Западный портал для восточного соседа

Скупить карикатуры на Николая I
Многие помнят ещё со школы цитату Ленина о декабристах, разбудивших Герцена. Есть и сатирическая «Баллада об историческом недосыпе» Наума Коржавина:

Любовь к Добру сынам дворян 
жгла сердце в снах,
А Герцен спал, не ведая про зло.
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло...

Как бы то ни было, но в начале 1847 года, после шестилетней ссылки, Александр Герцен уехал из России. Западник и либерал, спотыкаясь о проклятые ухабы самодержавия, покинул «царство мглы, произвола, молчаливого замирания» - отправился в идейную эмиграцию в Европу.
В Кёнигсберг Герцен прибыл усталым, но, хорошо выспавшись, утром осматривал город, сидя в санях хозяина гостиницы. И после шести лет неволи полной грудью дышал воздухом свободы. «Мы были веселы, - напишет он в мемуарах, - неприятное чувство страха, щемящее чувство подозрения - отлетели». В книжной лавке Александр Иванович в восторге скупил карикатуры на Николая I - весь запас! А вечером посетил театр. Помещение ему не понравилось, но приятно поразила публика. Люди свободно общались и громко высказывали свои мнения...
Когда польское восстание 1863 года эхом отозвалось в Европе, а «всю Россию охватил сифилис патриотизма», Герцен встал на сторону поляков и заявил: «Европа нам нужна как идеал, как упрёк, как благой пример...» Державники разом ополчились на автора крамольных слов. Припомнили «властителю дум» и его матушку, лютеранку Генриетту-Вильгельмину-Луизу Гааг, которая оказалась крещёной еврейкой.
Антисемитская политика царской России вызывала у Герцена негодование. Но и в СССР продолжали дореволюционную традицию - ведущим специалистом по «неоднозначному» Герцену оказался ярый антисемит, партийный идеолог Дмитрий Чесноков. 
Таки да, Европа никоим образом не стала для России ни идеалом, ни укрёком, ни благим примером:

...Мы спать хотим...
И никуда не деться нам 
От жажды сна и жажды всех судить. 
Ах, декабристы! Не будите Герцена! 
Нельзя в России никого будить.
 

«У них нет рабства...»
Лето 1843 года для поэта Баратынского выдалось благоприятным. Усадьба Мураново, любимая жена и прелестные дети дарили утешение. К тому же был выгодно продан мурановский лес, и семейство с тремя старшими детьми впервые отправилось в Европу с остановкой в Кёнигсберге.
Утончённого эстета Евгения Баратынского называли «поэтом разуверенья». На его элегию Михаил Глинка сочинил музыку - и родился романс:

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей.
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней…

В молодости Евгений Абрамович дружил с Дельвигом и будущими декабристами. А с Пушкиным только приятельствовал - они были антиподы. Склонный к меланхолии поэт был впечатлителен, раним и лишён чувства юмора. Он смущался от слов Онегина: «Боюсь, брусничная вода / Мне не наделала б вреда...». 
«Гамлет-Баратынский» - так называл его Пушкин за изощрённый анализ душевной жизни. «Гамлет» нашёл свою «Офелию» - женился на генеральской дочери Анастасии Энгельгардт, барышне нервной и мечтательной.
И вот, наконец, Баратынские в Кёнигсберге. Какой дивный город! Здания величавые, парки чарующие, во всём безупречный порядок. Семейство провело здесь два дня, и дети лакомились прусским марципаном. В дневнике поэта появилась запись о поездке к морю:
«Дилижанс, запряжённый холёными лошадьми, катился по прекрасной дороге, обсаженной ровными липами. Лёвушка, прильнув к окошку, любовался тщательно обработанными полями.
- Папа, у них пар? - спросил он хозяйственно.
- Нет, милый. У них травосеяние.
- Смотрите, смотрите: целые горы овощей! Какое обилие. Лучше, чем у нас, да?
- Да, несомненно.
- Но почему? - полуобиженно выпятив губу, допытывался сын.
- Видишь ли, мой дорогой, у них нет рабства. - Отец смущённо улыбнулся. - Но ничего, скоро и у нас его отменят...»
Но до отмены рабства на родине Баратынскому дожить не довелось. Домой он уже не вернулся - летом 1844 года умер в Неаполе при загадочных обстоятельствах.

Романс о дочери короля
«Умён, остёр на язык и к тому же поэт», - говорили в русской дипмиссии о новом атташе, 18-летнем Фёдоре Тютчеве, прибывшем в Мюнхен весной 1822 года. На светском рауте он увидел юную красавицу Амалию (Амели) Лёрхенфельд и потерял голову. А через год в горах Шварцвальда они поклялись пожениться, и родился поэтический шедевр:

Я помню время золотое, 
Я помню сердцу милый край. 
День вечерел; мы были двое; 
Внизу, в тени, шумел Дунай...

Родители девушки почуяли неладное и убедили её выйти замуж за солидного дипломата, барона Крюденера. Амели плакала втихомолку, а Теодор своё разбитое сердце врачевал стихами - в конце концов, такова участь всех поэтов. 
Шли годы, но первая любовь не ржавела. Влюблённым удавалось встречаться. И всякий раз, покидая Баварию, Фёдор Иванович был взволнован. «Наконец, наконец остаётся сделать последний шаг. Да, я еду сегодня вечером в Кёнигсберг...», - сообщил он жене в одном из писем. Этот город тревожил Тютчева - ведь небольшая усадьба «Луизенваль» у городской заставы связана с рождением его Амели. 
Именно сюда в 1806 году бежал прусский двор, спасаясь от Наполеона. Король Фридрих Вильгельм III после унизительного Тильзитского мира пал духом и заговорил об отречении. Королева Луиза как могла ободряла мужа, и её сестра Тереза тоже утешала зятя. А летом 1808 года Тереза родила дочь. Но девочку сразу же удочерили графы Лёрхенфельды, и она редко видела мать. Зато знала, кто её отец.
В 1870 году на водах в Карлсбаде Тютчев случайно встретил Амалию, теперь уже графиню Адлерберг. Его сердце встрепенулось и запело, словно не было долгой разлуки.
Спустя три года поэт лежал в параличе. Амели примчалась к своему Теодору, наклонилась, поцеловала в лоб, и оба заплакали. Он тихо сказал ей на ухо:

Я встретил вас - и всё былое
В отжившем сердце ожило.
Я вспомнил время золотое,
И сердцу стало так тепло…

«В её лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй», - сообщил Фёдор Иванович дочери и вскоре умер. Но живёт романс о вечной любви и память об усадьбе «Луизенваль», где осенью 1807 года провинился король Пруссии.

Бежать как от чумы 
Подпоручик Сергей Печерин из Киевской губернии в 1821 году для сына Володи нанял гувернёра. Немец Вильгельм Кессман был без претензий, дорого не брал. 
Юный Печерин имел талант к языкам, и гувернёр пробудил в нём жажду познания, а за шалости не бранил. Кессман скрывал, что он вольнодумец-бонапартист и еврей, ставший гражданином Пруссии по указу Наполеона об эмансипации европейских евреев. У Володи тоже была своя тайна: он страдал от деспотичного отца и дремучей русской жизни. «Тоска по загранице охватила мою душу с самого детства, - вспоминал Печерин. - “На Запад! На Запад!” - кричал мне внутренний голос». 
Проникнутый идеями Руссо, Кессман зажёг в подростке жажду «вольности святой» и веру в свою великую судьбу. Воспитанник стал поэтом, философом и блестящим филологом-эллинистом. В 27 лет он профессор, гордость Московского университета.
В 1833 году Владимир отправился на стажировку в Берлинский университет. С замиранием сердца подъезжал он к Кёнигсбергу, городу на стыке двух различных цивилизаций, и был им покорён. Прогресс, культура, дружелюбие бюргеров, безопасность... Добро пожаловать в Европу! Гуляя по Кёнигсбергу, философ Печерин воздал хвалу философу Канту и... императору Бонапарту: по Гражданскому кодексу Наполеона в Европе отменили крепостное право. 
Из милой сердцу Германии Владимир был вынужден вернуться в опостылевшую рабскую страну, ставшую для него источником невроза. Однако летом 1836 года профессор Печерин бросил всё и скрылся. 
«Я бежал из России, как бегут из зачумлённого города, - напишет он в мемуарах. - Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство».
В Европе беглец дал волю душевным порывам. Учительствовал, примкнул к повстанцам в Швейцарии, гостил у Герцена в Лондоне, стал монахом-иезуитом, потом добровольным расстригой и умер в Ирландии. Среди бумаг Печерина были найдены стихи, каких не знала русская поэзия ни до, ни после него:

Как сладостно отчизну ненавидеть!
И жадно ждать её уничтоженья!
И в разрушении отчизны видеть
Всемирного денницу возрожденья!

На родине его объявили сумасшедшим, сродни Чаадаеву - оба воспринимали Россию как «Некрополь» (город мёртвых). В русской культуре Владимир Сергеевич Печерин стал символом радикального разрыва с национальной традицией.
Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Калининград
(Продолжение следует)