ЭКСТРАСЕНС ПОЭЗИИ

Илья Резник может написать стихотворение за пять минут «Хоть поверьте, хоть проверьте» — эти строчки из лирической песни «Золушка» в конце 60-х в один миг облетели весь Советский Союз. Пройдет еще немного времени, и из каждого окошка будут доноситься «Маэстро», «Три счастливых дня», «Вернисаж», «Еще не вечер»… А имя автора этих песен станет известно каждому. 4 апреля Илье Резнику исполняется 68 лет. В канун своего дня рождения знаменитый поэт согласился дать интервью журналу «Алеф». — Илья Рахмиэлевич, вы как-то обмолвились, что происходите из семьи датских интернационалистов. У вас что, имеются датские корни? — Дело в том, что мои бабушка и дедушка со стороны отца — Рахмиэль Самуилович и Рива Гершевна — в 1934 году приехали в Союз из Дании. Они были интернационалистами, участниками соответствующих движений, ну и решили обосноваться в стране восходящего коммунизма. В Дании они все бросили, в том числе и шестикомнатную квартиру. А в Питере, конечно, стали мыкаться по углам: сперва жили в общежитии, а два года спустя все же добились приема у Сергея Мироновича Кирова, и он выделил им комнату в коммунальной квартире на улице Восстания. Людьми они были простыми: дед работал обувщиком, в основном трудился на дому. Поэтому к нам в квартиру постоянно приходили финансовые инспекторы — бесконечно проводили обыски, несколько раз арестовывали имущество… А моя бабушка была отличной хозяйкой. Как говорится, из ничего могла приготовить вкуснейшие блюда. Вот в этой семье я и вырос. — Но в вашей официальной биографии значится, что бабушка и дедушка вас усыновили. Как же это случилось? — Это долгая и непростая история. Дело в том, что мои бабушка и дедушка привезли в Питер моего отца Леопольда и его сестру Иду. Правда, тетя Ида быстренько сообразила, куда она приехала, что это за страна на самом деле, и мотанула обратно в Данию. А мой папа остался и вскоре женился на моей матери. В 38-м родился я. Потом началась война, и несмотря на то, что мой отец был совсем не обучен военному делу, его взяли на фронт. Папа получил два ранения, одно из них — в легкое. Его отправили в свердловский госпиталь. Там он и умер от скоротечной чахотки. А моя мать второй раз вышла замуж и уехала жить в другой город. Вот поэтому бабушка с дедушкой меня и усыновили. — Вы продолжали общаться с матерью? — Я не общался с ней долгих десять лет. И возобновил общение только в 1956 году. Простил ей все, даже помогал ей. У нее же был муж — ну ирод самый настоящий, Наум Исаакович, партийный работник. Моя мама родила от него тройню: Марину, Вову и Леру, они сейчас живут в Израиле. Так вот, когда они были маленькими, этот Наум Исаакович рвал их одежду, чтобы только они гулять не ходили. Садист, в общем... — А в вашей семье соблюдались еврейские традиции? — Ну конечно! У нас дома всегда была маца. Бабушка готовила из нее разные вкусные блюда. Особенно мне запомнился почему-то бабушкин суп. — Насколько я знаю, повзрослеть вам пришлось рано — сразу после школы устроились на работу. — Я же поступил в театральный только с четвертой попытки. Дело в том, что в детстве о театре я не мечтал. Меня воспитал Ленинградский дворец пионеров. Сначала я занимался в кружке механической игрушки, потом плаванием, гимнастикой. Позже — в ансамбле бальных танцев и в драматическом кружке. Сам не знал, чего хочу. И о театре задумался совершенно случайно. Однажды пошел провожать своего приятеля на прослушивание в театральный. И просто так, за компанию, тоже что-то прочитал перед комиссией. Меня, конечно, не допустили даже до второго отборочного тура. И вот так я ходил четыре года, пока не прошел все туры и не выиграл этот конкурс. Случилось это в 1958-м. А до этого все время работал. На кафедре микробиологии в мединституте… Кстати, там же сдавал вступительные экзамены в медицинский, одного балла не хватило. А еще учился в техническом училище и работал на механическом заводе. Между тем в областной ленинградской филармонии у меня были какие-то небольшие роли, а параллельно я грузил декорации. Это тоже была, конечно, очень тяжелая работа. Но в конце концов я все-таки поступил в ЛГИТМиК — Ленинградский государственный институт театра, музыки и кино. — В одном из интервью вы назвали Театр имени Комиссаржевской родным. У вас там было много больших ролей? — Он действительно стал для меня родным театром. Но не могу сказать, что у меня там было много главных ролей. Всего две-три, не больше. Да и в этот театр я попал не просто так. Тогда нужно было пройти так называемый показ перед худсоветом — выдержать своеобразный актерский конкурс, что было, поверьте мне, очень даже нелегко. А потом мне поручили написать песни к двум спектаклям. Конечно, мне это было приятно — ведь в программке моя фамилия числилась уже и как автора стихов… Еще в те времена я исполнял песни Александра Городницкого, которые даже звучали по Ленинградскому радио. Не так давно на авторском вечере в Кремле мы с Александром Моисеевичем вспомнили об этом периоде нашей жизни. Я ему и книжку подарил, где, кстати, его портрет имеется. Он же мой первый учитель песенный. И в какой-то степени этим делом меня заразил именно Городницкий. Ведь от работы в театре у меня было одно лишь чувство неудовлетворенности. — А что вас не устраивало? — Да просто понял, что мне скучно быть актером — говорить чужие слова, проживать чужие жизни. В то время я жил уже другим, понимаете? Помню, играл Стеклова в «Большевиках», а в это время писал «Хоть поверьте, хоть проверьте». Кстати, а вы знаете, что песня «Золушка» изначально называлась «Сон в летнюю ночь»? Дело в том, что композитор Игорь Цветков пришел к нам в театр писать музыку для исторического спектакля «Первая глава». И спрашивает у меня: «Илья, у тебя стихи есть какие-нибудь?» Показал ему стихи под названием «Сон в летнюю ночь» — это и было «Хоть поверьте, хоть проверьте». Однажды он позвонил мне из кукольного театра, где тоже музыку писал, и говорит: «Послушай». Я слушал в телефонную трубку музыку Игоря на эти стихи, и это было замечательно. Потом уже я назвал песню «Золушка». Первой ее исполнила Таисия Калинченко. Потом она забеременела, песня перешла к Людочке Сенчиной и стала ее визитной карточкой. — Ну а вы в свою очередь проснулись знаменитым? — Нет. У меня вообще такого не было, чтобы все случилось в один миг. Все складывалось постепенно. Тогда я жил в Ленинграде, и «романовский» Питер зажимал меня. Даже когда у меня был первый творческий вечер, где участвовали Эдита Пьеха, Ирина Понаровская, Сергей Захаров, романовское окружение, то есть питерские власти, даже не разрешило мне написать на афише «творческий вечер», а только — «эстрадный концерт». Непростые у меня были отношения с антисемитской командой Романова. И мне приходилось как-то выходить из положения. Ведь песни — они же рвались из меня, несмотря ни на что. Куда их девать-то было? — Илья Рахмиэлевич, говорят, вы за пять минут можете написать стихотворение на любую тему. Это правда? — Дело в том, что поэты в основном чиркают, чиркают и чиркают, пока не дойдут до сути или до фразы. И выставляют напоказ миру свои черновики: вот, мол, какие они работяги, и сколько же они трудятся, прежде чем найти строчку «Солнце встало на опушке…» У меня мышление ясное, и поэтому я прихожу к конечному результату быстро. Это состояние духа и моего творческого организма. Как мне сказал один человек, которому я сейчас пишу шансоны: «Я разгадал вашу тайну. Вы экстрасенс поэзии». — Видите, как метко. — Да, метко, он прав. Я настраиваюсь, погружаюсь в заданный мир. Проживаю жизни своих персонажей, полностью погружаюсь в события, которые с ними происходят. — Как вы считаете, что такое еврейский юмор? — Это в первую очередь, когда смеются над собой. С еврейской темой я соприкоснулся в 78-м году, когда писал пьесу в стихах «Черная уздечка белой кобылице» для московского Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТа). К ней замечательную музыку написал Юрий Шерлинг. — О вашей дружбе с Аллой Борисовной Пугачевой ходили легенды. Говорят, вы жили у нее в квартире, когда только перебрались из Ленинграда в Москву? — Жил, жил…

Из книги Ильи Резника «Алла Пугачева и другие»: «Из Ленинграда в Москву мы перебрались в августе 1984 года. Квартира была просторная, в самом центре, на улице Горького. Правда, не наша, но чувствовали в ней мы себя как дома… Две семьи — пугачевская и моя — жили в дружбе и согласии. А в январе мы наконец получили свою собственную квартиру и, попрощавшись с гостеприимным кровом, уехали в Крылатское. Давно уже миновали дни нашего коммунального бытия, но мы и теперь с легкой грустью вспоминаем о них, о нашем импровизированном домашнем театрике, о незабываемой встрече Нового года, о ночных бдениях у рояля и о том, как хором пели «Эй, вы там, наверху!» И как заставляли Раймонда Паулса танцевать с нами под его же музыку.

— Некоторые утверждают, что песни Пугачевой были автобиографичны. Вы писали для нее песни, исходя из событий ее жизни? — Ерунда это все. Она пела то, что я сочинял, а не то, что у нее происходило в жизни. Хотя иногда, правда, совпадало… Например, песня «Три счастливых дня». Она тогда ездила в Париж на три дня. И я написал для нее эту песню. Но она ее петь поначалу не хотела. Мы переделали ее для Жанны Агузаровой. И только потом Алла спохватилась. — А правда, что в начале 90-х вы хотели эмигрировать? — Да нет, что вы. Просто два года мы гастролировали в Штатах. Тяжелые были времена. Я доверился одному немцу-продюсеру, который обещал золотые горы, а потом бросил нас. И мне пришлось кормить всю труппу — писать для наших эмигрантов. Так родилась песня «Кабриолет» для Любы Успенской. Несмотря на трудности жизни, мыслей остаться там навсегда все равно даже не возникало. Да и что мне там делать? — По родине скучали? Кстати, а сегодня не скучаете по родному Питеру? — А меня там до сих пор не жалуют. Разве что полгода назад в Политехническом у меня была хорошая встреча с поклонниками. А чтобы на концерт позвали или еще что — такого нет. Мы с Ильей Глазуновым даже обсуждали, почему на 300-летие С.-Петербурга нас не позвали. А ведь мы блокадные ребята…

---

ИЗ ДОСЬЕ «АЛЕФА» Из воспоминания Ильи Резника: «Когда я был на спектакле в театре «Ромэн», в антракте ко мне подошел жутко энергичный человек (Юрий Шерлинг. — Ред.) и сказал: «Будем делать еврейский театр». Написанная Ильей Резником в рамках этого сотрудничества пьеса «Черная уздечка белой кобылице» началась с создания образа сумасшедшего по прозвищу Агиц-ин-паровоз («Дым в паровозе»). 70 страниц стихов были написаны за полтора года. Илья Резник много раз бывал в Израиле, у него там жил сын, главный редактор газеты «Курьер». В Хайфе живут две сестры и брат Ильи Рахмиэлевича. Мать поэта похоронена в Хайфе. В память о матери Илья Резник написал песню «Мама», которая впервые была исполнена в Израиле. ПОДРОБНОСТИ Илья РЕЗНИК родился 4 апреля 1938 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии (1962), в течение семи лет работал артистом Театра имени Комиссаржевской. С 1967 по 1971 годы писал тексты для музыкальных пародий Виктора Чистякова. Первая песня на его стихи («Золушка») прозвучала в 1969 году в исполнении Людмилы Сенчиной. Писал тексты песен к нескольким постановкам театра («Золушка», «Сказка о четырех близнецах», «Если бы небо было зеркалом»). Песни на стихи Ильи Резника исполняли Алла Пугачева, Лайма Вайкуле, Ирина Понаровская, Валерий Леонтьев, Эдита Пьеха, Евгений Мартынов, Николай Караченцов и многие другие. Среди композиторов, писавших музыку на его тексты, – Исаак Дунаевский, Юрий Саульский, Андрей Петров, Раймонд Паулс. Наиболее популярные произведения: «Маэстро», «Паромщик», «Старинные часы», «Вернисаж». Его песни звучат более чем в 40 художественных фильмах. Помимо песен, Илья Резник является автором либретто к опере-мистерии «Черная уздечка белой кобылице» (1979) и мюзиклу «Распутин» (1992). Опубликовал несколько книг: «Алла Пугачева и другие», «Жизнь моя — карнавал! Бриллиантовые песни» и «Мужик». Лауреат национальной музыкальной премии «Овация» (1995).