Евгений Халдей и еврейский вопрос

 Ирина МАК
 3 июня 2021
 7016

Среди работ знаменитого советского фотографа Евгения Халдея — автора исторического снимка «Знамя победы над Рейхстагом» — есть, как ни странно, фотографии, до недавнего времени не опубликованные на родине. И факты его биографии до сих пор многим неизвестны, хотя более известного в мире советского фотографа трудно найти.  

Видел синагогу с трупами
Несколько лет назад на аукционе в США ушла за 200 тысяч долларов «лейка», принадлежавшая в годы вой­ны Евгению Халдею — та самая, которой было снято 2 мая 1945-го «Знамя победы…». Камеру выманили обманом — некто, сумевший втереться в доверие к старому человеку, напел ему, будто Музей фотографии в Лос-­Анджелесе мечтает выставить аппарат. Скандала тогда не случилось — продали и продали, не впервой.
Мне эту историю рассказала дочь фотографа Анна Халдей — мы обсуждали тогда выставку, открывшуюся в 2017 году в Московском Мультимедиа Арт Музее (Доме фотографии) к столетию легендарного фотокора. И там же я увидела под стеклом страницу журнала Time — снимок, на котором Халдей запечатлел в феврале 1945 году еврейскую пару в Будапеште: выжившие он и она, с не споротыми еще с пальто желтыми звездами, стоят в начале полуразрушенной улицы, которая кажется бесконечным проспектом, а на деле длиной от силы метров 100.
«Снимок этот 50 лет никуда не шел, ни на одну выставку, — вспоминал Халдей, — я пытался давать. И вот 50 лет Победы, в США к юбилею напечатали, а у нас до сих пор молчание. Не хотят». Это он рассказывал в фильме, снятом в 1996 году бельгийским документалистом Марком Анри Вайнбергом, большим поклонником его творчества. Названная в духе времени «Фотограф Сталина», эта картина единственная успела запечатлеть героя живым. Он там, среди прочего, рассказывает историю снимка с еврейской парой. «Вошли в Будапешт. Было страшно, я видел синагогу с трупами евреев, их никто не хоронил. А тут замечаю — идут муж и жена с желтыми звездами. И так меня поразило: город освободили, а они все носят эти звезды. Я был в кожаном пальто, они испугались, решили, что я эсесовец». Халдей обратился к ним на идише (он сказал «на немецко-­еврейском»): «Подождите!». Подошел и сорвал звезду с мужчины, потом с женщины. Они снова испугались, а Халдей им: «Alles ist gut». Догадался, что надо сказать ­какой-­нибудь еврейский пароль, произнес: «Шолом Алейхем». Они расплакались, упали фотографу на грудь.
Это одна из баек Халдея, которых великое множество, они продолжают и дополняют друг друга, позволяя представить себе его долгую жизнь, полную побед и разочарований.
«В ночную разведку идут, мурманское направление. Бойцы в плащ-палатках отражаются в воде. Семеро ушли в ночь, а утром вернулось четверо — трое погибли».
«Меня подвешивали в бомбардировщиках в бомболюк вместо бомбы, привязывали, и самолет поднимался в воздух».
«Приходит девочка из журнала Time, приносит конверт с журналом и деньги. 200 долларов за эту маленькую х…у», — рассказывает наш герой, и тут же спохватывается: «… Фотографию. На французский язык это, наверное, не переводимо. 200 долларов — все идет на колбасу». Пенсия его составляла в тот момент 30 долларов.
 

Самая трепетная съемка
Он замечает между делом: «Все руководители прошли через мой объектив. Самая трепетная была, конечно, съемка Сталина». Трепетная, разумеется, для фотографа, испытавшего именно что страх и трепет. Речь идет о кадрах с Потсдамской конференции, где Сталин с папиросой, Рузвельт в бабочке и Черчилль с трубкой. Перечисляя первых лиц, Евгений Ананьевич каждого называет по фамилии, и только Горбачева — по имени-­отчеству. Упоминает Ельцина — «а кто будет следующий, уже не знаю».
Через год после съемок, в 1997-м, Халдей умрет, совсем не старым — 80 лет. А за пару лет до этого в Перпиньяне, на ежегодном Международном фестивале фотожурналистики, состоится посвященная фотографу церемония. Президент Франции специальным указом присвоит Халдею звание Рыцаря ордена искусств и литературы. Устроят его выставку — как автора «Знамени победы…», пригласив для симметричности и автора американского «Знамени…» Джо Розенталя. А помимо этого, там откроют выставку великого Роберта Капы — фото из Вьетнама, где Капа погиб. Евгений Халдей с ним, так случилось, дружил, и сын Капы, прилетевший на вернисаж, будет вспоминать, как отец рассказывал ему о Халдее. Два еврея-­фотографа (настоящее имя Капы — Эндре Эрнё Фридман) быстро нашли общий язык, познакомившись во время вой­ны.

Разрушенный Севастополь и сожженный Мурманск
Это было в 1945 году в Карлсхорсте, в ставке Жукова, при подписании капитуляции. Через год они снова встретились в Нюрнберге, на процессе над нацистскими преступниками, и Капа подарил Халдею камеру «Speed Graphic», купленную специально для него.
В 1947-м Роберт Капа сам приедет в СССР. Ему не позволят вывезти из Союза непроявленные пленки, и единственным, кому Капа доверит проявку, окажется Халдей. А Нюрнберг останется моментом главного триумфа Халдея, даже большего, чем тот снимок со знаменем в Берлине. Три его фотографии фигурировали на процессе в качестве доказательств преступлений Гитлеровской Германии во Второй мировой вой­не: снятый с воздуха разрушенный Севастополь, двор ростовской тюрьмы с расстрелянными людьми и сожженный Мурманск — за день на город было сброшено 360 тысяч зажигательных бомб, деревянный Мурманск сгорел, остались одни печные трубы, торчавшие посреди разрухи.
В Нюрнберге Халдей сделал прославивший его снимок разрушенного города — в сумерках, наступления которых он несколько часов ждал, добиваясь правильного освещения и интонации, передающей ощущение трагедии. Много лет спустя, в Вене, на открытии персональной выставки, у него спросят, показывая на этот снимок, какую академию он заканчивал. А все образование было — четыре класса хедера, в котором преподавал дед со стороны отца.
Но действительно, прославил фотографа в Нюрберге не столько вид руин, сколько снимок Германа Геринга, остававшегося после смерти Гитлера и Геббельса главным преступником. Все фотокоры пытались его снять, а он не давался. Сложность состояла еще в том, что по залу, где шли заседания международного трибунала, нельзя было перемещаться — у фотографов были свои места, но оттуда невозможно было поймать нужный ракурс. И Халдей нашел выход — снимать с места, где сидел секретарь советского судьи. Тот должен был задержаться на обеде — Халдей пообещал ему за это две бутылки виски. За те несколько минут, что секретарь отсутствовал, щелкнул Геринга — и весь мир опубликовал этот снимок, потому что не было других.
 

Всю пленку истребил на этот снимок
Трудно сказать, о чем думал, глядя на Геринга, Евгений Ананьевич Халдей, 1917 года рождения, еврей, появившийся на свет в Юзовке (теперь Донецк) и потерявший на той вой­не отца и трех сводных сестер — немцы сбросили их в шахту вместе с другими евреями.
Еще раньше он потерял в погроме, устроенном накануне праздника Песах, деда и мать — пуля пробила ее тело насквозь, застряв под ребром сидевшего на коленях годовалого сына. Вместе с ними погибла мамина подруга и 17-летняя няня младенца, который был тогда не Евгением и даже не Ефимом, как указывают многие источники, а Хемой. Евгением он стал, попав в Фотохронику ТАСС.
Первую фотокамеру сделал сам, в 12 лет, работая мальчиком на посылках в фотоателье братьев Клейманов. Взял две картонные коробочки, вложил друг в друга, пристроил линзы от бабушкиных очков, вставил стеклянную пластину, положил магний в коробку изпод ваксы, и первым же кадром снял собор в Юзовке — его потом взорвали, и оказалось, что других фотографий здания нет.
Халдей продолжал снимать, работая на местном заводе — чистил паровозные топки в депо. А дома играл на скрипке. «Бабушка давала мне задание играть «Плач Израиля», — рассказывает он в фильме. — Я играл, она давала мне 5 копеек на мороженое». Он копил копейки и лет в 14 подписался на настоящий фотоаппарат. Ездил с агитбригадой, снимал, печатался в местной прессе, отправлял снимки в «Союзфото». В 1936-м, когда позвали в Москву, поселился на улице Станкевича, у Израиля Соломоновича Кишицера, мужского портного, которого знал с рождения — тот был тоже из Юзовки и помнил погром, в котором погибла мать будущего фотографа. И это был тот самый портной, который в 1945 году, накануне командировки Халдея в Берлин, за ночь сшил ему знамена из трех красных скатертей, добытых в ТАССе («пошел на склад, там был друг — завхоз Гриша Любинский, маленький такой еврей, спрашиваю: Гриша, где у тебя скатерти?»). Знамя номер три водрузили на Рейхстаг.
Кадр, понятно, постановочный, но вошедший в историю. Лучше всего она звучит в исполнении автора: «Все шли к Рейхстагу и Бранденбургским воротам, и я шел как все. 2 мая, 7 утра. Дым, копоть, стрельба, ворвался в Рейхстаг, вытащил флаг, и солдаты подходят. Я им: «Пошли на крышу». Их трое, я четвертый. Забрались на крышу, перед нами купол, а снизу пожар — нельзя было близко подойти. Нашли палку, нанизали флаг, и нужно было для композиции, чтобы открывался вид на Берлин, а не получалось. Договорились с одним солдатом, что будут его держать. И вот он полез, его держат за ноги, и тут я увидел композицию. Всю пленку истребил на этот снимок».
Потом, уже в Москве, начальство обнаружило у солдата часы на обеих руках — «Что, мародер?!». Пришлось фотографу выцарапывать вторые часы.

Руки не давали мне, называли космополитом
Происхождение Халдея в то время никого не смущало — мытарства начались в 1948-м. «В стране началось брожение, — вспоминает Халдей в фильме, — еврейский вопрос возник, стали люди менять фамилии, начали увольнять всех, особенно занятых на идеологическом фронте. Из Кинохроники ТАСС уволили всех кинооператоров-­участников вой­ны, тех, кто был евреем. Выгоняли пачками».
Халдей снимал спектакли ГОСЕТа и всех артистов, включая Михоэлса. А потом, в ожидании обыска, жег негативы и бил стеклянные пластины с довоенной съемкой. Его, конечно, уволили — четырех русских и его. Их через месяц взяли назад, а его нет. В 1990-х, когда рассекретили часть архивов, обнаружился документ, согласно которому Халдей не мог быть использован в работе органов Госпечати и должен был быть уволен по рекомендации КГБ.
«Руки не давали мне, называли космополитом. И жидом называли», — говорил Халдей, замечая, что помнит, кто это был. Но имен не называл. — Отмахивались от меня как от чумы. Мне удалось устроиться в журнал «Клуб», профсоюзный. Танцы, шманцы, библиотеки — это был мой репертуар».
В последний раз его уволили уже из «Правды», в 1970-х — «пришел новый начальник отдела кадров, открытый антисемит, говорит: не успокоюсь, пока хоть один еврей работает в газете». И как тут не вспомнить другие времена, но те же нравы. 1938 год, Вена, Аншлюс. Прославленный дирижер Карл Бём, занявший пост худрука Венской оперы после вынужденно уехавшего в Нью-­Йорк великого Бруно Вальтера, жалуется в письме, что не может вой­ти в здание оперы — пока там остается хоть один еврей.
Ирина МАК



Комментарии:

  • 1 августа 2021

    Физик

    Нет, часы были видны только на одной руке, но их было там две пары, то есть, двое часов, пришлось одну пару удалять.


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции