Необычная судьба Аркадия Штейнберга

Мы часто ссылаемся на судьбу, и судьба для некоторых представляется камнем, который неожиданно сваливается им на голову. А если привалило счастье, то исключительно как выигрышный билет. Французский писатель-моралист XVII века Франсуа де Ларошфуко замечал: «Гораздо важнее то, как человек относится к судьбе, чем какова она сама по себе». Аркадий Штейнберг относился к поворотам и зигзагам своей судьбы легко, не плача и не стеная, а поэтому переносил все происшедшее с ним вполне стоически. Аркадий Штейнберг был не пассионарным, а обычным человеком, не ставившим себе определенные высокие цели.
На вопрос «Что поделываете?» час­то отвечал: «Ленюсь». Хотя, если бы не склонность к сибаритству, мог добиться многого, ибо по широте интересов и по заложенной в нем талантливос­ти мог достичь определенных высот. В итоге был поэтом без книги, учился во ВХУТЕМАСе на художника, но художником профессиональным не стал. Занимался переводами. Еще немного музыкант и превосходный кулинар. Ну, прямо почти ренессансный человек. Но вот жил он не в эпоху Возрождения, а в эпоху социализма и признавался: «Полжизни провел я, как беглец, в дороге. / Скоро ведь надо явиться с повинной. / Полжизни готовился жить, а в итоге / Не знаю, что делать с другой половиной».
А теперь немного фактов из биографии Аркадия Акимовича Штейнберга. Родился 29 ноября (11 декабря) 1907 года, т.е. 110 лет назад, в Одессе в семье еврейского доктора и, конечно, не захотел идти по стопам отца: его увлекли живопись и поэзия. Стихи Аркадия энергичные и экзотические, к примеру, поэма об итальянской Вероне: «Шито-крыто, ночь-ворона. Спит дебелая Верона…»
Штейнберг окончил реальное училище св. Павла, прекрасно владел немецким языком (в училище все предметы преподавались на немецком). Неплохо знал мировую литературу, и в частнос­ти немецкую, от Гете до Рильке. А потом переезд в Москву и учеба во ­ВХУТЕМАСе, подавал надежды, но курс не закончил и диплом не получил. Вернулся в родной город и какое-то время жил в Одессе на Ремесленной улице в жуткой бедности и скудости: в комнате были лишь два венских стула и матрас, на котором он спал с женой Норой. Отец наотрез отказался помогать непутевому сыну, и лишь мать Зинаида Моисеевна иногда подкидывала какие-то суммы молодой семье.
Из Одессы снова в Москву, где образовалось поэтическое братство, квадрига, в которую входили Штейнберг, Липкин, Арсений Тарковский и Мария Петровых. Как писал Семен Липкин: «Среди шутов, среди шутих, / Разбойных, даровитых, пресных, / Нас было четверо иных, /Нас было четверо безвестных…»
Вся четверка пробивалась в большую литературу, но из всей «могучей кучки» меньше усилий тратил Аркадий Штейнберг. Его стихи почти не появлялись в печати. Но он преуспел в конечном счете как переводчик. Мас­терски переводил Киплинга и Саути, Брехта и китайца Ван Вэя, поляков Юлиана Тувима и Галчинского. Но следует выделить многолетний труд над переводом «Потерянного рая» (1671). Штейнберг искусно переложил идеи Джона Мильтона, гуманиста, борца с религиозными догмами. Строки, написанные в XVII веке, под пером советского переводчика приобрели актуальное звучание. Недаром Штейнберг, говоря о существе переводческого дела, любил повторять формулу Василия Жуковского: «В моих стихах все чужое и все мое».
Что касается собственных стихов, то Штейнберг в 1930-е годы писал почти абсурдистски, правда, не подражая ни Хармсу, ни Введенскому, а исключительно свое: «Я снова мальчик с карими глазами, / Играю лодками и парусами, / Играю камешками и судьбой, / Летучей рифмой и самим собой».
Дела налаживались. Переводы шли на ура, и Арсения Тарковского и Аркадия Штейнберга приняли в Союз писателей в секцию переводчиков. Штейнберга это окрылило, и он стал еще ярче выделяться среди окружающих в высказываниях и даже в одежде. Политические темы не обсуждал и, тем не менее, в 1937 году попал под каток репрессий. Очевидно, надо было быть сереньким и незаметным?.. Штейнберга обвинили в антисоветской деятельности, что было абсурдно, ибо он, как и миллионы, боготворил Сталина. И тем не менее с ярлыком «враг народа» был отправлен на лесоповал.
В силу характера Штейнберг не прог­нулся и не рассыпался, а принял все случившееся с ним как данность, которую не изменить. Более того, как-то приспособился и даже получил «повышение», стал фельдшером в лагере (вот бы отец Аким Штейнберг порадовался: мальчик взялся за ум!..) В 1939-м Штейнберга освободили пос­ле пересмотра его дела. И тут война. Как поэт Аркадий Штейнберг власти был не нужен, а как военный переводчик оказался необходим, и его направили в так называемый 7-й отдел, целью которого была пропаганда в войс­ках противника — немецкий язык пригодился.
Войну Штейнберг прошел от Новороссийска до Бухареста. Финал войны получился отнюдь не победным. Откроем воспоминания его друга Семена Липкина: «Причина второго ареста более понятна, чем причина первого. Когда, отсидев длинный срок, Аркадий вернулся в Москву, он показал мне свое письмо, обращенное к Ворошилову с просьбой о реабилитации. Вникнув в письмо, я стал понимать суть дела. Аркадия в армии охватил восторг: он приобщился к власти, сделался коммунис­том, майором, орденоносцем, как и всюду, приобрел любовь сотоварищей. Когда наши войска вступили в Румынию, он в состоянии этого восторга (а в Аркадии жил Тартарен, солнце русского Парнаса пылало в его крови) начал, как сотрудник 7-го отдела, устраивать приемы, самовольно приглашал на них видных румын, которые с достаточным на то основанием казались ему нам нужными, но командование рассматривало их как ненужных: оно было крайне раздражено, придралось к тому, что Аркадий тратил средства на эти приемы, — и вот вам 8 лет каторги…»
Власть не любит тех, кто сам себя производит в начальники. Никаких вольностей. Короче, Аркадий Штейнберг забыл о неписаных правилах, почувствовал себя истинным победителем в войне. Приемы, пиры, ходил в белом лайковом костюме и даже со стэком — и в этом проявилась его артистическая натура. И тут же был наказан: вторая посадка. 9 мая 1945 года Штейнберг встретил в пересыльной тюрьме города Львова.
В Москву Штейнберг вернулся из лагеря в 1953 году и, что интересно, в партии решил не восстанавливаться, присмирел и тихо занялся переводами. Кормили не немецкие поэты, а поэты Средней Азии. Одна из горьких личных строк: «…Когда мне едва не пришлось в Ашхабаде / Просить на обратный билет Христа ради…»
Лагеря и война вычеркнули из жизни Штейнберга 15 лет. В отличие от многих, выжил. Не сломался. Характерно его откровенное признание: «…Я не думаю — Я, Я, Я! — я прос­то существую. Я ведь два раза сидел и видел страшные вещи. Я не раз был на грани погибели и многое пережил, но внутренне не менялся. Я не вырастал и не падал. Я оставался таким, каким был создан. Таким я и пребываю по сей день, с вашего разрешения».
Кто-то из критиков сравнил жизнь Штейнберга с одним из терминов кино — Blow up, с фотоувеличением. Все видеть. Фиксировать. Не возмущаться. И, нисколько не возмущаясь, признать: «Мы проиграли наши судьбы, / Поставив на неверный цвет».
Надо ли молодому поколению расшифровывать, что многие их предки ставили на красный цвет революции, на коммунистическую партию, на социализм»?!. Ставки были высоки, и в проигрыше остались миллионы человечес­ких судеб.
Последние годы Штейнберг провел в Тарусе, в литературной Мекке 1960-х годов, среди писателей-единомышленников. Тарусу часто называли «русским Барбизоном». Здесь жили и работали Константин Паустовский, Николай Заболоцкий, Надежда Мандельштам, Анастасия Цветаева, художник Борис Свешников и многие другие. Штейнберг занимался переводами. Подготовил к изданию книгу своих стихов, лучших переводов и рисунки. Книга была отдана в издательство «Советский писатель» в 1970 году, но так и не была издана по идеологическим соображениям. Она вышла после смерти автора в 1997 году. За ее издание Аркадий Акимович не стал бороться, да и любая борьба за книгу с антисоветским душком была в те годы бесполезна. Свою боль Штейнберг высказывал только в стихах, а в жизни, в быту он был оптимистом, тяготел к юмору, иронии и любил эпатировать слушателей:
– О Байроне: «Это такой Евтушенко XIX века».
– Об Иосифе Бродском: «Это такой Фишер в поэзии. Он решил стать чемпионом мира по поэзии».
– О людских несчастьях: «Скажите, в каком доме находится квартира № 13? В любом».
Аркадий Штейнберг был женат четыре раза и всегда на красивых женщинах. Они родили ему трех сыновей. Двое из них — Борух и Эдуард — стали известными художниками. Эдуард Штейнберг выставлялся в прославленных музеях — нью-йоркском Гуггенхайме и парижском д’Орсе, и как художник обошел славой своего отца Аркадия Штейнберга.
Если бы в 1960–1980-х годах выставляли рейтинги деятелям культуры, то он был бы у Аркадия Штейнберга невысоким. Но кого в те годы интересовали официальные оценки: Аркадия Акимовича любили вне официальных признаний. В его доме бывали поэты, музыканты, художники. Читали стихи, звучала музыка и, главное, немного горел «очаг сопротивления», или, скажем по-другому, дом Штейнберга являлся маленькой платформой несогласия с культурной политикой режима. Не об этом ли свидетельствовал сборник «Тарусские страницы»?.. По свидетельству близких людей, Аркадий Штейнберг неохотно рассказывал о лагерных годах, но часто говорил, что благодарен судьбе за все тяжкое, выпавшее на его долю. Что ж, страдания высветляют душу…
Аркадий Акимович Штейнберг умер 7 августа 1984 года в возрасте 76 лет. В Тарусе, неподалеку от своего деревенского дома, направляясь к своей моторной лодке, неожиданно упал и затих в тверской траве. Он, как всегда, хотел куда-то плыть, ехать, идти. Дорога как символ вечных духовных поисков.
После смерти вышло несколько книг стихов и мемуаров Штейнберга, прош­ла небольшая, но емкая выставка живописных работ под названием «Возраст века, вечный возраст мой…» И конечно, с ассоциацией с мандельштамовским «веком-волкодавом».
Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия