Владислав Ходасевич. Вкус пепла

Modus mortem
Он умирал долго, медленно и тяжело. В центре Европы в 1939 году, вдалеке от России, на жесткой больничной койке, хранившей память о последних мучениях всех тех, кто отбывал на ней свой последний срок, перед неизбежным. Две недели лечащие врачи мучили его и пытали, тщетно пробуя определить, что и где у него болит. Все было напрасно, потому что болело всюду и везде. Ничего не оставалось делать, как терпеть и молча сносить страдания. Иногда он терял сознание от слабости и боли, лицо его пожелтело, душа горела, телесная оболочка истлевала. Наконец врачи вынесли свой вердикт: рак. Это звучало как приговор, но он воспринял его спокойно, как освобождение. 
На пороге ухода свое литературное хозяйство он оставлял в полном порядке. Владислав Ходасевич всегда искал не только правду, но истину, знал литературу изнутри, знал, из чего она состоит, как делается и ради чего существует. И если художник, во что он истово верил, был послан в этот мир для выполнения определенной миссии, то свою — он в этом нисколько не сомневался, — пусть скромную и небольшую, он исполнил. Совесть его была чиста. Перед Б-м, собой и теми, кто его любил.
И потому последние дни он был благостен и спокоен. Несмотря на не оставлявшую его ни на минуту боль, несмотря на любовь и жалость к этому прекрасному и яростному миру. Он был готов к смерти. Когда последняя европейская ночь накрыла его с головой, он прикрыл глаза и начал проваливаться в бездну. Пространство исчезло, время превратилось в вечность и перестало существовать, он неожиданно застонал, и через несколько минут все было кончено.
Русский поэт Владислав Ходасевич умер в Париже в шесть часов утра в понедельник 14 июня 1939 года.

«Боясь, надеясь и любя…»
Его первые стихи в печати появились в 1904 году. Нервный, талантливый и восприимчивый юноша был ушиблен символизмом и не мог не отдать дань новому модному литературному течению. Через год вместе с первыми стихами пришла и первая любовь. Марина Рындина происходила из известной богатой московской семьи, славилась эксцентричностью и экстравагантностью. Они были под стать друг другу: в обоих было нечто декадентское, упадническое. 
Она, стройная, красивая, любила одеваться только в черные или белые платья, была одной из первых модниц Москвы. Он, худой, раздражительный, с изможденным лицом и темными глазами, поблескивающими через пенсне проницательным умом, во франтоватом студенческом мундире, в лакированных туфлях и белых перчатках, был вылитый денди. Зиму молодые проводили в Москве, летом жили в имении Марины. Однажды, когда он читал своего любимого Пушкина, она, как Калигула в сенат, ввела на террасу лошадь. Но после случая с ужом, которого Марина некогда взяла в театр, надев на шею вместо ожерелья, удивить его уже было трудно. 
Большинство стихов, которые он писал в те годы, было пронизано любовью к Марине, трагическим переживанием первого и потому особенно сильного чувства, душевной тоской и безнадежностью. Возможно, он предчувствовал скорое расставание. Первая книга «Молодость» вышла в «Грифе» в 1908 году, Марина ушла от него в 1907-м.
 

Путем зерна
За те годы, что прошли между первой и второй книгами стихов, он мучительно пробивался к самому себе. И в жизни, и в поэзии. И пробился. И стал тем, кем суждено ему было стать, — поэтом с собственным уделом и судьбой, тем Владиславом Ходасевичем, чей голос будет ясно слышим и различим на фоне таких поэтов, как Брюсов, Бальмонт и Блок. Это произойдет в 1920 году, после появления книги «Путем зерна», когда он обретет классическую прозрачность и ясность. Он шел от безмерности к мере, от дисгармонии к гармонии, к выверенным временем классической форме и содержанию, отвечающим времени, в котором ему выпало жить, и поэтому, ни к чему и ни к кому не пристав, остался в поэзии не только одиноким, но и единичным, целостным и цельным.

Вкус пепла
Большевики прервали связь времен и нарушили естественный ход исторического развития России. Это было и преступлением и ошибкой. К этой мысли он пришел не сразу, а исподволь, в 1926 году, а в 1917-м, как и некоторые другие интеллигенты, впал в соблазн и искушение и искренне поверил, что революция — всего лишь лихорадка, которая пойдет на пользу России. Революция оказалась не насморком, не лихорадкой, а тяжкой пляской святого Витта. Обещанный коммунистами рай оказался сущим адом, в котором не то что жить — существовать было невозможно.
В 1920-м ушли стихи, он искал любую литературную работу и не мог найти, бился о белокаменную лбом, но Москва была к нему безучастна и равнодушна. Он обратился к Горькому. Тот, любивший в нем не только поэта, но и человека, откликнулся и пригласил в Петроград.

В Доме искусств
Там он постепенно пришел в себя — оттаял душой и отдохнул, к нему вновь вернулись стихи. Все они войдут в «Тяжелую лиру», четвертую и последнюю книгу стихов, которую он издаст на родине в 1922 году, через год после встречи с Ниной Берберовой. Молодая армянская девочка, делавшая первые ученические шаги в поэзии, не вошла, а ворвалась в его жизнь. Увлечение превратилось в чувство, интерес друг к другу сменился желанием быть вместе, жить вместе. Он расстался с женой Анной Гренцион. Расставание обоим далось нелегко и непросто, но Нина была все же поводом, а не причиной. Причины крылись глубже: то, что его связывало с Анной, оборвалось, тянуть в будущее то, чего уже не было в настоящем, не имело смысла.
Через целую жизнь, в 1983 году, Нина Берберова вспоминала, что в апреле 1922-го Ходасевич сказал ей: перед ним сейчас две задачи — быть вместе и уцелеть. Быть вместе и уцелеть можно было только за границей. Вкус пепла, который он чувствовал последнее время, становился все более нестерпимым, произвол, насилие и хамство терпеть больше не было сил. И тогда оба сделали свой выбор. Он выбрал Европу, Нина — его. И оба спасли друг друга.
В июне 1922 года Ходасевич и Берберова выехали в Берлин.

Европейская ночь
Начались европейские странствия: Германия, Италия, Чехословакия. Россия, «изнурительная, убийственная, омерзительная, но чудесная, как сейчас, как во все времена свои» (так он напишет в Берлине), осталась позади. Теперь они были предоставлены самим себе и никому не нужны… кроме самих себя. В апреле 1925-го Ходасевич и Берберова осели в Париже. 

Почва и судьба
Через год он принял окончательное решение не возвращаться на родину. Иллюзии в отношении коммунистов и «строительства новой жизни» кончились. Он резко выступил не только против призывов к терпимости и сотрудничеству с большевиками, но и напрочь отверг саму идею возвращения, которая живо обсуждалась в эмигрантских кругах. После этого с Советской Россией было покончено.
В Париже жилось худо и бедно. Однажды не выдержал, пришел к Вишняку и объявил, что решил кончать с такой жизнью. Кончать с такой жизнью означало кончать с собой. Удержала ответственность перед Ниной. И он продолжал «кричать и биться» в этом мире, обдирая о его острые углы больное тело и истерзанную душу. Спасали стихи. Стихи были чисты и прозрачны, как ключевая вода, дышали мудростью и всеведением и оттого немного горчили. Воспоминания «Некрополь» воспринимались как прощание с веком, эпохой, самим собой…

Уход Нины
Нина ушла от него в апреле ­1932-го. Она больше не могла выносить совместного существования. Ее уход он воспринял как крушение всей своей жизни. Цепляться больше было не за что. В июне он заболел и поставил точку и на работе о Пушкине, и на стихах. Нине, с которой сохранил отношения брата с сестрой, написал: «Теперь у меня НИЧЕГО нет». Но в судьбу вмешался случай. 
С Ольгой Марголиной и он, и Нина были знакомы уже несколько лет. Ей было около сорока, она никогда не была замужем, жила с сестрой. Родом из богатой ювелирной семьи, в революцию потерявшей все свое богатство, в Париже Ольга зарабатывала на жизнь вязанием шапочек. Когда Нина ушла от Ходасевича, она стала заходить чаще и однажды осталась навсегда. «Навсегда» продлилось всего лишь шесть лет. В конце января 1939-го он вновь тяжело заболел. Полгода боролся с болезнью, но на этот раз болезнь оказалась сильнее его…
«Нет в жизни ничего святее и ужаснее прощанья…»
С ним прощались трижды: на панихиде, при отпевании и на кладбище. Были святость и ужас. Было высоко и печально, торжественно и тихо. Он, холодный и желтый, с заострившимися чертами лица, утопал в цветах. На Бианкурском кладбище гроб осторожно опустили в сухую землю, и привычные к смерти могильщики засыпали разверстую могилу.
 

P. S. I Hoc erat in fatis
Марина Рындина, первая любовь Ходасевича, ушла к издателю журнала «Аполлон» Сергею Маковскому, а затем оба уехали в эмиграцию. Умерла в 1973 году. Анна Гренцион прожила трудную жизнь в Советской России. Он, как и чем мог, помогал ей из-за границы. Скончалась в Москве в 1964 году. Нина Берберова в эмиграции стала писать прозу, в 1950 году уехала из Франции в США. Преподавала в Йельском и Принстонском университетах. Автор одной из лучших автобиографических книг ХХ столетия «Курсив мой». Умерла в 1993 году.
Когда немцы взяли Париж, они обязали всех евреев носить на груди желтую звезду. Вскоре арестовали Ольгу Марголину. Ее отправили в Аушвиц, где она и погибла в 1942 году.

P. S. II «Где время, ветер и песок»
Тема памятника в поэзии стара как сама поэзия, ни один крупный поэт не обходил ее стороной, начиная с Горация. Не обошел и Ходасевич. Свой Exegi monumentum он написал в Париже в 1928 году:
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершенное так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.
В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок…

…С момента создания этого стихотворения прошло более 80 лет. Памятник в стране, где властвуют «время, ветер и песок», ему так и не поставили. Но зерна, щедро брошенные когда-то им в российскую почву и нероссийскую землю, проросли стихами и книгами. И после долгого отсутствия вернулись в Россию. Они-то и стали лучшим памятником замечательному русскому поэту, в котором не было ни капли русской крови.
Не круг — путь замкнулся.
Геннадий ЕВГРАФОВ, Россия