КТО ЛЮБИТ, ТОТ ЛЮБИМ

В ЦДХ прошла посмертная выставка Алексея Хвостенко Когда планировалась выставка «Колесо времени», никто и не предполагал, что вместо живого и веселого Хвоста ее откроют «официальные лица», а сам художник будет присутствовать лишь в виде портрета в траурной рамке. «Колесо времени» — довольно старый хвостенковский проект. Часть его он показывал в столице еще лет десять назад, когда для приезда в Москву ему, парижскому эмигранту, приходилось чуть ли не по месяцу ждать российской визы. В январе прошлого года Хвост личным указом президента получил российское гражданство и зачастил в отечество. Он непрерывно давал интервью, пел в разных клубах. Его принимали как живого классика питерского андеграунда. Борис Гребенщиков, с которым они несколько десятилетий назад прославили эпохальный «Город золотой», стал кумиром для соотечественников, Хвост же, эмигрировавший в конце 70-х, по общему мнению, должен был законсервироваться в образе тридцатилетней давности — завсегдатая питерских «Сайгона» и «Пряжки», оторванного от реальности авангардиста-шестидесятника. Возвращение Хвоста воспринималось как возвращение культурного реликта, и от каждого его шага ждали небесного откровения и сумасшедшего драйва. Его стихи и песни по большей части оправдывали надежды: все, за что хвостенковскую поэзию любили, в ней осталось — и обэриутская игра со смыслами и звуками, и глубокое погружение в архаику. А вот выставка ассамбляжей, впервые представленная в его 64-й день рождения в Зверевском центре современного искусства, вызвала недоумение. Почему-то всем казалось, что футуристические объекты, собранные из найденных на парижских помойках обломков газовых горелок, часов, киев и дверей от сервантов, недостойны его вселенской славы. Московская публика иронизировала над тем, что все экспонаты, прибывшие на выставку, были провезены через таможню под видом чуть ли не строительного мусора. Так и архитектоны Малевича в свое время путешествовали через границу как строительные материалы, а не художественные произведения. «Колесо времени» берет свое начало в пластических опытах футуристов точно так же, как и поэзия Хвоста родом из их лингвистических экспериментов. Просто в его ассамбляжах и пепелацах Родченко, Попова, Экстер и Маяковский читаются гораздо лучше, чем Хармс и Введенский в его песнях и стихах. С одной стороны, это, конечно, и есть признак плохого художника, а с другой — Хвост никогда не претендовал на то, чтобы быть этаким универсальным гением Возрождения. Просто занимался тем, чем ему хотелось, — пел песни (далеко не блестяще, если судить с академической точки зрения), писал стихи и собирал всякий мусор на парижских помойках.