ВИКТОР НЕКРАСОВ И БАБИЙ ЯР

Тридцать лет назад Виктор Платонович Некрасов (1911–1987), автор книги «В окопах Сталинграда», навсегда покинул Киев и уехал в эмиграцию, был «выдворен», по словам писателя. В ноябре в киевском музее М.А. Булгакова открылась выставка, посвященная этой дате. В экспозиции выставки представлены малоизвестные материалы, посвященные борьбе Некрасова с антисемитизмом и увековечению памяти жертв Бабьего Яра. В автобиографической повести Некрасова «Саперлипопет, или Если бы да кабы, да во рту росли грибы», написанной в Женеве в 1983 году, последние главы посвящены Сталину. В них описана встреча главного героя повести, alter ego автора, с вождем в июне 1947 года, сразу же после вручения ему диплома и значка лауреата Сталинской премии. Вождь захотел «обмыть» премию. На встрече, которая происходила в Кремле и на даче в Кунцеве и продолжалась почти сутки, было выпито много водки и вина. Сталин попросил автора надписать книгу, только «без всех этих ах-ах». И вдруг вождь всех времен и народов неожиданно сказал: «А писатели наши — дерьмо! Не обижайся, но дерьмо...» Закончилась встреча поразительным эпизодом. Когда речь зашла об антисемитизме, Сталин заявил: «Не было его! Нет! И не будет!» И тогда «Некрасов» провозгласил тост: «Я предлагаю выпить за командира пятой роты лейтенанта Фарбера, товарищ Сталин. Слыхали о таком?» (Это фамилия одного из героев «Окопов». — А.П.). Возникла почти немая сцена: «Сталин взглянул на меня так, что я понял — сейчас конец». «Некрасов» выпил стакан водки, упал и отключился. Встреча «Некрасова» и Сталина была написана так убедительно, что многие знакомые писателя сочли, что она была в действительности. Однако сам автор утверждал, что приведенный эпизод — вымысел. Но даже эта придуманная встреча наглядно показывает, какое значение имела борьба с антисемитизмом в жизни и судьбе русского писателя. Его гражданская позиция по этому вопросу наиболее ярко проявилась в отношении к трагедии Бабьего Яра. Некрасов писал об этом в статьях, книгах, в официальных письмах, адресованных в партийные органы, говорил во многих интервью, данных западным журналистам. Первая его статья о Бабьем Яре была напечатана в «Литературной газете» 10 октября 1959 года и озаглавлена «Почему это не сделано?», а последняя под названием «Бабий Яр, 45 лет» была напечатана в нью-йоркской газете «Новое русское слово» за год до смерти — 28 сентября 1986 года. Как точно отметила в своих воспоминаниях любимый «новомирский» редактор писателя А.С. Берзер, Бабий Яр «стал частью собственной жизни Некрасова — личной, общественной, гражданской и писательской». Она рассказала о том, что видела, когда пришла с ним в одну из годовщин в Бабий Яр, «как женщины целовали ему руки, как он стеснялся этого, какими глазами смотрели на него... Камня еще не было, ничего не было, только много цветов». Некрасов первым заявил в печати, что на месте массового расстрела в Бабьем Яру — по одним сведениям, 100 тысяч, а по другим, 150–160 тысяч евреев (точные данные уже никогда не удастся установить) — нужно поставить памятник. Эта борьба за увековечение памяти жертв Бабьего Яра продолжалась вплоть до самого отъезда Некрасова в эмиграцию в сентябре 1974 года. В книге «Записки зеваки», вышедшей в Германии в 1975 году, он писал: «Б-г ты мой, сколько раз мне вспоминали этот Бабий Яр. И у бесчисленных партследователей, с которыми свела меня судьба, и на бюро райкомов, горкомов, обкомов... «Расскажите, что у вас там произошло в Бабьем Яру!» — «А ничего не произошло, просто я сделал то, что должны были сделать вы — райкомы, горкомы, ЦК — в день 25-летия гибели ста тысяч, как вы теперь говорите, «советских граждан», прийти и сказать то, что вместо вас сказал я — будет здесь памятник! — что сказал Дзюба — пора положить конец этой позорной вражде. Вы не пришли — не захотели, забыли — пришли и сказали мы...» 29 сентября 1966 года в связи с 25-летием первого дня массового расстрела евреев в Бабьем Яру состоялся стихийный митинг. Много лет этот глубокий овраг использовался как городская свалка. Потом его «замыли», засыпали и превратили в пустырь. Здесь в начале 60-х годов запланировали построить парк и стадион, а вокруг — новый жилой массив. Ранее рядом с оврагом находилось старое еврейское кладбище, которое систематически разрушали, оскверняли, разбили все памятники и, в конце концов, совсем уничтожили. Городские власти пытались полностью стереть память об этом трагическом не только для киевлян месте. Само название Бабий Яр, ставшее нарицательным, было стыдливо переименовано в Сырецкий Яр, а место гибели более чем ста тысяч евреев стало официально называться «местом расстрела жертв фашизма в Шевченковском районе». Об этом надругательстве над памятью погибших, о необходимости установить памятник жертвам геноцида Некрасов неоднократно писал, начиная с 1959 года. Об этом он говорил и на митинге в Бабьем Яру 29 сентября 1966 года. Подробно и с возмущением он писал об этом также в объяснительной записке в Союз писателей Украины сразу после митинга. Недавно она впервые была напечатана в поразительной по своей исповедальной беспощадности книге Гелия Снегирева «Роман-донос». В ответ партийные власти обвинили Некрасова в организации (?!) «сионистского сборища» в Бабьем Яру и завели новое персональное дело. Об этом митинге много писали и вспоминали мемуаристы. О нем подробно рассказал и сам Некрасов в упомянутых выше «Записках зеваки». Вокруг митинга возникло много легенд, но благодаря книгам Гелия Снегирева «Роман-донос» и «Автопортрет 66», вырванным из хранилищ КГБ и недавно напечатанным удалось установить точную хронологию событий. В Бабьем Яру собралась многотысячная безмолвная толпа. Некрасов пришел в Бабий Яр вместе со своими друзьями, специально приехавшими из Москвы почтить память жертв геноцида, — писателями и правозащитниками В. Войновичем, Ф. Световым, П. Якиром и другими. К ним присоединилась киногруппа со студии Укркинохроники во главе с Г. Снегиревым и Р. Нахмановичем, которая собиралась снимать митинг — для истории, а также — украинский литературовед-диссидент И.М. Дзюба. Как писал в своих воспоминаниях Некрасов, он не готовил заранее своего выступления, оно родилось на месте: «Люди плакали, было много цветов. Я сказал несколько слов о том, что здесь должен стоять памятник. Потом выступил Дзюба с хорошей, умной, горькой речью, что пора, наконец, положить конец взаимной нелюбви украинцев и евреев, что это позор. Слышно было плохо, никаких микрофонов у нас не было... Потом появилась милиция и всех весьма вежливо, но разогнали. То, что сняли киношники, у них отобрали. И никто этого так и не увидел». Я присутствовал на этом несанкционированном митинге, и у меня несколько иные воспоминания о нем. Я помню какую-то удивительную тишину — скорбное молчание громадной толпы. Некрасов говорил тихо, его почти не было слышно, его пытались прервать. Мой друг, стоящий рядом, неожиданно крикнул: «Говорите, говорите, Виктор Платонович!» К условному месту — камня еще не было — люди приносили цветы и венки. Милиция все же задержала нескольких активистов и куда-то их увела, были «арестованы» также и венки с надписями на «неизвестном» языке. Выступления артистки театра кукол Дины Мироновны Проничевой, одной из немногих спасшихся из этого ада, а также речи И.М. Дзюбы я, увы, не слышал — они выступали где-то в стороне от нашей группы. К счастью, оператору Э.Л. Тимлину удалось сохранить несколько кадров, на которых запечатлен Некрасов, и впоследствии они вошли в фильм режиссера Р.А. Нахмановича, снятый в 1991 году, к 80–летию писателя. После митинга последовали санкции — власти «песочили» Некрасова на разных парткомиссиях и партбюро. Снегирева понизили в должности и сделали «рядовым» режиссером, а директора студии Н.И. Козина, ни в чем не повинного и даже не знавшего о съемках, уволили с работы. Незаконченный, не смонтированный фильм изъяли. И все же этот стихийный митинг, а также противостояние и многолетняя борьба инакомыслящих заставили власть задуматься и отступить от первоначальных планов. Как ни удивительно, Некрасову вместе с общественностью удалось остановить эту безумную официальную машину, удалось предотвратить превращение Бабьего Яра в спортивно-развлекательный комплекс — немыслимое надругательство над памятью более чем ста тысяч жертв геноцида. Через месяц рядом с шоссе, проложенным по замытому оврагу, поставили камень с надписью, что здесь будет сооружен памятник. Затем был объявлен конкурс на этот памятник, и на открывшейся вскоре выставке было представлено более тридцати проектов. Некрасов активно участвовал в обсуждении проектов конкурса, который оказался «на редкость интересным», тесно общался с художниками и архитекторами и напечатал статью о конкурсе «Новые памятники» в журнале «Декоративное искусство» (№ 12, 1966). Между тем никаких результатов этот конкурс не дал, премий никто не получил. И только в 1976 году, через десять лет после митинга и через два года после отъезда Некрасова в эмиграцию, памятник был возведен. Однако он оказался совсем «другим» памятником, не имеющим никакого отношения к трагедии Бабьего Яра. Этот памятник — величественный пятнадцатиметровый монумент, состоящий из одиннадцати фигур, на бронзовой плите у его подножия выбиты слова: «Здесь в 1941–1943 годах немецко-фашистскими захватчиками было расстреляно свыше ста тысяч граждан города Киева и военнопленных». Чем вызвана эта лживо-стыдливая надпись? Почему власти всегда боялись двух-трех обыкновенных слов — Бабий Яр и евреи, почему они всегда боялись правды? Некрасов неоднократно говорил и настаивал на этой простой правде: «Здесь расстреляны люди разных национальностей, но только евреи убиты за то, что они евреи...» Он считал, что геноцид нужно называть геноцидом, а не замалчивать, отделываясь фальшивыми словами. Некрасов не принял этого памятника. Он не видел его в натуре, но познакомился с ним по фотографиям. Этот монумент не устраивал Некрасова прежде всего по образному решению, а также и потому, что он находится в другом месте — на значительном расстоянии от места расстрела. В последней статье о Бабьем Яре он писал, что трудно по фотографии понять, «что там происходит», — он был решительно против мнимой героизации и превращения несчастных и беспомощных детей, женщин и стариков в борцов и героев, против «мускулов и уверенных взглядов в светлое будущее», против самой идеи такого памятника. Размышляя о том, каким, на его взгляд, должен быть памятник, Некрасов остановился на простом решении — на мемориальном камне. В 1975 году в «Записках зеваки», за год до возведения монумента, он писал: «Нет, не надо памятника! Лучший памятник — нынешний камень. В нем есть все — и тридцатилетнее забвение, и скромность, и длинная, лишенная каких-либо эмоций, заштампованная газетная надпись, и обещание (будет памятник, куда вы торопитесь?..) и никакого крика и экзальтации, а главное — есть куда положить цветы. Положить и молча постоять...» ...Во время обыска в январе 1974 года, за несколько месяцев до отъезда, у Некрасова изъяли рукопись, посвященную трагедии Бабьего Яра, а также альбом фотоснимков места трагедии, снятых им самим в разные годы, — эти материалы до сих пор не найдены.

---

ПОДРОБНОСТИ В советское время писателя-фронтовика Некрасова, участника Сталинградской битвы, широко печатали, его имя было известно во всем мире, его книги были переведены на многие языки. Кто-то из критиков остроумно заметил: как из «Шинели»Гоголя вышли русские литераторы, так из «Окопов»Некрасова вышла вся наша честная военная проза. Он был не только писателем с мировым именем (его повесть «В окопах Сталинграда»издавалась более 130 (!) раз), но также активным деятелем правозащитного движения, участвовал во многих протестных акциях русских и украинских диссидентов. С легкой руки Н.С. Хрущева, который в марте 1963 года в своем выступлении обвинил писателя в «преклонении перед Западом», началась травля Некрасова в печати. Эта травля с приливами и отливами продолжалась более десяти лет. За участие в диссидентском движении и за подписание писем в защиту инакомыслящих на Некрасова завели три персональных дела, наконец, исключили из партии и из Союза писателей, перестали печатать и вынудили уехать в эмиграцию.