Хана Orloff и история спасения

Недавняя выставка «Музы Монпарнаса», прошедшая в ГМИИ им. А.С. Пушкина, справедливо причислила Хану Орлову (1888–1968) к главным героиням Парижской школы. Тех, кто в начале прошлого столетия впервые заявил о женских притязаниях на равноправие в искусстве — не только в живописи, но и в скульптуре. Орлову, чья превращенная в музей мастерская в 14-м округе Парижа (https://www.chana-orloff.org/) по сей день остается местом притяжения, обычно упоминают вместе с Камиллой Клодель и Анной Голубкиной. И кстати, в Москве их сейчас показывали вместе. Будучи моложе обеих на 20 с лишним лет, Орлова относится все же к следующему поколению, хотя их многое роднило. Как и Клодель, она смогла победить на французской территории — а Париж вплоть до Второй мировой войны оставался главным мировым заводом по производству искусства, открывавшим художнику дорогу в большую жизнь. И как Голубкина, она появилась на свет в Российской Империи. 
 

Первые удары
«Я родилась в царской России, в селе. Меня сразу пришлось бить изо всех сил, чтобы я задышала и начала жить», — вспоминала Хана Орлова. — Это были первые удары из тех, что настигали меня всю жизнь». Под ударами, настигшими ее после рождения, она имела в виду прежде всего погромы, от которых вся ее многочисленная семья вынуждена была бежать одной из первых за границу. Другим ударом стала вторая мировая война и нацистская операция «Мрак и туман» 1942 года, из-за которой она, уже признанный успешный скульптор, должна была вместе с сыном покинуть Францию. А родом она, восьмой ребенок (из девяти)  Рафаэля Орлова и Рашель Липшиц, была из села Цареконстантиновка Александровского уезда Екатеринославской губернии — теперь это Харьковская область, Украина. Но в отличие от Сутина и Липшица, идея покорять Париж пришла ей в голову не на родине, а на исторической родине: в 1904 году Рафаэль Орлов, не то что бы религиозный еврей, но убежденный сионист (дети учили иврит), вслед за старшим сыном, отправившимся в Эрец Исраэль на разведку, вывез в Палестину все семейство. Оказавшись в числе тех самых первых пионеров-первопроходцев, он поселился в Петах Тикве, занимался сельским хозяйством и возделывал будущий израильский сад.
А 17-летняя Хана шила, помогая  родителям содержать семью. И в Париж она отправилась в 1910-м изначально не искусством заниматься, а именно учиться шить: получить диплом закройщика и по возвращении преподавать кройку и шитье в гимназии «Герцлия». Это одна из легенд, на которых строится ее жизнеописание: Хана Орлова слишком тщательно оберегала свою частную жизнь, чтобы теперь что-то можно было утверждать наверняка. 
Даже документальную биографическую повесть  о ней «Хана Орлова. Возвращение», вышедшую в этом году по-русски в издательстве «Книжники», ее автор, французская журналистка Ребекка Бенаму, написала, основываясь на документах, свидетельствах современников и переписке —Хана не оставила мемуаров. Зато есть много апокрифов, разной степени достоверности. Например, эпизод с ее портретом, нарисованным Амедео Модильяни. «Хана Орлова — дочь Рафаэля», — надписал он свой ироничный рисунок. И это как раз не легенда, а факт, как и то, что она состояла в дружбе с Модильяни и  несчастной Жанной Эбютерн  — более того, Хана, учившаяся с ней рисунку, и познакомила в 1912 году свою подругу с Моди. Ее бронзовый скульптурный портрет работы Орловой — 1914 года, вытянутый в струну, с длинными косами и сложенными на животе руками, обнажает хрупкость возлюбленной великого художника и как будто предсказывает безнадежность ее страшной судьбы.
 

Модный портретист
По работам Орловой видно, как много у них с Модильяни общего — не только явное влияние африканского искусства, которое в тот момент увидел Париж, и Африка была тогда в большой моде. Это был период увлечения Модильяни скульптурой, когда он занимался только объемными вещами, а Хана всерьез занялась  скульптурой, которая так и осталась смыслом ее жизни. И именно у Модильяни она переняла лаконичную вытянутость форм, стремление к упрощенности, которая в их случае не отменяла достоверности и естественности. Это все реальные сюжеты, имеющие много подтверждений. Апокриф же состоит в том, что тот пародийный рисунок был сделан в  «Ротонде», где они по обыкновению сидели. У Моди в руках якобы был конверт, он его раскрыл и на внутренней стороне сделал шарж, надписав его юной барышне на иврите. Этот рисунок и стал обложкой книги Бенаму. 

Другой апокриф: Хане приснилось, будто она лепит с натуры портрет Хаима Бялика, которого она читала в ранней юности, и, по легенде, именно так возникла ее мечта о скульптуре. Это наверняка миф, несмотря на то, что сон стал реальностью. Однако случилось это годы спустя, а до этого  Хана все же поступила ученицей к портнихе. Но не абы куда, а в модный дом Paquin, созданный прославленной Жанной Пакен, и параллельно занималась рисунком, чтобы через год поступить в Национальную школу декоративных искусств, и постигать в классе профессора Бруно, куратора Лувра, рисунок, а под руководством Поля Витри изучать историю искусств. 

 

Потом был скульптурный класс в так называемой Свободной русской академии, устроенной на Монпарнасе художницей Марией Васильевой (это заведение, больше напоминаюшее клуб, еще знают как Académie Vassilieff). И она стала своей в кругу обитателей Монпарнаса — Пикассо, Фуджиты, Риверы, Аполлинера, Кокто, Жакоба. И, конечно, среди них хватало евреев: Шагал, Липшиц, Паскин, Сутин, Цадкин… Они  стали не только ее ближайшим окружением, но моделями для портретов с натуры. В 1913-м она превратилась из Орловой в Orloff, с тех пор выставлялась на Осеннем Салоне, потом в Салоне Тюильри и Салоне Отверженных. В 1916 году участвовала в выставке в Галерее Жана Бернхайма — вместе с Кесом ван Донгеном, Анри Матиссом и Жоржем Руо. 
Это был важный год в ее жизни: Хана вышла замуж за уроженца Варшавы, польского поэта и писателя Ари Юстмана, с которым познакомилась уже живя на Монпарнасе. 4 января 1918 года она родила сына Эли, которого всю жизнь называла Диди, но брак оказался недолог. 12 января 1919 года Ари заразился гриппом — в Европе свирепствовала «испанка» — и умер. Кажется, что ту фигуру сына в матроске — куда более поздний, 1927 года,  портрет, который  Хана изваяла из камня и цемента, — она сделала в память о муже. Эта камерная в общем работа, с очень четко переданными беззащитностью и трепетностью мальчика, производит впечатление монументального памятника — его без потерь можно было бы многократно увеличить.   
А в 1919 году в память о муже Хана сделала одиннадцать гравюр на дереве, которые были сразу опубликованы. Это был первый альбом — свидетельство о ее жизни, тогда же она начала работать над следующим,  собравшим 41 ее ксилографических друзей и близких. Его выпустило издательство  «д`Алиньян», оно же опубликовало книгу Жана Пеллерина и Гастона Пикара «Сегодняшние лица», для которой Хана Орлова выполнила портреты всего литературно-художественно-музыкального бомонда того времени: Жана Кокто, Макса Жакоба, Жана Полана, Андре Салмона, Пабло Пикассо, Жоржа Брака, Андре Дерена, Мойше Кислинга и Фернана Леже, Жоржа Орика и Артура Онеггера.  Среди них были и Наталья Гончарова с Михаилом Ларионовым, почти одновременно с Ханой Орловой осевшие в Париже. Как и они, Хана не забывала о русских корнях — в декабре 1920 года участвовала вместе с другими художниками-эмигрантами в большой интернациональной выставке в Женеве, в 1921-м — в Первой Русской выставке декоративно-прикладного искусства, прошедшей в Лондоне. Но родиной Россию, похоже, больше не считала — родиной стала Палестина. А Париж давал возможность жить. 
 

Счастливый случай
Портретируя французскую элиту, прощавшую автору небанальное чувство юмора, никогда, впрочем, не доводившее ее скульптуры до карикатурности, она стала действительно заметной персоной. Ее участие в салонах, на выставке в Амстердаме не прошло незамеченным — в 1925 году, после того как Хана приняла французское гражданство, она была удостоена и главной национальной награды — ордена Почетного легиона, который с благодарностью приняла. Она победила не только на французской, но и на американской территории, что, кроме Бранкузи, из европейских скульпторов вообще мало кому удавалось — в 1929 году Хана Орлова стала единственной женщиной, принявшей участие в интернациональной выставке в Нью-Йорке. В 1937-м, в Париже,  на выставке «Мастера независимого искусства» (Les Maîtres de l’art indépendant) у нее был целый зал в Пти Пале, и в те же годы ее выставляли в Лондоне и Цюрихе, Чикаго и Бостоне, Филадельфии и Бруклине, Тель-Авиве и Иерусалиме. С 1920-х она рвалась в Германию,  но после прихода к власти Гитлера и уничтожения Баухауса о немецких выставках пришлось забыть. 
Свидетельством первых военных лет — до 1942 года Хана с сыном оставались в оккупированном Париже — были миниатюрные композиции, которые она называла карманными (sculpture de poche). Когда начались облавы, они чудом спаслись и 16 июля 1942 года вместе с сыном, воспользовавшись помощью Жоржа Карса — еще одного еврейского художника, с которым она была связана в те годы, перебралась сначала в свободную зону, а потом и в Швейцарию.
Из всех этих перипетий, как бы тяжелы они ни были, следует одно: история Ханы Орловой — счастливый случай. Все в ее жизни происходило к месту и ко времени. Успела спастись от погромов, вовремя покинула Париж. В годы войны в Швейцарии нашлись друзья, помогавшие добывать материалы для работы (скульптура — дорогое удовольствие) и обеспечивать ее заказами.
Да, рано умер муж, а в феврале 1945 года, уже после освобождения Парижа, покончил собой в результате депрессии Карс. Но они с сыном выжили, и совсем не в гетто и лагерях. Когда после смерти Карса они вернулись в Париж, дом и студия Орловой были разграблены, не было ни одной целой скульптуры — в отличие, например, от скульптур Жака Липшица, которые его брат, остававшийся в Париже член французского сопротивления, успел закопать. Но созданное Ханой Орловой в 1946-м «Возвращение» было немедленно выставлено в галерее De France, а потом ее ретроспективы, до которых многие художники в принципе не доживают, прошли в Амстердаме, Осло, Нью-Йорке, Чикаго и Сан-Франциско.
Она имела успех, о котором сегодня трудно судить адекватно, потому что после создания Израиля, имея там ближайшую родню, уже будучи известнейшим скульптором, Хана Орлова много времени проводила там. Принято считать, что останься Хана Орлова в Париже, она стала бы величиной уровня Цадкина. И единственной на этом олимпе женщиной.
Но в 1949 году Тель-Авивский музей устроил ее персональный проект, показав 37 скульптур, и она год не уезжала из Израиля, чтобы  закончить монумент в память о героях Эйн-Гева и сделать портрет Давида Бен-Гуриона. И еще раз, там была семья — весьма заметная в только что созданной стране, в истории которой, помимо Ханы, остался ее старший брат Цви Нишри (Цви Нишри-Орлов), один из основателей спортивного движения в Палестине и когда-то лидер местных скаутов. Он был первым учителем физкультуры в той самой гимназии «Герцлия», где начинала преподавать еще перед Парижем юная Хана. А ее племянник, сын сестры Мирьям, генерал Рафаэль Эйтан, стал главным героем Войны Судного Дня, а позже известным политиком. Она была, что называется, укоренена в этой земле, которая ее признала. Вряд ли кого-нибудь там выставляли в 1950-1960-х чаще, чем Хану Орлову. И в 1968-м в Израиле собрались устроить ее юбилейную, к 80-летию, ретроспективу, на которую она и прилетела. Но в аэропорту почувствовала себя плохо и 18 декабря умерла, так и не увидев выставку, посвященную ей.
Ирина МАК

 

Амадео Модильяни. Шарж с надписью на иврите: "Хана - дочь Рафаэля".

 

Хана Орлофф. Курящий трубку

 

Портрет сына на выставке в Москве
Фото: Ирина Мак

 

 

На выставке в Москве
Портрет Александра Яковлева. 1921 год
Фото: Ирина Мак