ЛЕОНИДА ЗОРИНА СПАСЛИ ШАХМАТЫ И ФУТБОЛ

Автор «Покровских ворот» отметил свое 80-летие В минувшем году знаменитый драматург и писатель Леонид Зорин (Зальцман) отметил 80-летний юбилей. Многие издания поздравили Леонида Генриховича, пожелали ему сил и здоровья, а также новых романов и пьес. А автору этой статьи, шахматисту и литератору, хочется поздравить Зорина еще и как человека, столько сделавшего для нашей любимой игры. Тем более что Зорин не только большой поклонник шахмат, он еще постоянно выступает в печати с размышлениями о шахматах, да и шахматисты нередко становятся героями его произведений. Возможно, не все читатели видели пьесы Зорина, восхищавшие публику в ХХ веке: «Варшавскую мелодию», «Дион», «Царскую охоту», «Коронацию», но наверняка неоднократно смотрели «Покровские ворота» — веселую лирическую поэму о Москве и москвичах регулярно показывают по телевизору на протяжении четверти века. Наверное, не все смотрели такие фильмы, снятые по сценариям Зорина, как «Мир входящему», «Секундомер», «Транзит», «Гроссмейстер». У последнего нелегкая судьба. Его сценарий получил первый приз на конкурсе спортивных сценариев еще в начале 70-х и вскоре фильм вышел на экраны. Но тут совсем некстати остался в Голландии Виктор Корчной, сыгравший одну из главных ролей. В результате «Гроссмейстер», едва появившись в прокате, на два десятилетия был отправлен «на полку». Среди других произведений, где шахматам уделено много внимания, — роман «Трезвенник», автобиографическая книга «Авансцена», а также «Зеленые тетради» — зоринские «Ни дня без строчки». В общей сложности Зорин написал 49 пьес, 9 томов прозы, 15 сценариев. Двенадцать его пьес поставлены в 15 странах 78 раз. К юбилею писателя вышел двухтомник его прозаических произведений, который так и называется «Проза». А сейчас юбиляр закончил свой очередной роман «Завещание Гранда», который появится этой зимой в одном из номеров журнала «Знамя». На юбилее драматурга в Московском театре им. Ермоловой состоялась премьера спектакля по его пьесе «Невидимки», посвященной художественному руководителю театра, народному артисту Владимиру Андрееву, он же режиссер-постановщик и исполнитель главной роли. Успех был несомненный — с аплодисментами, цветами и поздравлениями. А главный подарок Леониду Генриховичу преподнес сын Андрей, известный во всем мире ученый-филолог, преподаватель Оксфордского университета, по такому случаю прилетевший на два дня из Англии. О Зорине написаны сотни статей. Каждое его произведение вызывает массу откликов и рецензий. Ограничусь высказыванием Андрея Немзера из предисловия к упомянутому двухтомнику: «Оглянемся еще раз на зоринских героев. Разные люди. Порой — слабые, неловкие, колючие, раздражающие близких (да и нас), очень часто виноватые (и ведь не без вины). Но хорошие и достойные нашего сочувствия. Той милости, в которой так нуждаемся мы сами. Той милости, которая в сознании человека русской культуры всегда ассоциируется с Пушкиным». И хотя главное про юбиляра сказано, автору «поздравительной открытки» было бы непростительно не сделать несколько «лирических» дополнений. *      *      * Предисловие к книге Зорина «Авансцена» написал экс-министр культуры Михаил Швыдкой. Вот его начало: «В детстве Зорин жил в Баку и был вундеркиндом. Его литературными сочинениями восхищались мэтры советской литературы, его выдающимся шахматным способностям завидовали маститые шахматисты, и, конечно же, мамы будущих знаменитостей, рожденных в Баку, завидовали его родителям». И заключительные слова: «вундеркинд» из Баку переехал в Москву и стал «вундерменшем». *      *      * Эта автобиографическая книга, разумеется, не шахматная, а театральная, но шахматы пронизывают ее насквозь. Напомню, что уже в детстве у Зорина вышла книжка стихов, а Максим Горький изъявил желание принять юного поэта, и через два месяца в центральных газетах появилась его статья «Мальчик». Бакинцы бурно торжествовали. С таким грузом на неокрепших плечах, признается автор «Авансцены», ему надлежало начать свою жизнь. И тут следует еще одно ценное (для шахматистов) признание: «Тогда мне не было и десяти. Не слишком легкая ноша для ребенка. Спасали шахматы и футбол — они не оставляли мне времени не только для безмерных фантазий, но и для нормальной учебы». *      *      * Еще один фрагмент из «Авансцены» (дело происходит в конце 40-х): «Главой и душой нашей веселой компании был замечательный человек, ставший моим любимейшим другом: Яков Гик был корреспондентом «Известий», впоследствии, к моему удовольствию, он тоже переехал в столицу и продолжал согревать меня своей бескорыстной взыскательной дружбой. Уже около четырех десятилетий его нет на земле, и все еще трудно с этим смириться. Какой это было громадной удачей — пройти под его отцовским доглядом нелегкий курс воспитания чувств. Учил он прежде всего независимости, умению сохранять достоинство, без которого человек теряет себя... Но вместе с тем учил он и способности к самоиронии, юмору, нет его — и даже достоинство превращается в самодовольство». Я счастлив тем, что любовь к отцу Леонид Генрихович (для меня просто дядя Леня) перенес и на меня: с 60-х годов Зорин опекает автора этих заметок как сына. *      *      * Еще из «Авансцены»: «Шахматы наряду с футболом были сильнейшим моим увлечением. С футболом однажды пришлось расстаться, но шахматы остались со мной и стали надежной опорой. Я прибегал к ним почти неизменно, так же как прибегал к стихам, как только ощущал, что в душу неслышно вползает хандра. Странно, но даже в юные годы я видел в них не просто игру, не просто захватывающее единоборство. Нет, эта концентрация духа, которая позволяет предвидеть ваше вероятное будущее — пусть всего лишь на клетчатой доске — и просчитать варианты, уже не игра, уже не спорт... Фигуры и пешки и в малой мере не были скромными деревяшками, послушными воле моей руки. Они дышали своим теплом и излучали свою энергию, в них билась неведомая жизнь, она подсказывала маршрут, оазис, идеальное место — поле вбирает в себя фигуру, и здесь они достигают слитности. Ферзи и ладьи, слоны и кони мечтают реализоваться и выразиться ничуть не меньше своих полководцев, их надо чувствовать, надо слышать, надо принимать их сигналы. Этот забавный антропоморфизм не был наивным и сочиненным, шахматы — особая сфера, возможно даже непознаваемая, у каждой табии в конечном счете оказывался свой предел и свой срок». *      *      * И в «Зеленых тетрадях» шахматные наблюдения и ассоциации Зорина отличаются яркостью, точностью, афористичностью. Например: «Политику уподобляют шахматам. Но это весьма опасные шахматы с весьма своеобразными правилами. Можно увидеть занятную партию — фигуры играют игроками». *      *      * В «Невидимках», диалоге в четырех сценах, всего два героя — Он и Она. Он — пожилой человек (чем-то напоминающий юбиляра), умудренный опытом и убеленный сединами. Она — юная девушка, мечтающая о любви. Она ошиблась номером, и Он случайно взял трубку. Герои пьесы, выражаясь шахматным языком, ведут свои беседы вслепую. Они не видят друг друга и не увидят никогда. Вот почему они невидимки. Реплики Зорина, как всегда, точные и острые, но рассчитаны они на интеллектуального зрителя. Он и Она говорят по очереди, при этом каждый — о своем. Такая странная аналогия могла прийти в голову только шахматисту и только в наше смутное шахматное время... *      *      * В прежние годы интервью с дядей Леней, опубликованные в журналах и книгах, я начинал примерно так: «Находясь в кабинете писателя, вполне можно решить, что это рабочая комната гроссмейстера или шахматного обозревателя. Столик с часами и расставленными фигурами, специальный шкаф, плотно набитый шахматными книгами, фотографии, на которых хозяин дома запечатлен на крупнейших состязаниях...» Увы, с годами эта идиллическая картина претерпела серьезные изменения. Часы убраны и не тикают, шахматы сложены в коробку. Еще лет десять назад, когда я приходил в гости к писателю, мы непременно играли две-три партии. А теперь беседуем о том о сем и даже не садимся за доску. Что поделаешь, интерес к шахматам в последние годы заметно упал. Видно, это обстоятельство отразилось и на нас. Ныне все другое, не одни шахматы. Только Леонид Зорин не меняется: он по-прежнему почти не покидает письменного стола — трудится над новой пьесой или заканчивает роман. Пусть их читают читатели и смотрят зрители, исследуют литературоведы. А мне здесь и сейчас хочется сказать этому человеку за все эти 60 лет, проведенных рядом: «Спасибо вам за все, я вас очень люблю».