Черное пиво

Быть в Праге и не посетить кабачок “У чаши”, так любовно описанный Ярославом Гашеком в “Швейке”, было просто немыслимо. Невзирая на запрет, мы впятером тихонько выскользнули из отеля. Мы шли по вечерней Праге к реке Влтаве, где на одной из узких средневековых улочек располагался прославленный кабачок. Впервые оказавшись в Праге, мы – советские – увидели на домах антисоветские лозунги и обращения. Огромными буквами белой масляной краской на русском языке было выведено: “Отец – освободитель, сын – оккупант”. Надпись царапали чем-то, замазывали, но она, как заколдованная, смело смотрела на мир. На соседнем доме яркой красной краской красовалась метровая пятиконечная звезда, внутри которой – уже черной краской – фашистская свастика. Рядом на фронтоне здания – сразу две надписи: “Иван, посмотри в глаза своей матери”. “Хамье, убирайтесь в свою хамскую страну”. Мы шли молча, настороженно озираясь по сторонам в ненавидящем нас городе. Почти физически ощущали затрещины, которые сулили надписи. Наш экскурсовод, болгарка-Мария, конечно, из добрых побуждений, не рекомендовала говорить по-русски на улицах — опасно, могут дать по морде или еще что-нибудь похуже. Пять человек не могут идти молча всю дорогу, даже пребывая в довольно подавленном состоянии. “Мы долго идем, а нужной улицы что-то не видно”, – сказал один из нас. Навстречу нам из переулка вышел пожилой чех с большим пузатым портфелем. Он уловил последнюю часть фразы, изумленно остановился и спросил: “Вы русские?”. “Да”, – ответили мы и улыбнулись ему виновато и застенчиво. – «Идите вы отсюда!..» Пятеро русских, остолбенев, смотрели вслед уходящему чеху. Он шел медленно, в такт шагам размахивая портфелем. Он шел по своей чешской земле. Этот вечер надолго нам запомнится. Мы засуетились, зашептались. Со стены на нас смотрела красно-черная звезда-свастика, в ушах еще слышалась отборная, матерная брань чеха, мы заколебались, одни хотели в отель и побыстрее, другие – все-таки продолжить путь. Улица была пустынная, ни души, постепенно мы успокоились и двинулись дальше. Наконец, свернув направо, увидели кабачок “У чаши”. Небольшие залы с темными стенами, грубыми деревенскими столами и лавками, мутным светом были почти полны. Пиво здесь подавали черное, в массивных, словно рубленных топором кружках – все как при Швейке. Портрет императора Франца-Иосифа, засиженный мухами, смутно вырисовывался на стене. Оказывается, чехи, как мы потом много раз убеждались, узнавали нас моментально, говорили мы по-русски, или интернационально молчали. Нас выдавала одежда. Словно сговорившись, одетые по-солдатски одинаково, мужчины в ратиновых, а женщины – в котиковых пальто близнецового “индпошивовского” покроя. Мы стояли на пороге, ища глазами свободные места. Монотонный многоголосый гул стоял над столами. И вдруг, мы не успели понять, как это все произошло, сработала цепная реакция ненависти. Чехи узнали нас. До этого момента занятые пивом и разговором, один за другим прекращали пить, умолкали и поворачивали головы в нашу сторону. Прошло несколько секунд, как нам показалось, и наступила тишина: полная, глубокая, жуткая. Мы смотрели чехам в глаза, ненавидящие и угрожающие. Кроме ненависти в глазах – презрение и, Б-же милосердный, ни одного сочувствующего лица, ни одного просто сочувствующего взгляда. Стояли мы в странном оцепенении, с перехваченным от страха дыханием. Войти – невозможно, повернуться спиной еще страшнее. Ненависть загипнотизировала, словно онемев, ни один из нас не в силах был сдвинуться с места. Таких моментов у человека набирается за всю жизнь один–два. Не помню, сколько это продолжалось: секунды, минуты, десятки минут. Как приговоренные мы ждали развязки. Среди всеобщей тишины и неподвижности в дальнем углу правого зала сразу за портретом императора, стал подниматься пожилой чех. Вытянутой в нашу сторону рукой с кружкой, наполненной пивом, он прицелился в наши головы точно таким же движением, как это делают из пистолета. Как будто кто-то подал невидимую и неслышную команду. Теперь уже оба зала, все чехи, не спеша, спокойно и тяжело поднимались из-за столов, целясь кружками-пистолетами. Последними взяли нас на прицел официанты, стоявшие в разных концах залов. Я больше не видел кружек с черным пивом, я видел только чехов с оружием в руках. Не дай вам Б-г стоять против них, когда они хотят отомстить… Нащупывая ступеньки непослушными ногами, спотыкаясь на каждой из них и все-таки не отводя глаз от кружек, мы пятились задом вон из кабачка. Казалось, никакая сила в мире не могла бы заставить нас повернуться спиной и побежать. Это было бы еще страшнее. Уже стоя на улице, мы услышали: в кабачке запели. Была ли то просто песня или гимн, не знаю, но пели все с чувством и очень торжественно. Черное пиво по-прежнему блестело в кружках, которые все держали на вытянутых руках.