Юбилейный разговор

 Беседовала Наоми ЗУБКОВА
 4 сентября 2023
 827

20 июля Александр Левенбук отметил 90-летие На счету у юбиляра множество регалий: художественный руководитель московского еврейского театра «Шалом», постоянный ведущий «Радионяни», составляющая неделимого эстрадного дуэта Лившиц–Левенбук, «Человек года - 2005», лауреат премий «Легенда радио» и «Признание поколения», народный артист России. 


Артиста, элегантного, в песочном пиджаке, подтянутого, увидела я на юбилейных фотографиях, которые одну за другой присылали мне друзья, побывавшие на празднике у Левенбука.
А когда сама позвонила Александру Семеновичу с поздравлениями, услышала хорошо знакомый, ничуть не изменившийся голос. Думала не утомлять почтенного юбиляра долгим межконтинентальным телефонным разговором, но слово за слово – и сложилось интервью, легкое, непринужденное, пересыпанное шутками, без которых Левенбук – не Левенбук.

- На моем юбилее стол был накрыт на 40 персон, - начал разговор Александр Семенович. - Однако все было готово к тому, что придет на 10 человек меньше или на 10 человек больше. Попали в яблочко: не было пустых тарелок, да и стулья подставлять не пришлось. Хотя, конечно, друзей у меня много больше. Просто возраст такой, что многие из них живут теперь в моей памяти.  И главные из них – мой партнер Александр Лившиц и Иосиф Кобзон, без которого я не стал бы худруком еврейского театра. 

- Уж коль Вы вспомнили важных людей своей жизни, давайте по порядку. Когда у Вас проявилась тяга к лицедейству? У родителей таких склонностей, похоже, не было?
- Верно. Я из медицинской семьи. Замечательным врачом была мама, в Москве ее полушутливо называли замминистра здравоохранения. Папа, хоть и был педагогом, но памятью обладал феноменальной и знал дозировки, кажется, всех применяемых в Союзе лекарств. Врачом была и моя любимая сестра, которая относилась ко мне, как мама. Эмигрировав в Америку, она буквально на второй день встала во главе лаборатории, которая контролировала вакцины и сыворотки, производимые и используемые в США. Она руководила четырьмя десятками специалистов.
Так что мне была прямая дорога в медицинский. Тут-то все и началось. В нашем Первом меде практически все студенты участвовали в художественной самодеятельности. С Лившицем мы учились в одной группе. И вот как-то по окончании очередного конкурса этой самой самодеятельности моим попутчиком оказался Александр Лившиц, тоже, как и я, член жюри, и живший неподалеку от меня – что было явным благоволением Небес.
Вот брели мы себе домой, отчаянно критикуя друг друга. Тогда же нас и осенило, что это очень неплохая основа для совместного конферанса. И у нас получилось. 
На конкурсе артистов эстрады мы стали лауреатами и продолжили выступать вместе. С нами на эстраду пришли такие прекрасные авторы, как Феликс Кандель, Эдуард Успенский, Александр Курляндский, Аркадий Хайт, Михаил Танич. Сначала мы учили их, потом они – нас. Наша первая сольная программа называлась «Пиф-паф, или Сатирические выстрелы по промахам». Музыку писал Ян Френкель, а песни исполняла никому не известная 15-летняя  девочка - Алла Пугачева.
Одна наша программа сменялась другой. Все происходило плавно. Резких разворотов в нашей жизни не помню. 

- Ничего себе плавно! Закончить Первый московский мед, о котором мечтали многие, и пойти на эстраду. Как в Вашей семье отнеслись к тому, что Вы диплом положили на полку?
- Диплом с отличием! – смеется Александр Семенович. - И это не балласт: чем дальше, чем чаще приходится вспоминать усвоенные тогда уроки. Причем не только с пользой для себя самого. Совсем недавно я написал большую подробную статью о дыхательной гимнастике Стрельникова, которая была разработана как метод восстановления голоса, но рекомендуется для общего оздоровления. Врачи знают об этом методе лишь понаслышке, а я у Стрельниковых вел уроки.
На мой взгляд, медицина из всех наук о человеке – самая настоящая. Это вам не философия или идеология, а чистая правда.

- А для мамы не стало трагедией то, что Вы изменили ее делу?
- Нет, родители меня поддержали. Папу, правда, расстраивали летние дожди, из-за которых отменялись концерты на открытых площадках. Он говорил: «у вас, как у мороженщиц».

- Вы вступали в парках?
- Конечно. Как сейчас, помню американского русскоязычного экскурсовода. Он держал в руке микрофон и время от времени почесывал им щеку. Кто-то спросил его: как в Америке работают – за страх или за совесть? Он в очередной раз почесал микрофоном щеку и ответил: за доллары. Вот и мы выступали везде, где платили.
Осуждение пришло не из семьи, а из прессы: газета «Медицинский работник» заявила, что мы погнались за легким рублем. Спасибо, Сергей Михалков за нас заступился - сказал, что, во-первых, рубль этот не такой уж и легкий, а во-вторых, у всякого человека есть право менять профессию. 

- Как вы из парков переместились на радио? Кто придумал «Радионяню»?
- Первые выпуски писал Эдик Успенский, по-своему гениальный писатель. Гениальный уже потому, что у него стая зверей, ставших героями. У легендарного папы-Михалкова только-то и есть что дядя Степа. А у Эдика и крокодил Гена, и Чебурашка, и кот Матроскин, и Шапокляк.
Название передачи придумал я. Эдик, правда, говорил, что он. Пускай. Я не ревную.

- И как долго прожила эта передача?
- Тридцать лет. Считаю лучшим комплементом, когда кто-то говорит: я слушал «Радионяню» каждое воскресенье. А выходили-то мы всего раз в месяц! 

- Правда? Мне тоже казалось, что эти ваши уроки звучали куда чаще. Я еще и стишок-эпиграмму помню:
До чего дошли мы, ну и ну,
Голосов в эфире не жалея,
Русскому учили всю страну
Грек и два отъявленных еврея.

Но как же тридцать лет? Лившиц, как мне кажется, уехал в конце 1970-х.
- Правильно. На его отъезде передача не закончилась: его заменял сначала Лев Шимелов (мы с ним даже записали песню к «Пластилиновой вороне»), потом Володя Винокур.

- У Вас не было идеи эмигрировать вместе с Лившицем?
- Нет. У нас было четкое разделение труда. Для Лившица главным была семья. Так что, когда у дочки Маши возник серьезный конфликт в институте, и она попросила отца уехать, тот согласился. И я его понял.
Но у меня самого тогда семьи не было, а главным была работа. Я не замечал никаких перемен вокруг, меня волновал только репертуар.
Расставались мы мирно, он обсуждал со мной, кем его заменить. Его волновал престиж нашего дуэта, наша марка – и это хорошо!

- Для Вас это была серьезная ломка?
- Разумеется, для меня его отъезд стал ударом: Лившиц был не только партнером – мы любили друг друга. И хотя по жизни мы могли друг с другом не соглашаться и отчаянно спорить, в творчестве были одним организмом: никто из нас никогда не помнил, кто что предложил. У меня было свое постоянное место за их обеденным столом, я обожал вкусности, которая готовила его красавица жена Рива, меня любили его дочери… Так что я терял не просто партнера, но родного человека.
А профессионально перестраиваться мне особо не пришлось… 

- Как случилось, что спустя десяток лет Вы оказались в еврейском театре? До того еврейской темы в вашем творчестве, кажется, не было?
- Точно, не было. Я был в еврействе полным невеждой. Но мне повезло. В одном здании с театром был офис Федерации еврейских организаций и общин под названием «Ваад», возглавлял «Ваад» Михаил «Мика» Членов, замечательный человек, полиглот, виртуозно переводивший с 14 языков под аплодисменты слушателей. Он меня и просвещал. В любое время я мог зайти к нему и задать самый дурацкий вопрос. В Мике не было ни толики снобизма или высокомерия, и я не боялся обнаружить свою полную еврейскую безграмотность. Мика стал моим учителем.

- Просвещались Вы потом. Но как Вы оказались в еврейском театре?
- На этот вопрос у меня есть простой ответ: меня Кобзон в этот театр устроил.

- А поподробнее?
- Пожалуйста. Как известно, после убийства в 1948 году Соломона Михоэлся и закрытия ГОСЕТа в 1949-м еврейского театра в стране не осталось. Только в 1962 году при Москонцерте был разрешен маленький еврейский драматический ансамбль – «Шалом». Играли мало, в небольших городах, иногда по восемь месяцев сидели без работы. Спектакли шли на идише. Рекорд посещаемости - семь человек, которые все время разговаривали между собой. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что среди этих семерых лишь один знает идиш и переводит остальным. А в 1987 году этот ансамбль остался без руководителя. Тут-то и вспомнили обо мне.
Когда консультировались по этому вопросу с крупным начальником, он сказал: «Кандидатура подходящая, но он вряд ли согласится. Он же не идиот?!» Чиновник ошибся: посоветовавшись с женой балериной Визмой Витолс и Аркадием Хайтом и заручившись их обещанием помочь, я согласился. И они помогли! Визма поставила в «Шаломе» 14 спектаклей и 130 танцев, Хайт стал главным драматургом театра. Но произошло это не вдруг.
За моим согласием последовала процедура утверждения в должности.
Меня пригласили в МК партии, в кабинете было четыре человека. Один из заседателей спросил, планирую ли я ставить в театре Островского. На что я твердо ответил: «Неужели вы думаете, что после пьес Островского в Малом театре кто-то поедет на Варшавское шоссе смотреть “Бесприданницу” или “Грозу”?» Этих слов хватило, чтобы со мной быстро распрощаться, пообещав при необходимости связаться. 
Не факт, что связались бы. Но… Тогда я режиссировал юбилейный концерт Кобзона. И однажды столкнулся в его мастерской с большим московским чином в области культуры. Кобзон будто бы невзначай спросил его: «Как продвигаются дела с открытием еврейского театра в Москве?» Чиновник ответил: «К сожалению, забуксовали. Левенбук отказался». Надо было видеть выражение лица этого чиновника, когда Кобзон представил ему меня. Тот протянул руку и спросил: «А что? Разве Вы не отказались? Мне передали, что Вам дважды звонили, и Вы не согласились. Значит, снова меня неверно проинформировали!..» Вот так Кобзон устроил меня в театр.

- Начинать было трудно?
- Невероятно! Театр открывался спектаклем по пьесе Аркадия Хайта «Поезд за счастьем». Я так волновался, что совершенно забыл о пиаре – не позвал ни одного журналиста. В последний момент рискнул позвонить Пугачевой: «Алла, выручай! Открытие театра, выступи, скажи пару слов». – «Когда открытие?» – «Сегодня, в семь вечера». – «Ты бы еще завтра позвонил». Но приехала. Не только для зрителей и трупы, но и для меня самого это был сюрприз: я не надеялся на ее появление и никому ничего не сказал. И когда перед началом спектакля Пугачева таки вышла на сцену, зал ахнул. Никакой министерской нудоты, сама Пугачева! Она тепло и просто говорила о зрителях, говорила об актерах, а потом взяла меня за руку со словами: «Вот так, как когда-то этот человек вывел на сцену меня, сегодня я вывожу на сцену его и желаю успеха его театру!» 

- Легкая рука оказалась у Пугачевой? Какие моменты своей жизни Вы считаете знаковыми, звездными? 
- Рождение «Радионяни» и театр. 

- А какие события оцениваете как самые сложные, ставшими проверкой на прочность?
- Ответ тот же. Хотя «Радионяня» досталась нам легче, чем потом театр. Но я не жалуюсь: сполна взял все, что Б-г мне дал.

- С приходом в «Шалом» частью Вашей профессии стало еврейство. Столкнулись ли Вы с антиеврейской враждебностью?
- В театре – ни разу! У нас примерно половина труппы неевреи: мы - маленькая “еврейская организация объединенных наций”. То же и публика. Евреев заманить в еврейский театр очень непросто! Но у нас есть завсегдатаи разных национальностей. Придя к нам один раз, возможно, и случайно, они остались на годы, пересмотрели весь репертуар. 

- А до театра? Мешал Вам антисемитизм?
- Конечно! А как могло быть иначе? Мы жили в стране, где был не только бытовой, но и государственный антисемитизм. 
Начать с того, что меня не взяли ни в один театральный вуз. Поэтому я, собственно, и пошел в медицинский. Как говорил Гриша Горин, «давайте к нам, у нас таких много». Потом меня увидели где-то в капустниках, предложили в “Щепку” идти сразу на второй курс, но я гордо отказался. “Пятый пункт” преграждал нам путь за рубеж, мешал выезжать за границу. Но к нам хорошо относились, поэтому мы, хоть и с трудом, но выезжали. Нам открыто говорили: “Ребята, вот будет в какой-нибудь группе поменьше евреев, тогда вы и поедете”. И мы с Лившицем немало поездили при советской власти. Потом - уже с театром, но без него.
Правда, надо признать, что нам с Лившицем на удивление везло. В ­1970-е, после оттепели, начались чистки на эстраде, закрывали целые программы и отдельные номера, запрещали артистов с сомнительными фамилиями. Особенно лютовал Сергей Лапин, председатель Гостелерадио. Он закрыл Вадима Мулермана, Аиду Ведищеву, Нину Бродскую, Ларису Мондрус, Валерия Ободзинского, и многих других. А нас с Лившицем не трогал. Не подумайте, что за выдающиеся заслуги. Оказалось, что Брежнев собирал пластинки «Радионяни» для внуков, оттого, как говаривал Хайт, «мы были в теплой ванночке».

- Вы говорили, что в отличие от Лившица, главным приоритетом которого была семья, Вы были полностью поглощены работой. Однако Ваш юбилей опровергает это утверждение.
- Со временем и я взялся за ум. В нашем союзе с Визмой родилось полтора десятка спектаклей и один мальчик – Айвар Левенбук, прекрасный сын, наша опора и надежда. Он встречал гостей, пришедших ко мне на юбилей. У него красавица жена Катя, очень нами любимая. И сын Лева. Про таких, как мой внук, Танич сказал: «Не думайте, что жизнь у льва - халва». Ему нелегко приходится: поцелуй бабушку, обними дедушку, слушайся маму…
Да и на моем юбилее я отвел ему непростую роль, с которой он блестяще справился - сделал все, как я просил. 
В правой руке у меня была трость, а за высоко поднятую левую руку он вывел меня к гостям под музыку «Семь сорок». Бабушка Визма и поклон ему поставила. Думаю, неплохое начало для четырехлетнего артиста.
Беседовала Наоми ЗУБКОВА



Комментарии:

  • 21 марта 2024

    Aнатолий Альтштейн

    Я учился и заканчивал 1й Медицинский (он тогда назывался 1й МОЛМИ им. Сеченова - Московский ордена Ленина Медицинский Институт) вместе с Аликом Левенбуком и Сашей Лившицем. Как справедливо сказал в этом интервью Алик, художественная самодеятельность на нашем курсе процветала. Особенно отличались Алик и Саша, Аркаша Штейнбок по прозвищу Аркан (потом он стал Аркадием Аркановым), Таня Лычева. Их знал и любил весь курс (600 человек). И после окончания института они играли большую объединяющую роль для своих однокурсников. Сейчас (март 2024 г.) никого из них уже нет, но память о них осталась не только у престарелых однокурсников, но и у многих других людей - их слушателей, зрителей и читателей.


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!


Дорогие читатели! Уважаемые подписчики журнала «Алеф»!

Сообщаем, что наша редакция вынуждена приостановить издание журнала, посвященного еврейской культуре и традиции. Мы были с вами более 40 лет, но в связи с сегодняшним положением в Израиле наш издатель - организация Chamah приняла решение перенаправить свои усилия и ресурсы на поддержку нуждающихся израильтян, тех, кто пострадал от террора, семей, у которых мужчины на фронте.
Chamah доставляет продуктовые наборы, детское питание, подгузники и игрушки молодым семьям с младенцами и детьми ясельного возраста, а горячие обеды - пожилым людям. В среднем помощь семье составляет $25 в день, $180 в неделю, $770 в месяц. Удается помогать тысячам.
Желающие принять участие в этом благотворительном деле могут сделать пожертвование любым из предложенных способов:
- отправить чек получателю Chamah по адресу: Chamah, 420 Lexington Ave, Suite 300, New York, NY 10170
- зайти на сайт http://chamah.org/donate;
- PayPal: mail@chamah.org;
- Zelle: chamah212@gmail.com

Благодарим вас за понимание и поддержку в это тяжелое время.
Всего вам самого доброго!
Коллектив редакции