ШТИРЛИЦ ИЗ МЕА ШЕАРИМ

Выйдя от Ребе, Шая долго блуждал по узеньким улочкам Меа Шеарим в поисках своего автомобиля. Ему казалось, будто он скрывается за первым же углом неровно поставленных домов, но каждый раз перед его взором, слегка затуманенным от перенесенных впечатлений, открывалась новая перспектива. Все улицы походили одна на другую, и где он втиснулся в небольшой промежуток между двумя машинами, отыскать было невозможно. Торопясь на встречу, Шая как-то не позаботился запомнить дорогу обратно, и сейчас эта небрежность оборачивались томительными минутами блуждания по чужому городу — Тьфу! — в конце концов рассердился он. — Если бы мне сказали в Одессе, что парковка станет моей главной израильской проблемой, я бы этому негодяю в глаза плюнул! Пошевелив языком, Шая обнаружил, что его рот действительно наполнился слюной. Собрав ее на языке, он смачно харкнул на ветровое стекло ближайшего автомобиля. Отойдя на несколько метров, Шая остановился. — Нехорошо, — подумал он. — Разве хозяин машины виноват в том, что я заблудился в незнакомом месте? Нехорошо! Резко повернувшись, он вернулся к заплеванному транспортному средству, достал из кармана пачку одноразовых носовых платков и принялся вытирать стекло. На стекле оставались серые полосы, как видно, его давным-давно не мыли. — А хозяин-то самый настоящий свинтус, — подумал Шая, дотирая плевок. — Стекло помыть не может! Так недолго и в аварию угодить. Впрочем, что с них взять, с этих «досов»? Известные неряхи. Он заглянул внутрь автомобиля, рассчитывая углядеть новые подробности свинской жизни харидействующего водителя, и с удивлением заметил на сиденье русскую газету. «Ого,— подумал Шая, — русским духом пахнет. И куда только наших не заносит!» Он вспомнил себя в Бней-Браке и жалость к незнакомому «русскому», заброшенному безжалостной судьбой в чужие палестины, острым коготком царапнула сердце. Впрочем, жалость быстро сменилась другим чувством. «Однако «Мазда» у него последней модели! — подумал Шая и отодвинулся чуть в сторону, чтобы лучше рассмотреть автомобиль. Он сам недавно за такую же точно игрушку отвалил солидный куш. Если бы не удалось оформить расходы как оборудование для магазина, фиг бы ему удалось кататься на такой красавице! Ну, он-то ладно, владелец магазина, но как нищенствующий «дос» позволяет себе такую роскошь!? Двойная, двойная у них мораль». Шая еще раз окинул взглядом автомобиль, и номер показался ему знакомым. Несколько секунд он тупо смотрел на желтую табличку, затем быстро достал из кармана водительские документы и, сличив цифры, плюнул еще раз, но уже на мостовую. Машина, которой он так смачно захаркал ветровое стекло, была его собственной. «Ладно, нет худа без добра! — решил Шая.— А то бы таскался тут до темноты на пустой желудок!» Пора было возвращаться домой, но голод спартанским лисенком начал терзать его внутренности. Запомнив название улицы и номер дома, Шая двинулся на поиски забегаловки. Откуда-то из-за угла явственно доносился острый запах свежеподжаренного мяса. Шая представил себе питу с хумусом, хрустящие огурчики величиной с мизинец, черные, сморщенные маслины, два шампура унизанных коричневыми кусками загорелого на огне мяса и ускорил шаги. Все его внимание устремилось на поиски шашлычной, он вертел головой, переводя взгляд с одной стороны улицы на другую, и не заметил идущего навстречу «доса». Тот тоже замечтался, и в результате голова Шаи пришла в непосредственное соприкосновение с головой незнакомца. — Черт восьми! — вскричал Шая, потирая ушибленный лоб. К своему величайшему изумлению вместо булькающего водопада ивритской речи на него обрушились плотные ломти русского мата. Незнакомец, несмотря на лапсердак и цицит чуть не до асфальта, матерился не хуже грузчиков на Привозе. Прислушавшись, Шая решил, что таки лучше. — Земляк! — радостно воскликнул он и протянул незнакомцу руку. Однако тот продолжал изрыгать проклятия, потирая одной рукой ушибленную скулу. Во второй он сжимал круглую картонную коробку и размахивал ею в такт матерщине. На Шаин приветственный возглас «дос» не обратил ни малейшего внимания. Шая постоял несколько секунд с протянутой рукой и вдруг воскликнул: — Пашка! Ты ли это? — Я, я, — отозвался «дос». — Только зачем же от радости челюсть ломать? С Пашей они жили в одном центре абсорбции, учились в том же самом ульпане, вместе хлебали большой ложкой мед и уксус прямой абсорбции. На глазах Шаи Паша прошел все ступени акклиматизации в Израиле: от неуемного восторга перед еврейскими солдатами и полицейскими, через желчь и злобу на власть предержащих, к уверенному спокойствию стоящего на своих ногах человека. К концу трех лет пребывания в стране он уже степенно рассказывал новичкам о том, как все потихоньку приходит в норму. Присказка старожилов — «савланут» (терпение), то и дело рвалась из него, вскипая розовыми пузырьками в уголках рта. Как и Шая, Паша окунулся в большую коммерцию малого бизнеса, и вскоре дела позвали его в Иерусалим. Они не виделись уже несколько лет и перемена, произошедшая в Пашиной внешности, была разительной. — Да тебя не узнать, — воскликнул Шая, разглядывая лапсердак, бороду и цицит. — Настоящий харидей!Святой истинный магендовид, хоть в раввины записывай. — Ты на себя посмотри, — буркнул Паша, — если меня в раввины, то тебя в даяны. Он поставил коробку на тротуар, внимательно оглядел Шаю и расхохотался. Встреча старых друзей стремительно переместилась за столик шашлычной. Приняв по стакану ледяного пива и выправив, тем самым, температурный баланс перегретых организмов, они немедленно заказали по второму, утолили голод горячими ломтиками мяса, и пустились в воспоминания. Ничто так не способствует установлению дружеской атмосферы, как литр холодного пива, принятый на грудь стремительными движениями утопающего. — Так у тебя тут магазин? — понимающе заметил Шая, улавливая вилкой скользкую маслинку. — Нет, — помотал головой Паша, ухватывая изрядный кус питы. — Я по спецзаданию. — Это как это так? — удивился Шая, отправляя в рот неподатливую маслинку. — Сиди там, слушай сюда, — ответил Паша, подцепляя корочкой изрядное количество хумуса. — Сейчас расскажу. Он прожевал питу, залил провалившуюся внутрь пищу изрядным глотком пива и начал: — Я человек свободный. Не «хилони», то есть Б-гохульник, как нас «досы» называют, а свободный. И всей свободой своей верую в еврейского Б-га полной верой. Настоящей, той, которая в сердце. Не в список ограничений и запретов, людьми сочиненный, а в Него и только в Него! Так вот, со времен Моисея каждый раввин хочет отличиться, выделиться из серой раввинской массы. Ночи не спит, все ищет, чего бы такого еще запретить. Тут гайку поджал, там винтик закрутил. Откроешь учебник еврейской истории — сплошные знаменитые раввины. Паша приложился к пиву и в немом изумлении помотал головой. — Ух, хорошо! — Чего хорошего? — переспросил Шая. — Запреты, по-твоему, хорошо? Паша только рукой махнул. — Пиво хорошо, дурень ты этакий. А запреты, запреты это плохо. Давай еще по бокалу махнем. — Давай, — согласился Шая и показал официанту два пальца. Паша вытащил из кармана пачку дешевых сигарет «Ноблес» и, грустно покачав ее на ладони, сунул в карман. — Бросил, — сумрачно заметил он. — Тренирую силу воли. Уставившись в окно, он несколько минут внимательно изучал прохожих, словно выискивая знакомое лицо, а потом быстро вытащил сигарету и закурил, обдав Шаю струей едкого дыма. — Живу я недалеко отсюда, на улице Бен-Аялон. Тихое место, хорошие соседи. Наша улица соединяет два религиозных квартала. Слева пейсатые, справа кипастые, а посередине мы, истинно верующие. До поры до времени жили мирно, сосуществовали, так сказать. Но после выборов нового мэра Иерусалима «досы» словно с цепи сорвались. В прошлую субботу после завтрака собрались мы с Шуркой на пляж, в свободный город Тель-Авив. Сели в машину, выруливаю из-под дома, а на улицу выехать не могу. Знак там у нас стоит — «рука». Пропусти, то есть, всех кто попадется. А они, пейсатые, сплошной стеной прут. Бабы с колясками, мужики с детьми за руку. Валят толпой по тротуару без всякого просвета. Черные рыцари Иерусалима, понимаешь! Ну, посидели мы несколько минут, подождали. Потом смотрю, дело-то нечисто! Как доходят они до конца улицы, так сразу и обратно. Специально, чтобы не дать нам выехать. Я давай бибикать, а толку никакого. Как в пустоту. А Шурка моя ехидно так замечает: поздно, мол, спохватился, Пашенька, говорила я тебе, голосуй за «Шинуй», а ты «Ликуд», Биби Нетаниягу. Вот теперь и бибикай… Обидно мне стало, врубил я передачу и покатил прямо на толпу. А они колясками ощетинились, и ни с места. Не давить же, в самом деле, потом по судам затаскают, не откупишься. Пришлось задом на стоянку ползти. Тут сосед «марокканец» спускается. В шортиках, с зонтиком под мышкой. Тоже, поди, на пляж собрался. — Я понимаю, ах, как я вас понимаю, — забормотал Шая и потянулся своим бокалом к бокалу Паши. Стекло, наткнувшись на другое стекло, зазвенело жалобно и грустно, но собеседники не расслышали этого звона. Приняв еще по глотку, они продолжили разговор. — Ну, думаю, сейчас посмотрим марокканскую удаль. Это тебе не «Линда-Линда» до часу ночи крутить! Сосед не сплоховал. Погудел, фарами помигал, да как выскочит из машины, как бросится их с дороги оттаскивать… Мужик он, не спорю, здоровый, но и эти, в черных папахах, не лыком шиты. Моментально появилась полиция. Не успел сосед глазом моргнуть, как они его под руки и с размаху физиономией прямо об «воронок». Кровь так и брызнула, а офицер выговаривает своим мордоворотам: — В уставе порядок задержания описан в иной последовательности: сначала необходимо открыть двери, а лишь после этого загружать арестованного. Объявляю вам выговор за недостаточное знание устава полицейской службы! Распахнули мордовороты двери, подняли с асфальта соседа — и как швырнут в фургон. Честно говоря, я решил, все — убили. Но ничего, объявился на следующий день, правда, весь перебинтованный. Пока суд да дело, мой младшенький, Арье, выскочил из машины и бежит прямо к офицеру. Он правдолюб, мой сын, совсем как его отец… Глаза Паши засветились гордостью, он бросил высосанный до самого фильтра окурок и тут же запалил новую сигарету. — Дядя! — кричит Арье, — дядя офицер! Не верьте им, они специально двери не открыли! Так эта сволочь берет шестилетнего мальчишку за ухо и начинает буквально отрывать. Арье в крик, а Шурка наклонила голову и как пошла на полицейских. Она у меня женщина крупноблочная, габаритная, офицерика точно ветром сдуло. Но тут мордовороты подскочили, и давай хватать ее за что попало. Нагло так, с усмешечкой. И тащат, каждый в свою сторону. Она в крик, полицейские в смех. А этот негодяй офицер Арьюшку спиной к себе повернул, да как наподдаст! Тут я не выдержал, прямо на него полез, на каком, кричу, основании, кто дал право!.. А он мне: наша задача обеспечить беспрепятственное движение по тротуару. Вы же своими действиями нарушаете общественный порядок, ограничивая свободу перемещения граждан в святой день шабес-койдеш! И на пейсатых, на пейсатых дубинкой показывает. Тут даже мне, дураку, стало ясно, кто нынче у власти. Ну да ничего, — Паша тяжело вздохнул, подхватил с тарелки последний кусочек огурца и забросил себе в рот, — я с ними еще рассчитаюсь. — Интересно, как? — спросил Шая. — Сокровенные замыслы подобны глубоководным рыбам, — изрек Паша. — Когда их извлекают на поверхность, они разрываются. Но, впрочем, тебе, как другу… Он оглянулся по сторонам, поднял со стула круглую коробку и, надорвав клейкую ленту, откинул крышку. Внутри коробки лежала обыкновенная черная шляпа, подобная тем, что украшают головы жителей Меа Шеарим. — Вот, — сказал Паша — только что купил. Взял по дешевке. — А зачем? — недоуменно спросил Шая. — Как это «зачем»? Облик должен соответствовать. Арье мой теперь в хедер ходит, а старший Ронен — в ешиву. Шая остолбенел, но Паша только загадочно усмехнулся. — Штирлица помнишь? Вот теперь я — Штирлиц! Понизив голос и оглянувшись по сторонам, он принялся излагать подробности своего плана. — В открытую бороться с ними бесполезно. У них все схвачено — власть, полиция, банки, почта, телеграф. Мировое еврейство, сам понимаешь. Поэтому врага нужно бить его оружием и на его территории. Понял? — Не понял, — отрицательно покачал головой Шая. — Потому что дурак. Такой же, как я. Нам уже поздно воевать, годы не те, а вот дети, они успеют. Я их записал в самые жуткие заведения, и буду тянуть на раввинов. Кровью харкать стану, а выведу. А когда вырастут, большими людьми станут, вот тогда они так всего позапрещают, что этим, — он кивком головы указал на струящуюся мимо окон шашлычной харедимную толпу, — небо с овчинку покажется. Детушки мои так гаечки закрутят, что святоши сами от всего откажутся и побегут, побегут на тель-авивские пляжи, точно крысы из Гамельна. Паша засмеялся. Желтые, покрытые налетом никотина зубы оскалились, глаза засверкали нездоровым, лихорадочным блеском. — Ну, пока, — сказал он, бросая на стол пустую пачку «Ноблес». — Мне еще Шурку из миквы забирать. Спустя месяц Шая снова оказался в Иерусалиме. Вместо пляжа заботы бизнеса погнали его в город Давида. Вокруг стояла святая суббота, но в Шаиной «Мазде» по-прежнему царствовала пятница. Проезжая возле Меа Шеарим, ему вдруг показалось, будто он видит на обочине шоссе Пашу. Вместе с другими мужчинами в черном тот выкрикивал какое-то слово из двух слогов и отчаянно жестикулировал. Вокруг него вертелся мальчишка в белой вязаной шапочке и подозрительно оттопыренными карманами брюк. — Еще зафитилит камушком по старой дружбе, Штирлиц хренов, — подумал Шая и на всякий случай отвернул к противоположной кромке шоссе. Поравнявшись, он все-таки сбросил газ и посмотрел на мужчину. Это был не Паша. Незнакомый харидей в черной шляпе устало и отчаянно выкрикивал: — Ша-бес! Ша-бес! «Вот и замолк бы, бесовское отродье!» — подумал Шая и нажал на акселератор.