ВИКТОР НЕКРАСОВ И БАБИЙ ЯР

 Александр Парнис
 24 июля 2007
 15722
Тридцать лет назад Виктор Платонович Некрасов (1911–1987), автор книги «В окопах Сталинграда», навсегда покинул Киев и уехал в эмиграцию, был «выдворен», по словам писателя. В ноябре в киевском музее М.А. Булгакова открылась выставка, посвященная этой дате. В экспозиции выставки представлены малоизвестные материалы, посвященные борьбе Некрасова с антисемитизмом и увековечению памяти жертв Бабьего Яра
Тридцать лет назад Виктор Платонович Некрасов (1911–1987), автор книги «В окопах Сталинграда», навсегда покинул Киев и уехал в эмиграцию, был «выдворен», по словам писателя. В ноябре в киевском музее М.А. Булгакова открылась выставка, посвященная этой дате. В экспозиции выставки представлены малоизвестные материалы, посвященные борьбе Некрасова с антисемитизмом и увековечению памяти жертв Бабьего Яра. В автобиографической повести Некрасова «Саперлипопет, или Если бы да кабы, да во рту росли грибы», написанной в Женеве в 1983 году, последние главы посвящены Сталину. В них описана встреча главного героя повести, alter ego автора, с вождем в июне 1947 года, сразу же после вручения ему диплома и значка лауреата Сталинской премии. Вождь захотел «обмыть» премию. На встрече, которая происходила в Кремле и на даче в Кунцеве и продолжалась почти сутки, было выпито много водки и вина. Сталин попросил автора надписать книгу, только «без всех этих ах-ах». И вдруг вождь всех времен и народов неожиданно сказал: «А писатели наши — дерьмо! Не обижайся, но дерьмо...» Закончилась встреча поразительным эпизодом. Когда речь зашла об антисемитизме, Сталин заявил: «Не было его! Нет! И не будет!» И тогда «Некрасов» провозгласил тост: «Я предлагаю выпить за командира пятой роты лейтенанта Фарбера, товарищ Сталин. Слыхали о таком?» (Это фамилия одного из героев «Окопов». — А.П.). Возникла почти немая сцена: «Сталин взглянул на меня так, что я понял — сейчас конец». «Некрасов» выпил стакан водки, упал и отключился. Встреча «Некрасова» и Сталина была написана так убедительно, что многие знакомые писателя сочли, что она была в действительности. Однако сам автор утверждал, что приведенный эпизод — вымысел. Но даже эта придуманная встреча наглядно показывает, какое значение имела борьба с антисемитизмом в жизни и судьбе русского писателя. Его гражданская позиция по этому вопросу наиболее ярко проявилась в отношении к трагедии Бабьего Яра. Некрасов писал об этом в статьях, книгах, в официальных письмах, адресованных в партийные органы, говорил во многих интервью, данных западным журналистам. Первая его статья о Бабьем Яре была напечатана в «Литературной газете» 10 октября 1959 года и озаглавлена «Почему это не сделано?», а последняя под названием «Бабий Яр, 45 лет» была напечатана в нью-йоркской газете «Новое русское слово» за год до смерти — 28 сентября 1986 года. Как точно отметила в своих воспоминаниях любимый «новомирский» редактор писателя А.С. Берзер, Бабий Яр «стал частью собственной жизни Некрасова — личной, общественной, гражданской и писательской». Она рассказала о том, что видела, когда пришла с ним в одну из годовщин в Бабий Яр, «как женщины целовали ему руки, как он стеснялся этого, какими глазами смотрели на него... Камня еще не было, ничего не было, только много цветов». Некрасов первым заявил в печати, что на месте массового расстрела в Бабьем Яру — по одним сведениям, 100 тысяч, а по другим, 150–160 тысяч евреев (точные данные уже никогда не удастся установить) — нужно поставить памятник. Эта борьба за увековечение памяти жертв Бабьего Яра продолжалась вплоть до самого отъезда Некрасова в эмиграцию в сентябре 1974 года. В книге «Записки зеваки», вышедшей в Германии в 1975 году, он писал: «Б-г ты мой, сколько раз мне вспоминали этот Бабий Яр. И у бесчисленных партследователей, с которыми свела меня судьба, и на бюро райкомов, горкомов, обкомов... «Расскажите, что у вас там произошло в Бабьем Яру!» — «А ничего не произошло, просто я сделал то, что должны были сделать вы — райкомы, горкомы, ЦК — в день 25-летия гибели ста тысяч, как вы теперь говорите, «советских граждан», прийти и сказать то, что вместо вас сказал я — будет здесь памятник! — что сказал Дзюба — пора положить конец этой позорной вражде. Вы не пришли — не захотели, забыли — пришли и сказали мы...» 29 сентября 1966 года в связи с 25-летием первого дня массового расстрела евреев в Бабьем Яру состоялся стихийный митинг. Много лет этот глубокий овраг использовался как городская свалка. Потом его «замыли», засыпали и превратили в пустырь. Здесь в начале 60-х годов запланировали построить парк и стадион, а вокруг — новый жилой массив. Ранее рядом с оврагом находилось старое еврейское кладбище, которое систематически разрушали, оскверняли, разбили все памятники и, в конце концов, совсем уничтожили. Городские власти пытались полностью стереть память об этом трагическом не только для киевлян месте. Само название Бабий Яр, ставшее нарицательным, было стыдливо переименовано в Сырецкий Яр, а место гибели более чем ста тысяч евреев стало официально называться «местом расстрела жертв фашизма в Шевченковском районе». Об этом надругательстве над памятью погибших, о необходимости установить памятник жертвам геноцида Некрасов неоднократно писал, начиная с 1959 года. Об этом он говорил и на митинге в Бабьем Яру 29 сентября 1966 года. Подробно и с возмущением он писал об этом также в объяснительной записке в Союз писателей Украины сразу после митинга. Недавно она впервые была напечатана в поразительной по своей исповедальной беспощадности книге Гелия Снегирева «Роман-донос». В ответ партийные власти обвинили Некрасова в организации (?!) «сионистского сборища» в Бабьем Яру и завели новое персональное дело. Об этом митинге много писали и вспоминали мемуаристы. О нем подробно рассказал и сам Некрасов в упомянутых выше «Записках зеваки». Вокруг митинга возникло много легенд, но благодаря книгам Гелия Снегирева «Роман-донос» и «Автопортрет 66», вырванным из хранилищ КГБ и недавно напечатанным удалось установить точную хронологию событий. В Бабьем Яру собралась многотысячная безмолвная толпа. Некрасов пришел в Бабий Яр вместе со своими друзьями, специально приехавшими из Москвы почтить память жертв геноцида, — писателями и правозащитниками В. Войновичем, Ф. Световым, П. Якиром и другими. К ним присоединилась киногруппа со студии Укркинохроники во главе с Г. Снегиревым и Р. Нахмановичем, которая собиралась снимать митинг — для истории, а также — украинский литературовед-диссидент И.М. Дзюба. Как писал в своих воспоминаниях Некрасов, он не готовил заранее своего выступления, оно родилось на месте: «Люди плакали, было много цветов. Я сказал несколько слов о том, что здесь должен стоять памятник. Потом выступил Дзюба с хорошей, умной, горькой речью, что пора, наконец, положить конец взаимной нелюбви украинцев и евреев, что это позор. Слышно было плохо, никаких микрофонов у нас не было... Потом появилась милиция и всех весьма вежливо, но разогнали. То, что сняли киношники, у них отобрали. И никто этого так и не увидел». Я присутствовал на этом несанкционированном митинге, и у меня несколько иные воспоминания о нем. Я помню какую-то удивительную тишину — скорбное молчание громадной толпы. Некрасов говорил тихо, его почти не было слышно, его пытались прервать. Мой друг, стоящий рядом, неожиданно крикнул: «Говорите, говорите, Виктор Платонович!» К условному месту — камня еще не было — люди приносили цветы и венки. Милиция все же задержала нескольких активистов и куда-то их увела, были «арестованы» также и венки с надписями на «неизвестном» языке. Выступления артистки театра кукол Дины Мироновны Проничевой, одной из немногих спасшихся из этого ада, а также речи И.М. Дзюбы я, увы, не слышал — они выступали где-то в стороне от нашей группы. К счастью, оператору Э.Л. Тимлину удалось сохранить несколько кадров, на которых запечатлен Некрасов, и впоследствии они вошли в фильм режиссера Р.А. Нахмановича, снятый в 1991 году, к 80–летию писателя. После митинга последовали санкции — власти «песочили» Некрасова на разных парткомиссиях и партбюро. Снегирева понизили в должности и сделали «рядовым» режиссером, а директора студии Н.И. Козина, ни в чем не повинного и даже не знавшего о съемках, уволили с работы. Незаконченный, не смонтированный фильм изъяли. И все же этот стихийный митинг, а также противостояние и многолетняя борьба инакомыслящих заставили власть задуматься и отступить от первоначальных планов. Как ни удивительно, Некрасову вместе с общественностью удалось остановить эту безумную официальную машину, удалось предотвратить превращение Бабьего Яра в спортивно-развлекательный комплекс — немыслимое надругательство над памятью более чем ста тысяч жертв геноцида. Через месяц рядом с шоссе, проложенным по замытому оврагу, поставили камень с надписью, что здесь будет сооружен памятник. Затем был объявлен конкурс на этот памятник, и на открывшейся вскоре выставке было представлено более тридцати проектов. Некрасов активно участвовал в обсуждении проектов конкурса, который оказался «на редкость интересным», тесно общался с художниками и архитекторами и напечатал статью о конкурсе «Новые памятники» в журнале «Декоративное искусство» (№ 12, 1966). Между тем никаких результатов этот конкурс не дал, премий никто не получил. И только в 1976 году, через десять лет после митинга и через два года после отъезда Некрасова в эмиграцию, памятник был возведен. Однако он оказался совсем «другим» памятником, не имеющим никакого отношения к трагедии Бабьего Яра. Этот памятник — величественный пятнадцатиметровый монумент, состоящий из одиннадцати фигур, на бронзовой плите у его подножия выбиты слова: «Здесь в 1941–1943 годах немецко-фашистскими захватчиками было расстреляно свыше ста тысяч граждан города Киева и военнопленных». Чем вызвана эта лживо-стыдливая надпись? Почему власти всегда боялись двух-трех обыкновенных слов — Бабий Яр и евреи, почему они всегда боялись правды? Некрасов неоднократно говорил и настаивал на этой простой правде: «Здесь расстреляны люди разных национальностей, но только евреи убиты за то, что они евреи...» Он считал, что геноцид нужно называть геноцидом, а не замалчивать, отделываясь фальшивыми словами. Некрасов не принял этого памятника. Он не видел его в натуре, но познакомился с ним по фотографиям. Этот монумент не устраивал Некрасова прежде всего по образному решению, а также и потому, что он находится в другом месте — на значительном расстоянии от места расстрела. В последней статье о Бабьем Яре он писал, что трудно по фотографии понять, «что там происходит», — он был решительно против мнимой героизации и превращения несчастных и беспомощных детей, женщин и стариков в борцов и героев, против «мускулов и уверенных взглядов в светлое будущее», против самой идеи такого памятника. Размышляя о том, каким, на его взгляд, должен быть памятник, Некрасов остановился на простом решении — на мемориальном камне. В 1975 году в «Записках зеваки», за год до возведения монумента, он писал: «Нет, не надо памятника! Лучший памятник — нынешний камень. В нем есть все — и тридцатилетнее забвение, и скромность, и длинная, лишенная каких-либо эмоций, заштампованная газетная надпись, и обещание (будет памятник, куда вы торопитесь?..) и никакого крика и экзальтации, а главное — есть куда положить цветы. Положить и молча постоять...» ...Во время обыска в январе 1974 года, за несколько месяцев до отъезда, у Некрасова изъяли рукопись, посвященную трагедии Бабьего Яра, а также альбом фотоснимков места трагедии, снятых им самим в разные годы, — эти материалы до сих пор не найдены.
ПОДРОБНОСТИ В советское время писателя-фронтовика Некрасова, участника Сталинградской битвы, широко печатали, его имя было известно во всем мире, его книги были переведены на многие языки. Кто-то из критиков остроумно заметил: как из «Шинели»Гоголя вышли русские литераторы, так из «Окопов»Некрасова вышла вся наша честная военная проза. Он был не только писателем с мировым именем (его повесть «В окопах Сталинграда»издавалась более 130 (!) раз), но также активным деятелем правозащитного движения, участвовал во многих протестных акциях русских и украинских диссидентов. С легкой руки Н.С. Хрущева, который в марте 1963 года в своем выступлении обвинил писателя в «преклонении перед Западом», началась травля Некрасова в печати. Эта травля с приливами и отливами продолжалась более десяти лет. За участие в диссидентском движении и за подписание писем в защиту инакомыслящих на Некрасова завели три персональных дела, наконец, исключили из партии и из Союза писателей, перестали печатать и вынудили уехать в эмиграцию.


Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции