ЛАРИСА ГЕРШТЕЙН: «Я ПОЮ ОКУДЖАВУ НА ЯЗЫКЕ Г-СПОДА Б-ГА»

Израильская певица и исполнительница бардовской песни Лариса Герштейн — человек в высшей степени харизматичный. Кто хоть раз слышал ее пение, никогда не забудет низкое, с хрипотцой контральто, завораживающее и манящее. Известно, что и будущий муж, знаменитый советский диссидент, один из лидеров «самолетного дела», создатель крупнейших русскоязычных изданий в Израиле, а ныне редактор литературно-публицистического иерусалимского журнала «Nota Bene» Эдуард Кузнецов, услышав впервые, как Лариса поет и аккомпанирует себе на гитаре песню Окуджавы «Ночной разговор», влюбился и предложил ей руку и сердце. Коими она владеет по сей день. Нужно бы рассказать побольше о том, как именно Лариса стала певицей, упомянуть про ее огромный (более восьмисот песен) репертуар, сказать, что исполняет она песни на многих языках, в том числе на русском, иврите, испанском, ладино, идише, английском, да дело все же не в этом. А в том, что говорить о ней только как о певице было бы неверно, учитывая бурную и весьма разнообразную биографию нашей героини. Она и химик (окончила в Ленинграде химический факультет Института им. Герцена), и журналист (работала вместе со своим мужем на радио «Свобода» в Мюнхене, а позже, уже в Израиле, была основателем Высших курсов журналистики при Открытом университете в Тель-Авиве), она и известный в Израиле политик. В течение десяти лет была вице-мэром Иерусалима. И еще — переводчик на иврит песен русских поэтов. Обожает Окуджаву. Именно поэтому была учредителем Иерусалимского фонда Булата Окуджавы и, как следствие, стала вдохновителем и организатором фестивалей Булата Окуджавы в Иерусалиме (коих состоялось уже пять: четыре — в Израиле и один в США). Первой начала переводить его на иврит и знакомить израильтян с его песнями. Она яркая и индивидуальная. Все, что делает, — делает со страстью. А как известно, талант артиста проявляется не только в его Б-гом данной способности что-то делать, но и в том, как он умеет состояться в этой жизни как личность. Лариса — безусловно, из тех, кто сумел использовать Б-жий дар на все сто процентов. Хотя кто знает, в какой еще области она себя раскроет. Жизнь-то большая. Жизнь-то впереди. А встретились мы в Москве на традиционном фестивале Булата Окуджавы, на котором Лариса гость постоянный и желанный. — Как вы познакомились с Булатом Окуджавой? Можете вспомнить вашу первую встречу? — Мы познакомились в 1981 году. У меня тогда в Израиле вышла пластинка. Она уже была второй по счету, но практически это была первая запись песен Окуджавы вне России. Песен было 15. С этой пластинкой я поехала в Париж, где была организована ее премьера. Во втором отделении этого, безусловно, судьбоносного для меня концерта — а я никогда не забываю благодарить судьбу за посланный мне случай — я по привычке бросила в зал: «Может быть, кто-то что-то хочет услышать?» Встал сам Булат Окуджава, который, оказывается, сидел в заднем ряду, о чем я даже не подозревала, и сказал: «Спойте меня на иврите…» К огромному моему везению, я уже тогда знала две его песни на иврите. Спела «Молитву» и «Ночной разговор». «Молитвой» он был, безусловно, потрясен, ибо на иврите эта песня превращается истинно в молитву, без всяких оговорок… Однажды, выступая в Москве на Первом международном фестивале памяти Булата Окуджавы, я вышла на сцену — это было в Театре им. Вахтангова — и неожиданно для себя сказала публике: «А сейчас я вам спою «Молитву» Окуджавы на родном языке Г-спода Б–га». Это был чистой воды экспромт, абсолютно спонтанно родившийся в эту минуту. Есть родной язык единого Г-спода Б-га, как бы его ни называли разные люди. И поэтому для меня переводить Окуджаву на иврит — это почти что поставить гриф «Хранить вечно». Я хочу, чтобы то, что он нам с вами оставил, было сохранено во веки веков. — Как формировался ваш репертуар окуджавских песен? — Окуджава любил, чтобы я выступала с ним в концертах и во втором отделении пела несколько его песен на иврите — одну, две, сколько знаю. Вот таким образом набирался основной костяк того ивритского репертуара, который я сегодня пою. Были спеты «По смоленской дороге леса, леса, леса», так впервые был исполнен «Ночной разговор». — Каждый альбом имеет 18 песен. С чем связано это число? — Вообще принято издавать либо по 16 песен, либо по 20. Но 18 — это число буквы «хай» ивритского алфавита, которая означает «жизнь». Я делаю по 18 песен в каждом диске и издаю альбомы, кратные 18-ти. В моем последнем альбоме 36 песен. — Как относятся к вашим переводам израильтяне? Вы уже действительно приучили их к Окуджаве? — Я начала это делать, но это займет несколько лет. Считаю, что моя задача — «внедрить» Окуджаву в фольклор израильской интеллигенции. Чтобы он стал ей так же близок, как русскоговорящей и русскодумающей интеллигенции. Возьмите любую газету на русском языке, и даю руку на отсечение, но хоть один заголовок будет строчкой из Окуджавы. Вот самый свежий пример: сегодня здесь, в московской гостинице, я просматривала какую-то бесплатную газету. И одна статья называлась «Госпожа удача»… Забавно, но явный потребитель Окуджавы с ивритской стороны — это врачи-физиотерапевты. Вероятно, они появились на каком-то моем концерте и после этого стали в массовом порядке заказывать мои альбомы для кабинетов физиотерапии. Оказалось, люди хорошо переносят процедуры под песни Окуджавы. — Интересно, а как вы переводите такие близкие и понятные русскому уху слова, как «По смоленской дороге леса, леса, леса»? Это понятно израильскому слушателю? — А что тут непонятного? Что по смоленской дороге леса? Ведь что говорит Окуджава: «Над дорогой горят две звезды, очень холодные. И напоминают они мне твои глаза. Была бы ты немножко преданней, так, может, и я бы не был так заброшен и одинок». Я пою эту же песню, говоря, что от Хеврона до Бейт-Лехема (Вифлеема) дорога не длинная, но на ней ужасные ветра, потому что там лесов нет, но зато есть столбы, а вокруг поля. И над этими полями, над этой дорогой, над этими столбами сияют два твоих замечательно красивых голубых, но холодных глаза, которые смотрят на меня. Но было бы покрепче рук твоих кольцо, я бы по свету так долго не бродил. Я спела и сказала абсолютно то самое, что хотел сказать Окуджава, лишь немного изменив географические названия. Ну да ведь дело не в этом. — Кто ваши переводчики? С кем вы постоянно работаете? — Их несколько. С кем-то я работаю постоянно, с кем-то периодически. Это Израиль Рубинчик, который еще в 20-е годы был переводчиком «Габимы». Рубинчик переводил мне на иврит стихи Мандельштама и Цветаевой. Замечательно удаются переводы Окуджавы на иврит Якову Шарету. Он сын одного из наших предыдущих премьер-министров. У нас вообще, знаете ли, страна чудес, страна многостаночников. Например, один из композиторов, с которым я постоянно работаю, Юра Эдельштейн — лауреат Государства Израиль за невероятной сложности сверло. Сама я, как вы знаете, была 10 лет — а это огромный срок в политике — на посту вице-мэра Иерусалима. Заодно еще немножко пою, перевожу и сочиняю. Я работаю также с Геннадием Гонтарем, ему превосходно удаются лирические переводы, с Зеэвом Гейзелем, переводчиком скоростным, азартным. — Возникают ли у вас споры с переводчиками при работе над текстами? — Конечно! Если переводчик хоть в чем-то не следует тексту Булата, я ему говорю: поэт умер, за него заступиться некому. Нужно добиться того, чтобы перевод был точен, но не буквален. Вот простой пример из Окуджавы: «На мне костюмчик серый-серый, он весь как серая шинель». В Израиле нет серых шинелей, поэтому я перевела как «на мне костюмчик цвета хаки. Он как тот костюмчик, который выдает солдатам интендант». Песня по смыслу переведена так же, как у Окуджавы, но при этом не вызывает недоумения и недопонимания у слушателей. Еще пример. В песне «Госпожа удача» такие строки: «Девять граммов в сердце, постой, не зови». 9 граммов — это вес пули, в России это очевидно каждому. Но для израильского уха 9 граммов совершенно ничего не значат. Нет ассоциаций. Поэтому пришлось искать эквивалент. — И сколько же граммов пришлось найти взамен? — Нашла просто «кусок свинца», «пулю», не вдаваясь в подробности. — В Иерусалиме вы создали фестиваль Булата Окуджавы. Фестиваль шел по стопам своего российского собрата? — Отнюдь. Иерусалимский фестиваль был создан на год раньше. И вдова Окуджавы Ольга Владимировна не пропустила ни одного фестиваля, а их прошло в Израиле уже четыре. Она приезжала на каждый. — Где легче всего выступать и где труднее? В какой стране? — Я обожаю выступать в маленьких городах Израиля. Это лучшая публика. Я люблю камерные залы на 100-200 человек. Ненавижу, когда в зале погашен свет. Я люблю смотреть в лица людей. Мне было непросто выступать в Москве. Здесь очень сдержанная публика. Мало смеются, не блестят глазами. Для меня был новый и весьма удручающий опыт в Америке. Публика фантастически живая, отзывчивая. Но… В семидесятые годы, когда я впервые выступала в Америке, «русский» зал был только в Нью-Йорке. Теперь недавно вернулась из гастролей, где выступала в шести городах — и всюду полно русскоговорящих евреев. Сотни тысяч! Грустно… — Почему же? Что случилось? — Потому что они не живут в Израиле. — Но не все же обязаны жить в Израиле. Что тут такого? Не понимаю. — Вы правы — никто никому ничем не обязан. Обязан человек только перед самим собой, потому что, с моей точки зрения, некая личностная, персональная цельность человека-еврея может быть добыта только тяжелым трудом. Я имею в виду только цельность. Однако я допускаю, что можно жить в другой стране вполне благополучно и комфортно во всех смыслах. Кроме одного: душевной цельности и душевного же самоуважения. Везде можно устроиться. Евреи бесконечно талантливые, удачливые люди, в огромном своем большинстве быстро соображающие. Поэтому жить можно везде. Но когда задумаешься о душе, вот этой цельности начинает недоставать.