрицательные персонажи носят темное, городская толпа — серо-буро-безликая. Костюм четко обозначает каждый характер: прием, традиционный для сказочных, «детских» постановок, но ведь и сам сюжет абсолютно сказочный: роковая любовь короля и прекрасной еврейки. «Испанская баллада» в интерпретации Бориса Рацера и Визмы Витолс — старинная сказка с печальным концом, из тех, что есть у любого народа. Собственно испанского в ней — только огни, гортанные напевы да стук копыт. Маловато для достоверности. Впрочем, театр — искусство условностей. К тому же, как ни крути, постановщик вынужден танцевать прежде всего от такой банальщины, как возможности помещения: размер сцены, высота стен, акустика, освещение. В небольшой зал всю Испанию, от Севильи до Гранады, не впихнуть при всем желании. Историческая канва, столь тщательно выписанная в романе (и создающая половину его очарования), неизбежно выпадает из действия, а значит, ставка может быть только на игру. Здесь-то зритель и обретает, наконец, свой кайф. Олег Пышненко (король Альфонсо) и Григорий Каганович (Иегуда ибн Эзра) «держат зал» на протяжении всего действия. Их непрекращающийся жестокий торг — на самом деле поединок двух взаимоисключающих истин за душу Ракели. Сказка обретает облик трагедии, и с первых же минут становится ясно, что победителей не будет, потому что никому не вырваться из железных лап рока. Каждый из героев — пленник своего долга, освободиться от которого можно лишь через смерть. Каждый поступает единственно возможным образом, никаких вопросов, ответов и просветов не предусмотрено, поскольку ни от власти, ни от любви не убежишь, а направляющие трагедии всегда за рамками характеров. В «Испанской балладе» такой направляющей является Время. Альфонсо с монаршим высокомерием бросает ему вызов — и проигрывает, теряя все. А нас, вместе с бродячим странником-менестрелем (Семен Ильягуев), завораживают красота и величие этого поистине королевского жеста. Бесспорной удачей можно назвать и работу Марины Колесниченко в роли Леонор. Злая и ревнивая жена из сказки, в контексте трагедии она предстает любящей и страдающей спутницей короля, его верным другом и советчиком, по воле судьбы низведенным до участи старой никчемной игрушки. За ее расчетливой политикой кроется слепая, обреченная попытка брошенной женщины вернуть мужчину. Попавшая в собственные сети, несчастная, уничтоженная Леонор менее всего похожа на злодейку-разлучницу, и зритель волей-неволей больше сочувствует ей, нежели Ракели (Яна Баско), чей образ в спектакле получился обидно плоским: в любви, в смятении, в решимости и отчаянии она одинаково резко движется и громко говорит. Право же, для утонченной еврейской девушки естественней были бы более мягкие интонации, по крайней мере, в минуты нежности. Не хочется фиксировать на этом внимание, но пресловутый «громкий шепот» — стандартный технический прием, который осваивают на первых курсах театрального училища. К режиссерским находкам надо отнести блестящее решение ролей второго плана, через которые обозначается закулисная динамика событий — все эти тайны мадридского, то есть толедского двора. По сцене ездит скамеечка, на которой архиепископ и первый министр, душки-острословы, играют в шахматы. Шах королеве, мат королю, смерть евреям. Просто, весело... и жутко. К сожалению, нельзя не отметить ложку дегтя, омрачающую сильную в целом постановку, — скомканный финал. Когда, как в «Гамлете», все умерли (то, что Альфонсо, Леонор и толедские евреи остались живы, ничего не меняет) и на зал захлестывает волна катарсиса — очищения страданием, ради которого древние греки придумали театр, — является хор во главе с менестрелем и трубным гласом призывает, так сказать, почтить. Всех «расстрелянных, повешенных, сожженных», а также тех, «кто любил и был любим». В общем, «Список Шиндлера» и рыбниковская «Аллилуйя» из «Юноны и Авось» в одном флаконе. Ладно бы, флакон был побольше — но все это в камерном, крохотном пространстве шаломовской сцены, явно не предназначенной для монументализма в духе Церетели. Ощущение трагедии рассыпается, замазанное густым слоем трагизма. Еврейская тема заявлена в фабуле, именно она задает драматизм действия — так стоит ли специально тыкать ею в зрителя, если весь спектакль, как и сам роман, соткан из нее? Конечно, придумывая такое масло масляное, авторы хотели как лучше. В итоге вышел лубок, упрямо вылезающий изо всех щелей нашей возрожденной культуры. Вообще-то не мы одни на эти грабли наступили — то же происходило с любой национальной культурой в постсоветском пространстве, — но сколько можно на них стоять? Неужели кому-то еще неясно, что еврейство — это не только пейсы, «семь сорок» и рыба фиш? Толедские горожане пляшут фрейлахс, романтические героини кричат, как зеленщицы на Привозе, вместо средневековой Испании возникает местечко. Фейхтвангер, ашкеназский еврей, не говоривший на ладино, погружает читателя в мир Сефарда, но постановка целиком и полностью разворачивается в культур-коде идиша. Театр «Шалом», не желая того, предъявил нам наши же стереотипы. Что с ними делать дальше, предстоит решать почтенной публике.