Западный портал для восточного соседа

Муза - гостья своенравная
По праздникам еврейское местечко Кейданы, близ литовского Кибартая Ковенской губернии, веселилось под зажигательную музыку скрипок. Взявшись за лацканы сюртуков и высоко подняв головы, «пасынки России» вытанцовывали свой протест против черты оседлости.
А внук раввина Исаак Левитан от шумного веселья убегал на берег Лепоны, реки-границы между Россией и Пруссией. Переплыв на другой берег и с тоской глядя вдаль, он вспоминал рассказы деда о евреях Кёнигсберга. Свободный город-загадка манил к себе юного Левитана. Но увидеть его художник смог лишь в тридцать лет, в 1890 году.
Окончив Московское училище живописи, ваяния и зодчества, студент-инородец получил всего лишь диплом учителя чистописания и впервые поехал в Европу.
Гостя из России Кёнигсберг поразил, прежде всего, готической архитектурой. Знакомясь с городом, Левитан увидел, как здесь живут и процветают люди, бежавшие от преследований. Евреям были даны права, которых у них не было нигде. Врачи, аптекари, адвокаты, журналисты - все они составляли культурную элиту. Именно евреи были первыми и крупными меценатами, почётными гражданами Кёнигсберга. 
Однако заграницей Левитану не работалось. Холсты и кисти лежали без дела, а чужие ландшафты почему-то не вдохновляли - хоть умри!
Вернувшись в Москву, Исаак Ильич оказался на гребне волны. Он окружён именитыми поклонницами, его картины покупает сам Третьяков. Но, отдавая дань светской жизни, Левитан вдруг начал живописать «Владимирку» - страшный каторжный путь арестантов. 
Кто-то видел в его картинах извечную семитскую грусть, кто-то считал Левитана обрусевшим. А еврейский гений русского пейзажа, выходец из гетто и спасённый друзьями от погромов, как никто другой, чутко уловил суть России: даже природа здесь печальна. Она, как и человек, терпеливо и обречённо ждёт иных, радостных дней. 
Исаак Левитан - академик живописи, признан и обеспечен, но остро чувствует своё бесправие. Личная жизнь у изгоя тоже не сложилась. Накатывали приступы чёрной меланхолии. Один раз он вешался, дважды стрелялся, и всегда его спасал «милый друг Антоша».

Сесть на другой поезд
Антон Павлович Чехов не раз бывал в Европе, где с удовольствием отдыхал и трудился. «Здесь живут очень удобно, - пишет он сестре из Германии, - едят вкусно, берут за всё недорого, лошади сытые, на улицах чистота, порядок. Много и в самом деле хорошего, полезного, например, овсянка».
Если в России «бурая, непролазная азиатская грязь, кругом первобытная дикость, дороги кислые, сено паршивое», то в Европе - праздник жизни. «От каждого окошка веет культурой, от каждой собаки - цивилизацией».
Когда Чехова одолевала хандра, он открывал сочинения Канта и находил там отзвуки своих мыслей. По капле выдавливая из себя пресловутого раба, Антон Павлович невольно следовал категорическому императиву Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом».
По пути в Европу Чехов всегда останавливался в Кёнигсберге и в приподнятом настроении продолжал путешествие. В юмористическом рассказе «Страж под стражей» он описывает случай на железной дороге. 
Прокурор Балбинский едет в Париж с деспотичной супругой - как в Тулу со своим самоваром. Он чувствует себя мальчиком на побегушках и ужасно страдает. Балбинский в отчаянии, в нём зреет бунт - впору под поезд броситься. Но в Эйдткунене, идя за горячей водой, он выглядел довольным, а в Кёнигсберге испытал душевный подъём. Прокурор прошёлся по платформе, дыша полной грудью, и принял твёрдое решение: бежать! Сесть на другой поезд и одному укатить в весёлый Париж…
В мире Чехова смешное и трагичное ходят рядом. Писатель умер в Германии летом 1904 года. Его вдова Ольга Книппер перевезла в Россию гроб с телом покойного в вагоне-рефрижераторе с надписью «Устрицы». Такой сюжет, наверное, понравился бы юмористу Чехову, всю жизнь метавшемуся между хандрой и весёлым хулиганством.

«Одна из всех - за всех - противу всех!..» 
Юная Марина Цветаева бросила вызов обществу - обрилась наголо и закурила папиросы: ведь она поэт, а не поэтесса. Окончив гимназию в 1909 году, Марина одна поехала в Париж слушать лекции в Сорбонне. И по пути не упустила случая прогуляться по Кёнигсбергу, оставить свои следы на его брусчатке.
Германию Цветаева ощущала родиной своей души. «Франция для меня легка, Россия - тяжела. Германия - по мне, - писала Марина. - Это страна свободы. Утверждаю. <...> Потому что в каждом конторщике дремлет поэт, потому что в каждом портном просыпается скрипач».
Для той эпохи немецкий романтизм был пройденным этапом культурной жизни. Но Цветаева всё ещё жила по его рыцарским законам. Ей было вольготно на родине сказочника Гофмана. Она считала, что немцы русским братья, но они мудрее, старше нас: «У немцев есть философские системы, взрывающие мир, и поэмы, его заново творящие».
Но отнюдь не философы взорвали мир в июле 1914 года. Сербский террорист убил наследника австрийского престола и его жену. Россия вступилась за братьев-сербов, следом Германия вступилась за братьев-австрийцев и объявила войну России. В ответ две русские армии атаковали Восточную Пруссию. Началась Первая мировая война.
Во всех храмах империи молились о победе русского оружия над «полчищами тевтонов». А Марина Цветаева воспела Германию в стихах:
Ты миру отдана на травлю,
И счёта нет твоим врагам.
Ну как же я тебя оставлю?
Ну как же я тебя предам?..

В Петербурге войну встретили восторженно, её называли «святой» и «освободительной». Русские армии рвались к Кёнигсбергу - этому «очагу германской агрессии против славянства». А в Москве громко звучал голос Марины:
Ну как же я тебя отвергну,
Мой столь гонимый Vаtеrlаnd,
Где всё ещё по Кёнигсбергу
Проходит узколицый Кант...

Публично заявить о любви к заклятому врагу было отчаянным шагом. Но 22-летней бунтарке - жене публициста Сергея Эфрона и матери двухлетней дочки - было не привыкать стать «одной противу всех».
Между тем с фронта приходили дурные вести: атака захлебнулась, элитные войска разгромлены, командующий 2-й армией генерал Самсонов застрелился на подступах к Кёнигсбергу. Российская империя потерпела поражение. А пьяное «царёво воинство» везло в телегах трофеи - свиней, граммофоны, пружинные кровати...

Магия в голодающем городе
Первая мировая война нанесла тяжкий урон Восточной Пруссии - единственной немецкой территории, где шли боевые действия. Немцы лили горькие слёзы над портретами кайзера Вильгельма: рухнула их империя и привычный порядок, казавшийся незыблемым. Но вот в 1923 году из Польши в Кёнигсберг прибыл знаменитый шансонье Александр Вертинский, и атмосфера стала меняться. 
Восточная немецкая провинция и её соседка, новая буржуазная Польша, являли собой два разных мира. Варшава бурлила, люди улыбались, повсюду модные магазины с европейскими товарами, театры-ревю, кафешантаны, кабаре... А в Кёнигсберге бушевала гиперинфляция, магазины опустели, почтенные фрау носили юбки, перешитые из старых охотничьих штанов своих мужей. Даже прусские юнкера, переодетые в штатское, выглядели как простые лавочники. 
Население Германии жило впроголодь, питаясь сухими бутербродами с маргарином, и ненавидело иностранцев, считая их причиной всех своих бед. Квартирная хозяйка Вертинского донесла на него в полицию за то, что он ежедневно покупает к ужину четверть фунта ветчины.
Несмотря на плачевное положение кёнигсбержцев, в городе действовало три театра: оперный, драматический и летний «Луизен-театр», в котором ставили сентиментальные оперетки немецких композиторов - пристойные и вполне подходящие для семейного просмотра. 
Послевоенный Кёнигсберг казался слишком провинциальным, слишком прусским - тяжеловесным, лишённым изящества. Да и гастроли известных певцов и артистов оригинального жанра здесь были редкостью. На этом фоне концерты русского Пьеро стали важным событием музыкальной жизни. «На Вертинского» собирались гурманы, атмосферу зала пронизывали волны избранничества. 
Вот маэстро вышел на сцену, оглядел публику и запел. Заговорили руки, по нервному лицу неслись тени внутренней драмы. Зал затаил дыхание. И неважно, что немцы не понимали слов, - искусство Вертинского имело магическое воздействие: оно дарило надежду. 
Гастроли знаменитого шансонье в Кёнигсберге совпали с «Пивным путчем» в Мюнхене. Гитлер с боевиками совершил попытку государственного переворота и просчитался. Тревожную новость вскоре сменила утешительная: немецкая марка начала укрепляться. Жизнь входила в прежнее мирное русло. Оживая от кризиса, бюргерство покрывалось жирком, а на улицах Кёнисберга витал аромат кофе и прусских марципанов.
Наталья ЧЕТВЕРИКОВА, Калининград