«Возле казармы, в свете фонаря»

«Сны во чреве матери»
«В фильме Фасбиндера «Лили Марлен» я играю немку, которая, с одной стороны, делает карьеру при нацистском режиме, с другой, она же тоже против, потому что тайно любит еврея, и во время гастрольной поездки на Восточный фронт ей передают несколько метров проявленной пленки, чтобы тайно переправить в мир правду о лагерях смерти».
Так, очень кратко, пересказала сюжет одного из последних фильмов Райнера Вернера Фасбиндера его главная актриса, его многолетняя муза Ханна Шигула. В этой картине и еще в 22 их совместных с Фасбиндером фильмах она, как обычно, сыграла главную роль.

Приведенный тут фрагмент речи Шигуллы, написанной ею самой в 2010 году специально для проекта «Реквием», однократно показанного в Московском художественном театре, — немецкая актриса принимала в нем участие вместе с российской, Аллой Демидовой — касается фильма, который единственный и был в той речи упомянут. И кажется, в блестящей кинокарьере Ханны Шигуллы, сыгравшей почти в сотне картин, только «Лили Марлен» напрямую касается истории Холокоста, которой и был посвящен тот «Реквием». И начала Шигулла тогда с важного факта биографии: в ее свидетельстве о рождении стоит свастика, с которой она живет всю жизнь.
«И зваться вообще-то я должна была на нордически-германский лад именем Дагмар, — вспоминала актриса, — но моя мать вдруг переменила решение в пользу Ханны. Ханна... имя, которое звучит скорее как еврейское, хотя я совсем не еврейка, да еще в такое время — когда все еврейское жестоко преследуется! И когда я после спрашиваю свою мать, почему в последнюю минуту она меня переименовала, она отвечает только, что знала когда-то одну женщину по имени Ханна... И почему-то я так никогда и не задаю ей вопроса, что же с этой Ханной стало. Еще детьми мы чувствовали, что у взрослых есть темные тайны, которых лучше не касаться».
Ханна Шигулла родилась 25 декабря 1943 года в Верхней Силезии, в городке Кёнигсхютте, который тогда принадлежал Германии, а теперь находится в границах Польши — «пока мне снились сны в чреве моей матери, по всему свету горланили очень громкие песни, а волшебным словом было «Хайль Гитлер»».
Где-то писали, что доктор, принимавший роды у матери Ханны, параллельно работал в Аушвице — почему нет, в это легко поверить. В любом случае, время и место рождения принципиально отделяет Шигуллу от Фасбиндера — ее главного режиссера и в течение многих лет близкого друга, а временами, во время съемок и репетиций спектаклей, непревзойденного мучителя. Объясняя лет пять назад в одном интервью, почему ее всю жизнь спрашивают о Фасбиндере — при том, что она снималась, помимо него, у многих великих — Анджея Вайды, Жана-Люка Годара, Маргарет фон Тротта, Фолькера Шлёндорфа, Франсуа Озона, Карлоса Сауры, Шигулла ответила: “Это потому, что я одна из выживших”. И признала, что Райнер был как стихийное бедствие. 
Судьба свела их в 1967-м в Мюнхене в студии Фридля Леонгарда. Вместе они пришли в «Театр действия», закрытый в июне 1968 года якобы из-за несоблюдения техники противопожарной безопасности, а в действительности явно по политическим причинам. «Мне стало вдруг совершенно ясно, что Ханна Шигулла однажды станет звездой моих фильмов, — написал о том времени Фасбиндер. — Может быть, даже чем-то вроде их движущей силы».
В Мюнхене же Фасбиндер появился на свет, на полтора года позже Ханны — 31 мая 1945 года и, соответственно, уже в другой стране. Отец, доктор медицины, судя по всему, ни в каком особом пособничестве нацистам не обвинялся, к тому же родители скоро развелись, и мама, переводчица, со временем стала сниматься в картинах сына, под псевдонимом Лило Пемпейт. Похоже, не было в истории его семьи ничего столь идеологически страшного и мерзкого, чего ребенку Райнеру пришлось бы особенно стыдиться — ему однако хватало и коллективной немецкой ответственности. Как и Ханне, которой, в силу возраста, тоже не в чем было каяться, но слышанные от матери рассказы о раннем детстве стали ее персональной памятью. 
«Когда Германия была низвергнута в поругание и позор, выжжена дотла, — продолжала Ханна Шигулла свой сочиненный для московского «Реквиема» рассказ, — беженцы устремились с востока на запад, а с ними и моя мать со своей маленькой Ханной. Мне едва исполнилось два с половиной года. Поезда пока что идут, а куда — бог знает. Русские все приближаются. Хорошо, что ребенок говорит еще и по-польски. Немецких крикунов, нацистское отродье, любому вмиг захочется высадить из переполненного купе. И когда пьяный солдат кричит моей матери в лицо что-то по-русски, я тут же отвечаю по-польски: «Bedjiemy jesz?», «Когда будем есть?» Это мое самое любимое слово, и оно нас защищает. На перроне уже другой русский солдат помогает моей матери спустить коляску с крутой лестницы. Пулемет коменданта наставлен прямо на него, а он все равно берется за коляску вместе с ней».
Они осели в Баварии. Отца, оказавшегося в британском плену, она увидела только в пять лет. «Жизнь, да ни гроша она не стоит…» — говорил отец. «Но мы, дети, любим жизнь, — возражала ему, давно умершему, повзрослевшая, постаревшая дочь, — на руинах Германии мы играли, и так нам вправду было гораздо лучше, чем с любыми самыми красивыми игрушками».

 

Любовь в тумане войны
Лучше было, потому что выжили, и поражение в войне уничтожило царство тьмы, позволив немцам начать жизнь с нуля. Рейх проиграл, но Германия выиграла. 12 лет назад зрители МХТ думали, что понимали сказанное актрисой, отдавая себе, казалось, отчет в ситуации, сложившейся после войны в Германии. Но в полной мере мы — те, кто в России, и кто говорит и пишет на русском языке — можем понять ее только сейчас. Московская исповедь Ханны Шигуллы продолжала ту бесконечную исповедь, которую они оба с Фасбиндером начинали в молодости, в спектаклях, поставленных для Ханны Райнером еще в 1960-х, и в фильмах, самыми знаменитыми из которых стали 15-часовой мини-сериал «Берлин. Александрплатц» и, конечно, «Замужество Марии Браун» (1979), где действие происходит как раз после войны.
А действие фильма «Лили Марлен», вышедшего на экраны всего-то двумя годами позже — Фасбиндер часто снимал по два фильма за год, и умерев в 37 лет от передозировки, успел сделать 44 картины, — разворачивается во время Второй мировой войны. Начинается накануне нападения на Польшу, причем начинается с любви — нежнейшей любовной сцены, показанной как будто в тумане, словно все происходит немножко не по-настоящему, в мечтах.
В этих мечтах пара, которую мы наблюдаем, — белокурая красавица Вилли, поющая в цюрихском кабаре, и влюбленный в нее музыкант Роберт — планируют женитьбу и будущую совместную жизнь, которой, это как-то сразу понятно, не суждено сбыться. Виной тому окажется отец Роберта, респектабельный швейцарский еврей Давид Мендельсон, которого не устраивает такая невестка. «Никто из здесь присутствующих ничего не имеет против нее, — объясняет он сыну. — Вы просто познакомились друг с другом в неподходящее время».
Тайно занимающейся спасением из Рейха немецких евреев, Давид противится женитьбе сына на шиксе, но не прочь циничным образом ее использовать. В очередную поездку в Берлин Роберт, по настоянию отца, берет с собой Вилли — швейцарское гражданство, конечно, надежное прикрытие для неявного еврея, но белокурая арийская красавица в качестве спутницы только на пользу. В отсутствие сына и его невесты Давид проворачивает отвратительную махинацию: он скупает долговые расписки Вилли, подает на нее – как на злостную неплательщицу – в суд и пишет донос властям, требуя отозвать швейцарскую визу Вилли. В итоге она остается в Рейхе, поет в кабаре, и попавшая в ее репертуар песенка «Лили Марлен» возносит ее на самый верх, на престижные сцены и в гостиные первых лиц империи. 

«Будем вновь крутить любовь»
У Вилли был реальный прототип — первая и самая знаменитая исполнительница «Лили Марлен» Лале Андерсен, которую на самом деле звали Лизелотта Хелена Берта Бунненберг. Она написала аж два мемуара, и вторая книга воспоминаний, вышедшая в 1972 году, — «У неба много красок» — стала вольной основой сценария, написанного Фасбиндером вместе с Манфредом Пурцером и Джошуа Синклером. Они разве что добавили реальному сюжету мелодраматической интонации, но настоящая Лале Андерсен тоже пела в Цюрихе, где познакомилась с композитором и будущим дирижером Рольфом Либерманом — разумеется, евреем. 
А история песенки «Лили Марлен» началась еще в Первую мировую войну — стихи сочинил в 1915-м, стоя на посту перед отправкой на фронт, некий Ханс Ляйп: он соединил имена двух реальных девушек, с которыми познакомился: дочери бакалейщика Лили и медсестры Марлен. Еще две строфы Ляйп, уже ставший поэтом, досочинил в 1937-м для публикации под названием «Песня молодого часового». Первая мелодия, сочиненная на текст Ляйпа пианистом Рудольфом Цинком специально для его подруги Лале Андерсен, успеха не имела. Но в 1938-м композитор и дирижер Норберт Шульце сочинил новую — Андерсен записала ее 1 августа 1939-го, за месяц до вторжения в Польшу. И 18 августа 1941 года «Девушку под фонарем», или «Лили Марлен», впервые выпустила в эфир оккупационная германская радиостанция «Солдатское радио Белграда», вещавшая, среди прочего, на Африканский корпус Роммеля. Ну и услышали ее и полюбили, помимо немцев, союзники. 
В песне не было ничего воинственного — только призрачная надежда на будущее и нежная тоска, которую абсолютно передает вольный перевод «Лили Марлен», сделанный (и записанный в виде песни «Возле казармы, в свете фонаря…») Иосифом Бродским:
«Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
с тобой, Лили Марлен…»
Геббельс в итоге запретил песню как «упадническую и депрессивную», и сразу же Лале Андерсен прилетело за «ненемецкое поведение» (пришлось отвечать за те самые связи с швейцарскими евреями, которые имели место в действительности, и на которых Фасбиндер построил сюжет фильма). Ее отстранили от светской жизни, перестали упоминать в печати. По Би-Би-Си, когда вражьи немецкие голоса перестали передавать «Лили Марлен», на всякий случай заявили, что Лале Андерсен в концлагере. Чем раззадорили министерство пропаганды Рейха, разрешившее певице снова петь. Но только не «Лили Марлен», и со всех фронтов, на которых воевала Германия, стали приходить письма с требованием вернуть песню в эфир. Когда к просителям присоединился лично Роммель, песню таки вернули и передавали ежедневно в 21.55, перед отбоем. 

Другие голоса
В фильме, однако, мы слышим голос не Лале Андерсен, а Ханны Шигулы: она поет сама, и мы улавливаем в ее мягком тембре приятную хрипотцу, свойственную исполнительницам Брехтовских зонгов. Под «Лили Марлен» на экране стреляют, взрываются, заезженной пластинкой с «Лили Марлен» истязают Роберта, арестованного гестапо после ночи в Берлине, проведенной с Вилли. И Пер Рабен — композитор, с которым всегда работал Фасбиндер, компилирует мелодию Шульце с «Mon сoeur s’ouvre á ta voix» Сен-Санса из «Самсона и Далилы», словно намекая на предательство Вилли. Но предательства никакого не было — и возлюбленного ее в конце концов тоже ждал хэппи-энд, пусть и не тот, на который она надеялась.
Роберт, впрочем, сыгранный Джанкарло Джанини и похожий больше на Марчелло Мастроянни (но без его несравненного обаяния), чем на еврея, тут не главный герой, и вообще не герой. Как и его отец, в роли которого снялся Мел Феррер — в молодости он сыграл Андрея Болконского в голливудской версии «Войны и мира», но больше прославившийся как неверный муж Одри Хэпберн. Фасбиндер словно подчеркивает, что отец и сын Мендельсоны — больше швейцарцы, чем евреи — ему не важны, они тут как лакмусовая бумажка для проявления сюжета, ибо фильм не про них. И не про Швейцарию, к которой не только у Фасбиндера претензии, а про Германию, которая ему важна, несмотря ни на что. Вилли, в последнем своем появлении на сцене как будто замороженная, обессиленная, с выбеленной маской вместо живого лица, — это и есть его Германия, постоянный объект любви-ненависти и вечный повод для рефлексии. Недаром сам он появляется на экране в образе Гюнтера Вайзенборна, писателя-антифашиста, участника «Красной капеллы», которому Вилли и помогает переправить из концлагеря на волю пленки со свидетельствами нацистских зверств. 
И это фильм о Германии, способной возродиться ровно как Вилли, уходящая в финале с гордо поднятой головой, быстрым шагом — в новую жизнь, которая у ее прототипа действительно случилась. Если настоящий Рольф Либерман, швейцарский друг Лале Андерсен, возглавлял Гамбургскую оперу, а позже, до 1980 года, и Гранд Опера, то и сама она не пропала — много пела после войны, в 1952-м диск Андерсен с песней «Die blaue Nacht am Hafen», написанный на ее собственный текст, стал золотым. 
А «Лили Марлен» пели многие, включая Марлен Дитрих — в 1961 году она исполнила ее в фильме Стенли Крамера «Нюрнбергский процесс». 
Ирина МАК