Роман Вишняк: коллективный портрет жертв
«Я знал, что мало чем могу помочь, но моей обязанностью как еврея было увековечить мир, который скоро мог погибнуть», — объяснял Роман Вишняк, автор, среди прочего, знаменитых портретов Шагала и Эйнштейна. Но делом своей жизни он считал фотографии европейских евреев, сделанные накануне войны. Этот коллективный портрет стал одним из последних визуальных документов идишской цивилизации. Его автор родился 125 лет назад. Опубликованная с предисловием Эли Визеля, 179-страничная книга-альбом Романа Вишняка «Исчезнувший мир», вышла в 1983 году в издательстве «Farrar, Straus, and Giroux» и стала прологом к одноименной долгоиграющей выставке, тогда же объехавшей полмира. И до сих пор фрагменты довоенных серий, с запечатленными на снимках евреями Польши, Венгрии, Закарпатья, выставляются то в Амстердаме, то в Париже. Последняя выставка прошла в 2019-м в Лондоне, и трудно представить себе, что некоторые из этих кадров были опубликованы сразу, еще до войны.
По сути, Вишняк первым рассказал о восточноевропейском еврействе в подробностях, о которых мы разве что слышали или читали. Потому что было где — рукописи, как известно, не горят. Но изображений той жизни осталось очень мало. Сделанные в 1930-х, снимки Вишняка представляли собой коллективный портрет будущих жертв. Его можно было бы считать исчерпывающим, если бы среди портретируемых были и советские евреи, но Вишяк не мог попасть в страну, из которой бежал.
Еврейское озеро в немецких берегах
«Американец, родился в России. 1897–1990», — сообщает о Романе Вишняке титул персональной страницы на сайте нью-йоркского МоМА, в чьей коллекции его снимки тоже есть и участвовали с 1950-х годов во многих выставках. Старый философ, размышляющий о вечном, сидящий над Талмудом студент ешивы, старик с седой бородой, смотрящий на нас исподлобья и куда-то спешащий, — эти серебряно-желатиновые отпечатки, преподнесенные когда-то автором в дар Музею современного искусства, сделаны с кадров, снятых в 1935–1938 годах.
Фотографиями идишского мира не исчерпывается наследие Вишняка — есть еще и научное. Но именно снимки, и именно эти, считаются его главной заслугой, если не подвигом. Путешествуя с фотокамерой в руках, он охватил значительную часть Восточной и Центральной Европы, — Краков, Вильнюс, Люблин, Прага, Будапешт, Мукачево. Отправился туда из Берлина, отлично понимая, что пора уносить ноги, причем совсем не в Польшу. Но считал, что успеет спастись. И делал то, что должно, для чего, возможно, родился — в Павловске, в 1897 году.
Роман Соломонович Вишняк (1897–1990) появился на свет в респектабельном пригороде Санкт-Петербурга и происходил из весьма богатой семьи, которой даже было позволено жить в столице Империи. Отцу принадлежала скромная фабрика по производству зонтов, но дед по матери успешно торговал бриллиантами, и это все определяло.
Детство провел в Санкт-Петербурге, юность в Москве. Семилетним получил в подарок от бабушки микроскоп и, пристроив к нему фотокамеру — да, она у него тоже была — сфотографировал увеличенные в 150 раз мышцы лапок таракана. Едва ли истории известны другие примеры увлечения фотографией в столь раннем возрасте, но с тех пор и на всю жизнь биология и фотография составляли смысл жизни Романа Вишняка — то и другое он превратил в профессию. Окончив частную школу, продолжил образование на биологическом факультете Московского университета имени А. Л. Шанявского — учился в том самом здании на Миусской площади, где потом устроили Высшую партшколу, а в новейшие времена открылся Российский государственный гуманитарный университет. Изучал зоологию и медицину. От фотографий простейших организмов и дохлых насекомых с годами перешел к портретам и репортажным снимкам. Как ученый вырос от ассистента преподавателя в Москве, писавшего диссертацию о земноводных, до профессора биологии в Медицинском колледже имени Альберта Эйнштейна в Америке, где в 1961 году стал читать лекции.
Впоследствии Вишняк читал и философию, и историю фотографии в Институте Пратта, преподавал в Гарварде и университете Нью-Йорка. Это была очень долгая — 92 года, насыщенная событиями, невероятно успешная жизнь человека многих талантов и ренессансной широты — казалось, он занимался всем на свете. И всегда помнил, что еврей.
Вишняки покинули Россию сразу же, в 1917-м — уехали в Ригу, а оттуда в 1920 году в Берлин. Это был обычный маршрут: эмигрировали или через Дальний Восток, в Харбин или Штаты, или через Берлин, где в начале 1920-х скопилось больше ста тысяч русских эмигрантов. «По улицам ходят спекулянты в шершавых пальто и русские профессора попарно, заложив руки с зонтиком за спину, — описывал эту ситуацию Виктор Шкловский. — <…> Мы никуда не ездим, живем кучей среди немцев, как озеро среди берегов». Некоторые со временем, как тот же Шкловский или Андрей Белый, вернулись назад, другие через пару лет отправились дальше — в Париж, Рим, Америку. Третья, малочисленная группа беженцев из Советской России, задержались в Берлине надолго, как Роман Вишняк.
Средства спасения
В том, когда и почему его устремления и интересы склонялись в сторону фотографии или, наоборот, науки, была своя логика. Фотография возникала в самые напряженные, трагические моменты, а биология оставалась для мирной жизни. При всей бешеной инфляции времен Веймарской республики Германия до 1933-го — это был все-таки мир, без намека на войну. Поэтому можно было проводить исследования в области оптики и эндокринологии, изучать историю искусства Востока в Университете имени Гумбольдта, самому читать лекции по искусству. В фотографии, в которой Вишняк долго считал себя любителем, он тогда развлекался авангардными экспериментами — это была эпоха Баухауса, время Ман Рэя и Родченко, и Вишняк старался не отставать. Поселился на Западе Берлина, в сытом буржуазном Вильмерсдорфе, населенном главным образом богатыми евреями из России. Оборудовал в квартире фотолабораторию, вступил в несколько берлинских фотоклубов, начал зарабатывать как репортер. На это содержал семью — в 1920 году Вишняк женился на латышской еврейке Люте Багг, и в 1926-м у пары было уже двое детей.
Все изменилось, когда рост антисемитских настроений в германском обществе стал угрожающим: в 1935 году Вишняк отправился в многолетнюю экспедицию по Восточной Европе. Ее организовала европейская штаб-квартира Еврейского объединенного распределительного комитета (JDC), работавшая в Париже. JDC — это была в тот момент самая мощная организация, помогающая евреям. И пока патроны экспедиции собирали деньги на поддержку беднейших общин, Вишняк собирал лица, детали быта, фиксировал атмосферу, которой отпущено было еще всего пару лет. В 1938-м он снимал в приграничном польском Збашине евреев, высланных из Германии, а в Нидерландах —сельскохозяйственный учебный лагерь, устроенный еврейской благотворительной организацией для молодых беженцев из Германии, собиравшихся в Палестину.
Вишняк перемещался по городам и местечкам, а его только что сделанные в местечках фотографии уже выставлялись в Нью-Йорке. Это 1938 год — тогда же Роман Вишняк, снова по заказу JDC, попытался запечатлеть еврейский мир не на фото-, а на кинопленку. Это было в Карпатах, и долгое время считалось, что пленки погибли, но десятилетия спустя всплыли их фрагменты. Дом и семья, пока он колесил по Европе, оставались в Берлине, и в Хрустальную ночь, с 9 на 10 ноября 1938-го, когда нацисты по всей Германии громили евреев, Вишняка спас приятель из полиции, предупредивший, чтобы тот не ночевал дома.
В 1939-м, когда Люта Вишняк ждала в Берлине американскую визу — и в конце концов дождалась, 17-летнюю дочь Мару, которая станет в последствии хранительницей архива отца, и 13-летнего Вольфа — в 1973-м он, профессор-микробиолог, погибнет во время экспедиции в Антарктиде — отправили в Швецию. А Роман тем временем отправился в Прованс снимать для JDC рекламный фильм про профессиональную школу ОРТ.
На всякий случай расшифруем: ОРТ — это аббревиатура Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России, созданного еще в конце XIX века в Петербурге для организации профессиональной подготовки бедного еврейского населения. К 1921 году ОРТ, изгнанное из Советской России, превратилось в международную структуру и создавало учебные заведения по всему миру, в том числе в Марселе, куда Вишняк прибыл в конце 1939 года. В 1940-м во Франции был введен коллаборационистский режим Виши, но Вишняк успел попасть в Париж. И оттуда отправился на Кот д’Азур, надеясь увидеться с родителями, жившими в Ницце. Но попал в Camp du Ruchard — лагерь для интернированных лиц.
Родители так и останутся во Франции — будут скрываться на юге. Мама, Маня Вишняк, умрет в июле 1941-го. А сын ее после месяца в лагере еще выйдет на свободу, встретится с женой и детьми в Лиссабоне, и из этой последней точки Европы, откуда в 1940 году еще было реально выбраться, на пароходе Siboney они отправятся в Нью-Йорк.
Берлин глазами еврея
У фотопленок Вишняка небанальная судьба, как и у него самого. В Париже он передал негативы другу, Уолтеру Биреру — тот обещал перевезти их в США. Но из 16000 кадров смог переправить за океан только 2000, и по пути, на Кубе, таможня конфисковала пленки. Вишняк будет долго бороться за них, победит и к 1942 году, когда участники Ванзейской конференции подпишутся под окончательным решением еврейского вопроса, успеет некоторые снимки опубликовать.
Конечно, все это было снято до самых страшных зверств и свидетельствовало не о преступлениях нацистов, о которых Америка долго не желала ничего слышать, а о последних годах мирной жизни: дети, играющие во дворе, мальчики, спешащие в хедер, многодетные семейства, обживающие подвалы доходных домов. Вишняк, собственно, и не дождался Катастрофы в Европе, вернувшись туда уже после войны. Но даже глядя на лукавые, счастливо улыбающиеся детские лица на его снимках, понимаешь, что Вишняк как будто спрогнозировал будущий ужас. Тем более что снимал он не только на Востоке Европы. Он много фотографировал и в Германии, иногда — для безопасности, после введения Нюрнбергских законов, — переодеваясь нацистом.
На этих фотографиях и немцев хватает, но на многих снимках присутствует одна и та же девочка — Мара Вишняк. Вот она перед магазином, где в витрине свастика. А вот рядом с плакатом 1933 года, рекламирующем плебисцит, который позволит Германии выйти из Лиги Наций и Женевской конференции по разоружению. На плакате Гинденбург вместе с Гитлером, и лозунг: «Маршал и капрал: сражайтесь с нами за мир и равные права!».
Рассказывая о детстве в Берлине, Мара Вишняк Кон (жена Вальтера Кона — известного физика и нобелевского лауреата) вспоминает прежде всего о «всепроникающем чувстве опасности и страха в сочетании с осознанной необходимостью скрывать этот страх». «Я осознавала личную опасность, — пишет она, — и знала: что бы со мной ни случилось, родители не смогут никак защитить или помочь. Такова была повседневная жизнь».
И все стороны этой жизни обнаруживаются в сценках, зафиксированных камерой ее отца. Например: радостные люди переходят площадь, но подпись сообщает, что снято во время Олимпиады 1936 года в Берлине, на Виттенбергплатц. И не только подпись, но само место рождает нерадостные ассоциации. Это Кудамм, главная артерия Западного Берлина, и как раз рядом с красивейшим старым павильоном станции метро Wittenbergplatz закреплены на двух стойках металлические пластины с названиями нацистских лагерей смерти. Этот мемориальный объект, кстати, появился по всей видимости до 1990 года, то есть, при жизни Вишняка.
Но почти все берлинские снимки обнаружились в архиве Вишняка после его смерти. И многие довоенные тоже — те, например, где запечатлены пункты помощи евреям, организованные благотворительными еврейскими организациями. Оказывается, были такие и в 1936 году, и позже. И все послевоенные берлинские фотографии нашлись только в 1990-м — дети, играющие на обломках разрушенного Берлина, пустые окна-глазницы роскошного дома на Паризер штрассе, где жили Вишняки до войны, Эдит Эрнст Вишняк — вторая жена фотографа, гордо позирующая на фоне полуразрушенной мемориальной церкви Кайзера Вильгельма.
Вишняк прибыл тогда в Германию как американский гражданин, с заданием Джойнта и United Jewish Appeal снимать лагеря для перемещенных евреев. И заодно снимал город, в котором прожил 20 лет, который любил, считал своим. Город, который был, по его собственному признанию, «мировым центром музыки, литературы и науки». И в снимках, запечатлевших послевоенный Вильмерсдорф, так непохожий на место, где прошла его молодость, Вишняк сохранил интимную интонацию, которая единственная свидетельствует о личной трагедии.
Снимки из берлинской части наследия Вишняка вошли в его историческую персональную выставку, устроенную в 2005 году в Еврейском музее Берлина. Гениальное здание музея, недавно к тому моменту построенное Даниэлем Либескиндом, стало постоянным напоминанием немцам о евреях, создавших Берлин. А выставка Вишняка и изданный к ней каталог не позволили забыть о тех, кто был здесь убит или отсюда изгнан, как сам Вишняк.
Наука VS фотография
«Однажды [Вишняк] решил навестить Альберта Эйнштейна в Принстоне, чтобы передать привет от общих друзей в Берлине. Без приглашения, — пишет его дочь Мара. — Он надеялся, что Эйнштейн будет позировать для портрета, но Эйнштейна это мало интересовало».
И дальше вспоминает сам Вишняк: «Внезапно ему [Эйнштейну] в голову пришла идея, и комната наполнилась движением мысли великого человека. Я подождал несколько минут, а когда понял, что он больше ничего не собирается мне говорить, что он ушел в свой мир, я начал снимать».
Эта известнейшая серия из семи фотографий, где Эйнштейн с трубкой в зубах, — на одной он за столом, на другой смотрит на доску, исписанную формулами, — стала для Эйнштейна любимой. Но Вишняк к тому моменту как будто охладел к фотографии.
Он много снимал в Америке, сразу по прибытии, в 1941 году, открыв фотостудию в Верхнем Вест-Сайде. Фотографировал новых сограждан и процесс их врастания в американскую жизнь, документировал жизнь еврейской общины, уделяя особенное внимание, как всегда, детям — поющим на седере, отмечающим бар-мицву. Эти веселые картинки, однако, слишком благополучны, чтобы вызывать эмоции, близкие к тем, что рождают довоенные и берлинские снимки Вишняка. Кажется, социальная фотография увлекала его только в «минуты роковые», а после 1950-х, в условиях американского благополучия, он совсем от этого занятия отошел, переключившись на науку и фотомикроскопию — исследование микроорганизмов с помощью фото- и кинокамер. По сути, так он продолжил, но на новом уровне, детские опыты, используя теперь уже собственные ноу-хау.
«Природа объяснила мне многое из того, что не могли дать книги. Наука и природа подарили мне самые интересные часы в моей жизни», — признавался Роман Вишняк, как будто не было в его жизни других подвигов. Но фотографии не дают о них забыть.
Ирина МАК
Площадь в центре Кракова, 1936 год
Дедушка и внучка, Варшава, 1930-е годы
Люблинское гетто
Изучающие Талмуд, Трнава, Словакия, 1937 год
Мальчик учится дойке с использованием модели вымени коровы в профессиональном тренировочном лагере для немецких евреев
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!