ФОРМУЛА ЛЮБИМЦЕВА

 Дмитрий ТУЛЬЧИНСКИЙ, Москва
 24 июля 2007
 2798
В Кении, пытаясь подойти ближе к фламинго, он свалился в болото. В Чехии упал в пруд с лебедями. В Израиле долго гонялся за шляпой, сорванной с головы ветром. Рассеянный профессор Паганель? Вот уж вряд ли. Шляпа, лысина и очки не должны вводить в заблуждение. «Натуралист» Павел Любимцев — человек собранный, в высшей степени организованный. Телевидение — сплошной обман? Не совсем так. Одно, по крайней мере, правда — людей он любит гораздо меньше, чем животных.
— Павел Евгеньевич, вам, похоже, удается объять необъятное: и чтец, и жнец, и на дуде игрец. — Да, так сложилось, что я занимаюсь самыми разными делами и, честно говоря, не понимаю, как у меня хватает сил и времени. Если говорить о сферах моей работы, то это следующее. Во-первых, с 1982 года я работаю в Московской государственной филармонии в качестве артиста-чтеца. С 1988-го — преподаю на кафедре актерского мастерства в Театральном институте имени Щукина, в последний год стал еще и заведующим кафедрой. Плюс телевидение, сейчас это передача «Городское путешествие» на канале «Домашний», но скоро будет возобновлен «Натуралист» на «Культуре». В конце 2004 года неожиданно возник и театр. Мой коллега Владимир Владимирович Иванов, замечательный режиссер, педагог, артист-вахтанговец, пригласил меня сыграть роль директора театра в спектакле «Мадемуазель Нитуш». Это очень приятно и, я бы сказал, ко многому обязывает. Потому что для любого выпускника Щукинского училища вахтанговская сцена — это святое. — Итого: четыре относительно разные профессии. Никогда не путаетесь? — Если себя организовывать, то можно распределить все дела. Видимо, у меня к этому есть предрасположенность. — Значит, созданный вами на ТВ образ рассеянного профессора — не более чем игра? — Я не рассеянный совсем… Меня часто спрашивают: кто придумал имидж? Это не имидж, это я, вернее, какая-то часть меня. Говорят: Паганель. Но Паганель описан Жюль Верном совсем иначе: худой, длинный — совершенно другой человек. Кто-то увидел во мне мистера Пиквика — здесь, считаю, есть некое сходство. Сразу скажу: специально имиджем я не занимался. Ну, блуза — потому что толстый, шляпа — потому что лысый, очки — мои. Один мой друг сказал: это та ваша часть, которая более всего импонирует телезрителям и вам самому. — Можете быть жестким, прагматичным, грубым? — Прагматичным — нет, жестким — не знаю. Но я — человек организованный. Стараюсь определенным образом относиться ко всему в жизни. Естественно, к чему-то я отношусь с такой вот нежностью, как к животным, — это абсолютно искренне. А к чему-то — очень нетерпимо, чрезвычайно этого не принимаю. — Что может вывести вас из благодушного состояния? — Ну что — жуткая попса, которая нынче заполонила все, что можно. Разгул непрофессионализма в театре. Агрессивное хамское дилетантство, которое живет в ощущении, что мир начался с него. И я с болью думаю, что будет с выпускниками моего, в частности, курса: куда они пойдут, что будут делать, чем заниматься. Потому что если говорить о том, что сегодня происходит в театре, на телевидении, — это ужас, целенаправленное разрушение той культуры, которая России присуща, которая была и которая пока еще немножко есть. — Вы сами не раз говорили, что телевизор не смотрите. Как же судите о нем? — Ну, какие-то мгновения бывают, этого хватает… Мне не обязательно подробно смотреть наше телевидение, чтобы понять, что оно ужасное. — И на этом ужасном телевидении работаете вы. — Животных вы любите больше, чем людей? — Да. Некоторых людей, конкретных, я очень люблю. Людей в массе — нет. Люди совершают ужасные ошибки, злодеяния бессмысленные. Так что человечество в целом любить очень трудно. Отдельных людей — пожалуйста. Опять-таки, вне зависимости от того, мои ли это друзья или Уильям Шекспир — гениальный драматург. — Не скучно вам в Москве без «Путешествий натуралиста»? — Да я счастлив, что меньше езжу. Я ездить не люблю, никогда об этом не мечтал. Передать вам не могу, как я устал от пяти лет «Натуралиста». — Действительно, вы не получали специального образования по зоологии, скажем, или по географии. Приходилось все изучать на месте? — Нет, не изучать. Конечно, в «Натуралисте» мне приходилось с собой возить много книжек, читать их. Но меня память выручает: то, что я когда-то читал, мне легко восстановить. Хотя иногда ошибки проскальзывали, и это меня очень огорчало. — Если после школы вы поступили в Щукинское училище, получается, мечтали стать знаменитым актером? — Вообще-то знаменитым я стать не мечтал. Известность пришла ко мне случайно, совершенно неожиданно, и никогда я не хотел именно известности. Быть артистом — хотел. Комплексов по поводу того, что я артист не знаменитый, не испытывал. В Ленинграде, в Театре комедии, где я работал у Петра Наумовича Фоменко, играл разные роли. — В основном комедийные? — Да, конечно. Вот такой лирический смешной персонаж: толстый, наивный, в очках. Думаю, если б не был москвичом, может, до сих пор работал бы в Театре комедии. Сейчас в «Мадемуазель Нитуш» я играю, что называется, свою роль — директора театра. Роль небольшая, но в ней есть все для того, чтобы она была заметной. Эффектный музыкальный номер — на мотив арии о клевете из «Севильского цирюльника» (что, кстати, для меня всегда тревожно, потому что партия написана для баса, а у меня тенор). Смешная интермедия, которую когда-то для старой «Мадемуазель Нитуш» в 1944 году написал Николай Эрдман. Есть и моя персональная реприза, возникшая случайно — она была в тексте: когда директор театра узнает, что юная дебютантка берет себе псевдоним Мадемуазель Лисичка, то говорит: «Ну да, конечно, на сцене успех имеют именно животные». Когда мы с В. В. Ивановым наткнулись на эту фразу, то поняли, что это привет от «Натуралиста». И фразу несколько изменили: «Как правило, животные имеют на сцене успех… — в зале хохот и аплодисменты, — я-то это знаю точно», — в зале хохот и аплодисменты. Такую роль играть очень приятно… — Тяжело было найти себя? Или, может, подсказал кто: Любимцев, попробуй-ка в чтецы? — Нужно прислушаться, куда ведет жизнь, и двигаться в самом разумном направлении. Я всегда чтецкое дело любил, учителем моим был Яков Михайлович Смоленский — замечательный чтец, чудный педагог и человек. Он мне во многом помог, порекомендовав в литературно-чтецкий отдел Московской филармонии. Без Якова Михайловича, может, ничего бы и не было. Но я понимал, что это не случайно, что именно к этому у меня есть способности, что можно попробовать этим заниматься. Так и оказалось… А Любимцевым, к слову, меня никто не называл, потому что Любимцевым я тогда не был… — Действительно. Почему же пришлось из Либермана сделаться Любимцевым? С прежней фамилией у вас были проблемы? — Никаких проблем не было. Просто это традиция, существующая давно, — на русской сцене должны играть артисты с русскими фамилиями. — Гафт, Ширвиндт, Джигарханян… — Это позже, а если говорить о старом театре, то, например, настоящая фамилия Леонида Мироновича Леонидова, великого трагика Московского художественного театра, — Вольфензон. Ольга Николаевна Андровская на самом деле — Шульц. Цецилия Львовна Мансурова — Воллерштейн, Анатолий Иосифович Горюнов — Бендель. А Рубен Николаевич Симонов все-таки Симонян. И вот, став актером Театра комедии, я пришел к Фоменко и сказал, что хотел бы взять псевдоним, и, если перевести фамилию «Либерман», получается «Любимов». На что Петр Наумович, мерцая глазами и ухмыляясь в усы, сказал: «Знаете что, Павел Евгеньевич, Любимовых много, и почти все они — бывшие Либерманы. Поэтому давайте возьмем фамилию Любимцев. Такой фамилии нет, и для комика она хорошая». Таким вот все и возникло. — Родители не возмутились, когда их сын принял решение назваться Любимцевым? — Нет, конечно. Кроме того, свою фамилию я не менял: в паспорте остался Либерманом. Ни фамилию, ни происхождение я никогда ни от кого не скрываю. — Ваши родители, если не ошибаюсь, — профессура Гнесинки? — Да. Папа, к сожалению, уже умер. А мама здравствует и работает до сих пор, хотя ей уже идет 83-й год. — Как же вам удалось ускользнуть от музыки? На скрипочке в детстве разве не играли? — Не на скрипочке, а немножко на рояле. Но родители не настаивали на этом пути. Во-первых, потому что понимали, что жизнь музыканта — нелегкая. Во-вторых, потому что я действительно не хотел им становиться. И папа мой покойный мне как-то сказал: «Если бы у тебя были похуже наклонности, из тебя мог бы выйти законченный бандит. Потому что ты всегда делал только то, что хотел». Это, в общем, так. И в этом смысле, возвращаясь к теме моей судьбы, мне, конечно, очень повезло: не приходится пока, слава Б-гу, заниматься тем, что мне не нравится или неинтересно. И это, считаю, главное счастье моей жизни.


Комментарии:


Добавить комментарий:


Добавление пустых комментариев не разрешено!

Введите ваше имя!

Вы не прошли проверку на бота!