ТАМАРА ГВЕРДЦИТЕЛИ: "ДЛЯ ЭТОЙ ЭСТРАДЫ НЕ НАДО БЫЛО ЗАКАНЧИВАТЬ ДВУХ КОНСЕРВАТОРИЙ"

Почему-то принято считать, что удел кавказской женщины — дом, кухня, дети и полная зависимость от мужа. В таком случае Тамара Гвердцители — нетипичная кавказская женщина. Всю жизнь ей приходилось принимать решения. Порой самые радикальные. В 91-м уже известная певица, любимица Грузии, впервые отважилась на отчаянный шаг — рассталась с мужем и уехала из раздираемой гражданской войной республики. Да и потом судьба неоднократно предоставляла ей шанс начать жизнь с белого листа. А Гвердцители и не думала уклоняться от вызова. Контракт с Мишелем Леграном и беспокойный Париж, муж-миллионер и благополучный Нью-Йорк — все не то. Она выбрала Москву, надежного спутника жизни и близость к родне. Долгожданная стабильность? Как бы не так. Именно сейчас популярная певица в который раз готова начать все сначала. — Просто голова идет кругом, сейчас столько дел. Значит, так. — Тамара начинает загибать пальцы. — Есть предложение участвовать в одной театральной постановке. Мюзикл "Дон Кихот" в Театре Российской армии. Кого сыграю? Дульсинею, конечно (смеется). Потом... В Киеве задумали грандиозный проект — на центральной площади собираются поставить оперу "Кармен". Ну, не совсем оперу, скорее, смесь оперы и эстрады. Там будут петь многие известные исполнители из Испании, Франции, Италии... Вроде бы заинтересованы в моем участии. А еще есть предложение сняться в главной роли в одном историческом фильме. Все, больше ничего не скажу — боюсь сглазить. — Опера, театр, кино... — перечисляю на этот раз я. — Да, я теперь, как министерство культуры (смеется). Вы знаете, иногда жизнь намного более дерзкая, чем твои мечтания. В молодости, когда у меня была лишь одна встреча с Параджановым, я, глядя на него, небожителя, даже не осмеливалась мечтать, что когда-нибудь буду сниматься в кино. Так же, как если бы кто-то мне сказал, что я хотя бы минуту буду петь с Мишелем Леграном, ни за что бы не поверила. Жизнь порой преподносит массу сюрпризов. Иногда кажется: рутина сплошная, ужас, как вырваться. Думаешь, ну что еще можно сделать в этой эстраде? И вдруг перед тобой открываются совершенно новые двери. И ты успокаиваешься. Понимаешь: если бы не было этой эстрады, не было бы и всего остального. — А что, музыка вам уже надоела? — Нет, именно эта музыка, эстрадная. Уже не знаю, что с этим успехом делать. — Как что? Пользоваться. — А-а, это еще тоже надо уметь. Как говорят: главное — не кто придет к власти, а кто воспользуется этой властью. То же самое можно сказать и про успех. Уже кажется, что и училась напрасно. Не надо было для этой эстрады оканчивать две разные консерватории, часами заниматься, мучиться. Для сегодняшней эстрады это просто противопоказано. Кто-то начинает метаться — куда бы еще себя приложить. Вот тогда и начинается: кино, театр, опера... — Получается, вы сейчас тоже мечетесь? — Да. Мне кажется, я уже выросла из песенного жанра, как подросток вырастает из детского платья. У меня ведь уже был момент, когда я могла начать все с белого листа. В 91-м году в Париже мне предложили поступить в оперу "Бастилия" и тем самым перечеркнуть все, что было нажито здесь. Тогда я не осмелилась принести карьеру эстрадной певицы на жертвенный алтарь. Потом, конечно, жалела. Даже отчаялась. Но тогда еще и момент такой был. Момент отчаяния. Страна распалась, в Грузии — война. Началась... нет, не черная, но абсолютно бесцветная полоса в жизни. Когда ты не знаешь: кто ты такой, откуда ты, кто за тобой стоит. Ну, просто иди и топись. — Но вы же тогда решили вопрос кардинально: уехали из Грузии. Слышал, многие в Грузии вас упрекают за этот шаг. Нани Брегвадзе, например, сказала, что никогда бы не смогла решиться на такой поступок. — Она бы не смогла... А я смогла! Конечно, всегда найдутся люди, которые будут осуждать. Тем более в такой маленькой стране, как Грузия. Люди всегда делятся на тех, кто что-то делает, и на тех, кто их за это осуждает. Но, на самом деле, мне кажется, страна не может осуждать своих детей. Она может их только любить. Лично у меня отношение к Грузии, как к матери родной. Я стараюсь не делать ей больно и в меру своих сил пытаюсь ее прославлять. А в Грузии, конечно, отношение ко мне болезненное. Они хотят, чтобы я всегда была рядом, и верят, что как будто я уехала куда-то учиться и скоро вернусь уже с накопленным багажом. — В 91-м году, когда Грузия раскололась надвое, многие артисты брали в руки оружие и вставали на баррикады. Много упреков услышали в свой адрес? — Не думаю, все-таки я женщина. А вскоре у меня начались большие проекты в Париже, и в этом оказалось мое спасение. Все-таки правильно говорят, что, отнимая, судьба что-то дает нам взамен. И в тот тяжелый период в моей жизни возник Легран и, на минуточку, планы через год выступить в Карнеги-холл. Естественно, вся моя энергия была направлена на то, чтобы осуществить эти планы. — Вам тогда выпал уникальный шанс: Париж, Мишель Легран, престижные залы. Как думаете, этим шансом вы воспользовались сполна? — Вы знаете, все-таки талант, наверное, не дает возможности воспользоваться шансом в полной мере. Потому что воспользоваться шансом — это уже совершенно другой талант. Как музыкант и как певица в этом сотрудничестве я сделала все, что могла. Те годы я вспоминаю как очень счастливый период в моей жизни. И никак не могу его рассматривать как мучительную работу над использованием какого-то шанса. — Когда закончился контракт, вы уехали из Парижа. Не было желания навсегда остаться во Франции? — Это вы задаете мне вопрос об эмиграции? Меня просто трясет от этого слова. Эмиграция — очень болезненная тема для человека из Грузии. — И во Франции, и в Штатах вы ощущали себя эмигранткой? — Нет. Одного шага было достаточно, чтобы оказаться по ту сторону реки. И, наверное, такие мысли время от времени у меня возникали. Насчет Америки... Как мать, я понимала, что Сандро (сын Тамары. — Ред.) там будет хорошо. Но у меня в этой стране произошла какая-то потеря цвета. Не знаю, поймете ли вы меня. Вкус, цвет, аромат, терпкость... Если подходить к этим ощущениям чисто физически, то всего этого в Америке я лишилась. У меня не было ни друзей, ни врагов. Все ровно — никаких эмоций. И я, как человек, привыкший в своей жизни к революциям и борьбе, не могла с этим смириться. Поэтому когда снова приехала в Париж, вздохнула с облегчением. Меня как будто по голове чем-то тяжелым ударили, как будто зрение вернулось — я начала снова различать цвета. Поняла, что здесь можно хоть на чердаке заново жизнь начинать, жить на Монпарнасе и ощущать эту жизнь на все сто. Нет, Париж — это моя любовь навсегда. И звездой, как ни странно, я себя больше чувствовала в Париже, чем в Москве. Представляете, иду я по парижским улочкам, а двадцать минут назад мне рукоплескал зал "Олимпия". А здесь, если приедешь на какой-то концерт и без охраны... — Скажут, что не того сорта? — Ну... Иногда у меня складывается ощущение, что я попала в детский сад. Такая игра постоянная: кто круче. И каждый в своем роде маленький диктатор. А мне кажется, женщина вообще не может быть диктатором. Она может быть только царицей, и только в таком качестве управлять. — Для царицы у вас и имя подходящее. — Да, я стараюсь его отрабатывать... Смеюсь, конечно. Но по мне лучше чувствовать себя царицей, чем суперзвездой. Когда к тебе приближается простой народ и говорит слова восторга... Сейчас, правда, я слышу их гораздо реже, чем раньше, когда были настоящие таланты и настоящие поклонники. Но когда все-таки случаются такие моменты, наступает ощущение, что происходит встреча царицы со своими подданными. И это прекрасное ощущение. Женщина, если хочет как-то проявить себя, не теряя при этом женского облика, должна быть только царицей. Я вот придумала для себя такой мир, и в этом мире — я царица. — Тяжело, наверное, быть царицей. Нужно ведь всегда держать себя на уровне. — Необязательно. Она же царица — ей можно все. У нее никто не будет спрашивать, сколько она весит и любит ли ее муж. Просто потому, что он — король. — Если вы — царица, ваш муж — король, то у принца-то как дела? — У Сандро, у сына моего? (Смеется.) Дела очень серьезные. Ему уже 19 лет, учится здесь — в Британской школе. Сейчас, правда, отдыхает в Грузии. Как только наступают каникулы — сразу туда. Там отец, дядя, двоюродные брат и сестра — естественно, кавказские люди без семьи не могут. Нет, сыном я очень довольна. Сандро обладает настоящими мужскими качествами — сильный, в душе бунтарь, но в то же время очень нежный и трепетный. А сила и нежность так замечательно сочетаются в мужчинах!.. Знаете, когда мы идем вместе, многие думают, что я его герл-френд. А уж если прихожу на родительское собрание, он сразу всех предупреждает: "It is my mam". Чтобы не было лишних вопросов. Я так рада. — Он еще не знакомил вас со своими подружками? — Есть звонки инкогнито, в трубке часто слышу голоса девушек с акцентом. Звонят из США, из Скандинавии — ну, все его подружки по колледжу. Но про своих девушек он мне не рассказывает — у кавказских мужчин это как-то не принято. Грузины безгранично любят своих родителей, но существует грань, через которую они не переходят. И это, я считаю, замечательно. — Но он еще и еврей, если определять национальность по матери. Кстати, Сандро знает об этом? — Конечно. Я рассказала сыну об этом, когда он был еще совсем маленький. Не скажу, что намеренно прививала ему какие-то национальные традиции. Просто в нашей семье отмечают все праздники — и еврейские, и грузинские. — Значит, и у вас не было проблем с самоидентификацией? Все-таки по еврейским традициям вы — еврейка, а по грузинским — грузинка. — Я — человек мира. Выросла в интернациональной семье. Папа — грузин. Я такая же эмоциональная, как и он. А моя мама — еврейка. Вот умом я в нее. Для грузин я — Тамара Гвердцитали, а для евреев — Тамара Кофман-Гвердцители. И никаких проблем. Ни у меня, ни у сына. — Вам не обидно, что ваше имя люди чаще всего связывают лишь с одной-единственной песней "Виват, король!"? — (После небольшой паузы.) Я согласна, это самая сильная ассоциация. Если знаешь "Мамины глаза" — хорошо, не знаешь — ничего страшного. Пусть будет "Виват, король!" Но когда говорят про Пугачеву, тоже ведь в первую очередь вспоминают "Арлекино". Я вам честно скажу: сколько бы я ни старалась, пусть мне отведено еще лет тридцать, чтобы создать еще одну подобную песню, — ничего не получится…