Крутые детки Членовредительство в Иудее и история Евсекции

Я узнала об этом удивительном факте в седьмом классе от учителя, который рассказывал мне и моим половозрелым одноклассникам историю Ханукки, объяснял, какое влияние в Иудее имела эллинистическая тирания и как ее силе способствовали сами евреи, подчинившиеся ей. Учитель так азартно обо всем об этом рассказывал, что я усомнилась, а не придумал ли он это сам. Дома я взяла с родительской полки «Историю евреев» Генриха Греца и в третьем томе нашла подтверждение рассказа учителя.
В 19-м веке историк писал:
«Иудейские юноши должны были бегать нагишом перед тем самым храмом, к алтарю которого закон запрещал даже пристраивать ступени, дабы при восхождении на них не видны были обнаженные ноги. Самих участников игр это, правда, весьма мало смущало, их гораздо больше шокировало другое обстоятельство: обнажая свое тело, они обнаруживали тот знак, который отличает их от иноплеменников Авраама. Могли ли они явиться в таком виде на олимпийские игры и стать мишенью для издевательства со стороны насмешливых греков? Во избежание столь ужасного «позора» молодые люди подвергали себя мучительной операции, которая избавляла их от предательского знака. После этого юноши стали охотно посещать гимназию».
Далее Грец повествует о еще большем ужасе происходившего тогда в Иудее. Он рассказывает о «бессовестном» еврее по имени Менелай, который предложил тирану Антиоху Епифану на 300 талантов увеличить дань, выплачиваемую Иудеей, в обмен на пост первосвященника Иерусалимского Храма. Антиох согласился, но поскольку у Менелая таких денег не было, он решил проблему недостачи кражей из Храма священной утвари. Когда же евреи, даже из числа эллинистов, поднялись против него, Менелай сказал Антиоху, что «эти евреи поддерживают тайные сношения с египетским двором, а его, Менелая, преследуют только потому, что он против этой измены. Более того, он, первосвященник по назначению, не гнушался клеветы и на сам иудаизм. Он уверял Антиоха, что Моисеево законодательство вменяет иудеям в обязанность вражду к другим народам, запрещает принимать участие в трапезе иноверцев, оказывать им ­какие-либо услуги и тому подобное. По мнению Менелая, этот ужасный закон следовало совершенно отменить».
В ответ Антиох пригрозил ввести армию в Иерусалим, взять власть над Храмом и уничтожить евреев. Через какое-то время на сцене появились Маккавеи — эту часть истории, как правило, знают лучше.
Есть довольно глупая шутка о том, почему мы отмечаем такие еврейские праздники, как Пурим и Ханукка: «Они пытались нас убить, у них не вышло, так давайте поедим». За этой шуткой не видно огромной разницы между двумя праздниками, иллюстрирующими принципиально разные проявления антисемитизма. А различие это особенно актуально сегодня, когда евреи по всему миру испытывают на себе рост антисемитизма — где-то открытого, прямолинейного, где-то завуалированного. Стараясь понять все странности этих явлений, я снова обращаюсь к старым, пыльным фолиантам.
История Пурима, произошедшая в древней Персии, прекрасно вписывается в представление семиклассников о «предрассудках». Плохой парень замечает, что евреи — иные, следовательно, они заражают кровь и землю, а потому решает от них избавиться. Это сродни современному антисемитизму правых — и это тот тип антисемитизма, который научены распознавать потомки евреев, переживших погромы в Российской империи и Холокост.
Хануккальный антисемитизм, который таится как в среде правых, так и в среде левых, иногда имеет совершенно иные формы. Он не требует изгнания или уничтожения евреев — во всяком случае, поначалу. Вместо того он добивается уничтожения еврейской цивилизации. В этом процессе востребованы не мертвые евреи, а евреи, которые желают отказаться от специфических аспектов еврейской цивилизации — опасаясь оказаться непопулярными.
Разумеется, иудаизм всегда был непопулярен, начиная с тех самых пор, когда это был единственный на планете монотеизм — религия властного и невидимого Б?га. Непопулярность — это в значительной мере бренд иудаизма. Именно поэтому крутые, популярные люди видят в нем угрозу — а евреи, стремящиеся к популярности и желающие прослыть крутыми, категорически необходимы для успеха антисемитизма хануккального типа. Во времена Антиоха этому типу антисемитизма были необходимы те самые подростки, которые добровольно проходили операцию на гениталиях. Так эллины доказывали, что проблема не в евреях, а лишь в варварском еврейском законе. В советскую эпоху такому типу антисемитизма нужны были гордые интернационалисты, которые бы доказали, что проблема не в евреях, а в отталкивающем шовинизме еврейского национального самосознания — включая и то, что мы теперь называем сионизмом.
Советы пошли даже дальше эллинов. В 1918 году они создали целое подразделение в правительстве — специально для крутых евреев, которые получали зарплату за преследование некрутых единоверцев. Оно называлось Евсекция, или Еврейская секция Коммунистической партии, и в ее короткой и кровавой биографии можно найти истоки сегодняшней якобы новой концепции: евреи, конечно же,?— не антисемиты (как они могут быть антисемитами?! они же евреи!), они просто антисионисты. Так, не будучи антисемитской, но стоя на антисионистских позициях, Евсекция подвергла преследованиям, арестам, пыткам и казням тысячи евреев — пока лидеров этого коммунистического подразделения самих не вычистили.
Антисемитизм в духе Евсекции, он же Хануккальный тип антисемитизма, всегда прочит евреям почести, предоставляя им возможность очиститься от того, что окружающие находят отвратительным. Еврейские черты, признанные отвратительными, менялись в зависимости от времени и страны, но они неизменно шли вразрез специфическим ценностям, которые окружающие евреев культуры считали «универсальными».
Причина ясна: нет на самом деле ничего «универсального» в этих конкретных ценностях, за исключением небезопасности обществ, которые надеются заарканить евреев. Вовсе не все считают, что спортивные занятия нагишом обязательны для благополучной жизни; не все верят, что Иисус — сын божий; не все согласны, что авторитарное центральное планирование способно решить проблемы мира; не все думают, что осуждение чьей-то связи с родиной предков — признак добродетели. Еврейская особенность разоблачает самодовольных лидеров и их глубокую неуверенность в себе, их дикий страх перед малейшим предположением, что есть другой способ существования. Эти пугливые лидеры заручаются помощью евреев, пообещав им признание заслуг в универсальной праведности. И никогда не будет недостатка в евреях, готовых на это согласиться — из-за непопулярности, присущей иудаизму.
***
Для меня, специалиста по идишской литературе, Евсекция всегда была мрачной сноской в моих исследованиях. Однако подробности об этой институции я узнала совсем недавно, и примерно так же, как в седьмом классе о Менелае — из пыльной старой книги 1972 года историка Цви Гительмана со скучным названием «Еврейская национальность и советская политика: Еврейские секции КПСС, 1917–1930». Это была история Евсекции, рассказанная сухим научным языком. И трудно было найти ­что-нибудь более странное.
Видимым предназначением Евсекции было распространение коммунистической идеологии в российских еврейских массах, среди которых в 1917 году было совсем немного большевиков. Еврейские революционеры России были преимущественно бундовцами (социалистами), меньшевиками или троцкистами, которые не поддерживали победителя — Ленина. Эти хваленые еврейские массы в большинстве своем были жителями маленьких городков и поселков — местечек, говорившими на идише. В годы Первой мировой вой­ны многие местечки были опустошены, а их население являло собой отчаявшийся пролетариат. Соответственно, коммунистической партии были нужны говорящие на идише инсайдеры, которые помогли бы пролетариям увидеть свет.
В первое время среди большевиков было так мало евреев, что партии пришлось положиться на двух норвежских евреев, которые, вооружившись словарями, занимались большевистской пропагандой на идише. А когда Гражданская вой­на 1918–1920 годов оставила более 70% евреев без регулярного дохода, а в погромах того времени погибли свыше 50 000 евреев, большевизм пришел на помощь — предложив стабильную госслужбу.
Некоторые евреи, примкнувшие к большевикам, были настоящими идеалистами. Некоторые после жестокостей Гражданской вой­ны неосознанно последовали классической стратегии «придворных евреев», видя в связи с режимом возможность защитить общину — и себя. А некоторые, понимая, что община припозднилась с приходом к большевизму, стремились доказать, что они лучше самых лучших коммунистов. Так или иначе, пишет в своей книге Гительман, «Еврейские секции [Евсекция] посвятили себя задаче разрушения старого порядка, причем занимались они этим с таким рвением, которое нельзя объяснить лишь одним большевистским энтузиазмом».
Перво-наперво Евсекция уничтожила кегилы — традиционные еврейские общинные организации в поселках и городах страны, законодательно их упразднив. Когда это не подействовало, были сожжены офисы этих организаций. Евреи тогда считали подобное рвение просто проявлением присущей новому порядку нетерпимости к религии; в конечном итоге церкви и мечети часто тоже становились объектами расправ.
Но к 1919 году на своей ежегодной конференции Евсекция пришла к заключению, что закрытие традиционных еврейских институтов недостаточная мера. Теперь их миссией стало уничтожение всякой сионистской деятельности, что коснулось самых разных структур — от политических организаций до спортивных клубов. Времени евсекции не теряли. За несколько недель, прошедших после той конференции, они успешно провели облавы в офисах абсолютно всех сионистских ассоциаций Украины и арестовали их лидеров. Да и в других регионах страны были задержаны тысячи евреев. Следующим шагом Евсекции было изъятие иврита из обращения в Советском Союзе, чего они добились закрытием всех школ, где преподавался древнееврейский язык — вне зависимости от их направленности, и запугиванием художников, творивших на иврите, таких, как знаменитый поэт Хаим Нахман Бялик или прославленные актеры театра Габима. Все они бежали в Палестину. Габима не вернулась с заокеанских гастролей, Бялик вместе с другими видными ивритскими писателями получил выездную визу благодаря дружеским отношениям с Максимом Горьким.
Организатором этой антиивритской кампании был лидер Евсекции Мойше Литваков, сам в прошлом ивритский писатель и сионист, который когда-то прославился как обладатель огромной личной коллекции книг на иврите. Литваков был также редактором идишской версии газеты «Правда» — «Эмес», которая часто публиковала грязные измышления о раввинах, выставляя их сексуальными насильниками. В конечном итоге Литваков выразил недовольство тем, что «Эмес» «слишком еврейская» газета.
Евсекция открыла новые еврейские школы, снабдив их инструкциями на советизированном идише с буквально антисемитской орфографией: слова ивритского происхождения получили новое написание, скрывающее их истинное древнее происхождение. Создателем школ, программы которых развенчивали ненавистный сионизм, была лидер Евсекции по имени Эстер Фрумкина. Внучка раввина, бывшая жена раввина и дочь чтеца Торы (бааль криа), Фрумкина также принимала активное участие в закрытии раввинских школ в СССР. Когда все эти меры по обращению еврейских масс не сработали, Евсекция даже устраивала показательные процессы во время Осенних праздников, на которых «свидетели» — ряженые евреи осуждали иудаизм и сионизм. Один из таких процессов проходил в том самом зале, где десятью годами ранее судили Менделя Бейлиса, жертву последнего кровавого навета в царской России.
Современным евреям-­ашкеназам, слышавшим от своих дедушек и бабушек много историй о преследованиях евреев в духе Пурима, этот стон о страданиях и унижениях может показаться чуть ли ни скучным, навязшим на зубах — если забыть, что эти унижения творились еврейскими руками. Лидеры Евсекции делали все, чтобы этот поток вражды исходил исключительно от евреев, чтобы никто не мог заподозрить новый режим в антисемитизме. Напротив: эта беспощадная кампания имела исключительно благие намерения — освобождала евреев от их собственных худших черт. С их точки зрения, евреи Евсекции были значительно более хорошими евреями, чем те, за кем они нещадно охотились.
Книга Гительмана не дает подробного описания того, как кончили лидеры Евсекции, поскольку в 1972 году об этом было известно лишь то, что они подверглись «чисткам». Однако в 1991 году, когда Цви Гительман приехал в Москву преподавать на только что созданном в РГГУ отделении иудаики, советские архивы начали постепенно открываться. Тогда и выяснились подробности гибели каждого — кто от пули, кто от работ в Сибири, кого замучили, кто умер в тюремной больнице без инсулина. С тех пор Гительман и другие историки написали об этом множество книг. В то время один из моих учителей идиша, размышляя о краткосрочности жизни Евсекции, вопрошал: о чем думали люди типа Литвакова и Фрумкиной, когда сами томились в тюрьме или ГУЛАГе? Раскаивались ли они? Осознали ли масштабы своих преступлений?
Хорошие вопросы. Но у меня есть другой. Когда мой школьный учитель рассказал о тех мальчиках из гимназии в Иудеи, меня озадачило, почему кто-то совершает подобное. А сейчас, когда я думаю одновременно о них, об уничтоженных лидерах Евсекции и о многих других, сделавших аналогичный выбор, то задаюсь вопросом: удалось ли им ­когда-­нибудь изжить эту боль, обрести целостность, к которой они так отчаянно стремились?
Дара ХОРН